439
В качестве договора о возвращении тела израильского солдата, тела трех террористов, ответственных за взрывы на улице Бен-Йехуда, были в конце концов возвращены семьям. Весь процесс занял семь лет. Представители ЦАХАЛ доставили голубые контейнеры на ступени их домов.
Это была секретная операция: четыре джипа неслышно ехали в темноте по крутым улицам. Внутри не горел ни один датчик. На улицах не было ни одного патруля.
Они быстро проехали мимо Мемориала жертвам террора, мимо небольшой площади, вдоль Школьной улицы.
Прожектор подсветил шаги. Из автомобилей вытащили голубые холодильные камеры, каждую несло два солдата. Тела положили возле забаррикадированных дверей.
В городе зажглись фонари. Залаяли собаки. Раздался звук захлопывающихся дверей. Кто-то закричал, но джипы уже уехали.
440
Солдаты назвали ее операция «Пазл».
441
Глазное яблоко, которое оказалось в Арате на навесе кафе, принадлежало Юсефу Шули.
442
Когда выдергивается чека на поясе смертника, верхняя часть туловища террориста принимает на себя основную часть взрывной силы и превращается в кровавый туман. Голова и ноги отрываются, но по ним еще можно угадать, что это конечности человека.
Из-за того, что глаз Шули был обнаружен отдельно от оставшейся головы, судмедэксперты пришли к выводу, что он скорее всего посмотрел вниз, на грудь, в тот момент, когда дернул чеку, чтобы убедиться, что все сработало, или, может быть, он в страхе присел, увидев, как перед ним только что взорвался его коллега-террорист, а, возможно, затем, чтобы помолиться.
443
Некоторые специалисты предпочитают называть их «поясами убийц».
444
По слухам, новые дома для семей смертников, построенные на окраине деревни, являются подарком Иранского правительства.
Платежи удалось отследить по сложному лабиринту, который заканчивался местными политическими конторами в Наблусе, но, по слухам, они пришли через Рамаллу, из Дамаска, из Женевы, из банковского счета в Швейцарии, а туда – из самого Тегерана.
Деньги отложили непосредственно на строительство как прямой военный ответ на действия ЦАХАЛ, которая ломала и запечатывала старые дома. Все было заснято на камеру и выложено в интернет на сайте радикальной исламской группировки: То, что вы разрушаете, мы построим заново.
445
Рами заглянул в новые дома на сырой пленке документального фильма. Во время интервью родители сидели на диванах на фоне всякой домашней утвари: чайничков, цветов, маленьких животных из стекла, медальона, Корана, сувениров из Мекки.
Мать Башара Савалха держала на коленях фотографию сына в рамочке. Ревела в белый платок. Она поднялась с дивана, прервавшись на середине слова, и, обессилев, рухнула обратно.
Отец Юсефа Шули смотрел прямо в глаз камеры. Его жена тихо сидела рядом. Его сын узрел лик Божий, сказал он, да помилует Аллах его душу. Когда он потянулся за стаканом воды, его рука дрожала. Он сказал, что не может найти покой во сне уже много лет. Он не мог этого понять. Их сыновья научились радикальному течению в тюрьме, Аллах защитит их, но в тюрьму они попали за то, что кидали камни.
– Только за это, – сказал он в камеру. – За то, что кидали камни. Что такое этот мир, как не одни камни?
Он поднялся и подошел к стене сзади, а потом ушел прочь от камеры и отказался вернуться.
Снаружи – под непривычно голубым небом – был показан деревенский минарет, черепичные крыши на горизонте, стая ласточек над кладбищем.
Местные были проинтервьюированы в кафе с неоновыми вывесками. Они хвалились великими мучениками девяносто седьмого года, которые, как они сказали, отдали жизни во имя джихада. Двоюродный брат Юсефа Шули сказал, что был бы рад оказаться на месте своего кровного родственника. Он бы с радостью очутился на той улице Бен-Йехуда и снова и снова взрывал бы себя, лишь бы брат вернулся к ним хоть на один день.
Рами смотрел запись без перевода, но его арабский был достаточно хорош, чтобы он мог понять почти все.
Больше всего его удивило то, хотя он и не понимал почему, что сам Юсеф – боевик, который вероятнее всего подорвал Смадар, – в университете изучал графическое искусство.
446
В Вифлеемском университете Юсеф Шули начал арт-проект с использованием найденных военных трофеев – резиновых пуль, газовых канистр, патронных гильз – в изготовлении клеток для птиц, дверных колокольчиков, кормушек. Он рассказал профессору, что хочет сделать Вифлеемскую звезду из канистр из-под слезоточивого газа.
Проучившись два года, Шули был арестован рядом с отелем «Джасир Палас», куда отправился вместе с другими студентами искать повстанческую атрибутику для своих работ. Военный суд счел его виновным в подстрекательстве к протестам и бросанию камней.
Он отказался принять решение суда, заявив, что в жизни не кидал ни единого камня, но теперь будет это делать в будущем в любом месте и в любое время.
Шули приговорили к четырем годам лишения свободы.
447
Смадар остригла волосы под «ежик» и проколола нос. Тринадцать лет, фаза протеста только началась. Она хотела выглядеть как Шинейд О’Коннор, танцуя дома, среди клумб с цветами, распевая «Nothing Compares 2 U».
448
После Рами говорил, что против пирсинга ничего не имел, но вот от стрижки опешил.
449
Многие пожилые евреи подписали контракты «Heimeinkaufsvertrag» [77] и заплатили восемьдесят тысяч рейхсмарок за право проживания в Терезиенштадте. Им рассказывали, что это приятный богемный курорт с садами, фонтанами, виллами, променадами. Идеальная старость после выхода на пенсию. В чемоданах они везли всевозможные памятные для них вещи, такие как ценные зеркальца, расчески, заколки и щетки.
450
Сбритые волосы использовались на подкладках ботинок экипажа немецких подводных лодок. А также для изготовления грубой рабочей одежды. А еще говорят, что их использовали при создании длинных грив деревянных лошадей-качалок, их модели все еще можно найти на черных рынках Кракова.
451
Когда они выкатили Смадар на секционном столе, Рами заметил на ее руке дедушкины часы: они все еще шли.
452
После рождения Смадар, ее дедушка Матти Пелед сидел с ней в саду и учил ее английскому и арабскому одновременно. Генералу нравилась роль дедушки. Она делала его мягче. Он приводил ее на собрания общественных советов, активистов, группировок по защите прав человека.
Он носил ее на плечах до тех пор, пока ей не исполнилось восемь.
453
На стене в офисе Пелед повесил постер Рами: «Какой будет жизнь в Израиле, когда Смадар исполнится пятнадцать?»
454
Они вместе чинили машины, Рами и его тесть. Пелед был статным, молчаливым, седовласым. Он становился более разговорчивым, когда склонялся над моторным отсеком: казалось, ему проще взаимодействовать с чем-то, что подчиняется логике и порядку.
Он любил ковыряться под капотом. У него были толстые неловкие пальцы. Он чертыхался, когда откручивал карбюратор.
Пелед сказал Рами, что он не их тех людей, которые с радостью выносят присутствие дураков, даже если этот дурак – он сам.
Он был архитектором Шестидневной войны. Молниеносных атак. Бомбардировочного налета. Захвата врасплох. Он стал генералом, уважаемым человеком по всей стране – одним из родоначальников еврейского идеализма: социалист, сионист, демократ, но его практически моментально насторожила оккупация после шестьдесят восьмого года. Он говорил, что она лишала морального веса главную идею. Ставила под угрозу чувство, что Израиль был путеводной звездой этого мира. Он ходил на собрания в кнессет [78], приколов к груди брошку в виде звезды Давида рядом с палестинским флагом. На его голубых рубашках образовывались большие овальные пятна от пота вокруг подмышек. У него были взрывной темперамент и закалка прямодушного человека. Его голос выходил прямо из солнечного сплетения. Он говорил от лица сдержанности, толерантности, инклюзивности, деликатности. Он не был какой-то lamed vavnik [79] н не хотел нести на себе печали родины. Он боролся за Израиль, как он говорил, начиная с тысяча девятьсот сорок восьмого года, и борется по сей день, и он достаточно хорошо разбирался в военном господстве. Он был знаком с Даяном, Герцогом, Рабином, Голдой Меир и другими. Отказ вернуть территории – ошибка, противоречащая постулату о безопасности еврейской демократии. Нужно отвести войска. Полностью покинуть территорию.
Рами нравились его обличительные тирады: в них было что-то от вольнодумства. Он сидел на бампере и слушал, пока Пелед ковырялся в двигателе.
Этот генерал воевал в Палестине, был свидетелем Накбы, наблюдал за разломом того, что называл «арабским клеем». Он базировался в Газе и изучал арабский, когда был солдатом. После войны он снова засел за учебу. Написал диссертацию о Нагибе Махфузе, египетском писателе. Переключился на пьесы Гасана Канафани. Одолел работу по Фадве Тукан. Перевел Салима Бараката. Изучил строчки Халиля аль-Сакакини. Ходил на симпозиумы о языке и политике. Втайне поехал в Каир, чтобы встретиться с Махфузом. Писал пылкие статьи в газеты. Разговаривал с Нурит и ее братьями о верховенстве мира.
Он говорил, что знал, насколько глубоко ранит унижение. Мы все – семиты, все мы, и израильтяне, и палестинцы. Ваше поколение находится в опасности, говорил он Рами. Когда-то было время для войны, я это признаю, сказал он, но оно прошло. Он сам пронес эту ношу. Во многом он сам ее и создал. Оккупация, утверждал он, принесет раскол. И поставки вооружения от Соединенных Штатов обернутся проклятием. Свобода, говорил он, начинается между ушей