Монах встал на колени возле алтаря, после проводил их в комнату в конце часовни. На деревянном столе стояла банка с водой и ломтиками лимона и два пустых стакана.
– Зеленая комната, – сказал монах, улыбнувшись уголками рта.
На стене висела картина святого в резной деревянной раме. Рядом с ней – несколько фотографий монастыря в разные моменты его многолетней истории.
Монах повернулся на каблуках. Мантия прошелестела. Они последовали за ним вниз по коридору с высокими потолками, в пустоте пульсировало эхо. Стены, рассказывал он им, толщиной в несколько метров. Местная порода, известная также как королевский камень. Известняк настолько мягкий, говорил он, что его можно отрезать в каменоломне при помощи обычного ножа. Он твердеет только при контакте с воздухом. Как и многие другие вещи, намекнул он через плечо.
– Многие поколения, – продолжал он, – натирали этот пол. Если бы он мог петь, он бы пел.
Рами казалось, будто они идут сквозь водянистое пламя свечи. Они прошли несколько небольших комнат. Двери из дуба с темными железными кронштейнами. Окошки в дверях в виде часовенок, отделенные друг от друга штапиками из белого дерева. В каждой комнате стояло по одному столу и стулу.
Они дошли до конца коридора, где потолок снова становится куполообразным. И здесь воздух был прохладнее. Монах медленно повернулся и посмотрел в даль другого коридора.
– Пройдемте, – сказал монах, – группа вас ожидает, мы подготовили стол для десятерых гостей.
500
Меня зовут Рами Элханан. Я отец Смадар. Мне шестьдесят семь лет, я графический дизайнер, израильтянин, иудей, иерусалимлянин в седьмом поколении. А также тот, кого вы могли бы назвать «ветеран Холокоста». Моя мать родилась в Старом городе Иерусалима, в семье ультра-ортодоксальных евреев. Мой отец приехал сюда в тысяча девятьсот сорок шестом году. Он редко говорил о том, что видел в лагерях, разве что делился этим со Смадар, когда ей было десять или одиннадцать лет. Я ребенок из простой семьи – мы были не богатые и не бедные. В школе я попал в нехорошую компанию, но ничего серьезного, оказался в технологическом колледже, потом изучал искусство, более-менее обыкновенная жизнь.
История, которую я хочу вам рассказать, началась и закончилась в одну особенную дату в иудейском календаре – Йом-Кипур [85]. Иудеи в этот день просят прощения за свои грехи, это самый священный праздник в календаре. В этот день в тысяча девятьсот семьдесят третьем году я был молодым солдатом, воевавшим в Войне Судного дня на Синае, ужасной войне, всем это известно, не буду открывать Америку. Начали мы с кампании в одиннадцать танков, а закончили с тремя. Моя работа заключалась в том, чтобы привозить амуницию на поле боя и увозить с него мертвых и раненых. Я потерял нескольких очень близких друзей, вынес их оттуда на носилках. Из войны я вышел озлобленным, разочарованным, с одной только мыслью – отрешиться от вовлечения куда бы то ни было, от любых обязательств, от всего официального. Я был своего рода анархистом, хотя даже не анархистом, у меня не было никаких политических предпочтений, я просто не испытывал к этому интереса, Западный берег, Газа, Синай, Томбукту, без разницы, я о них не думал, я просто хотел нормальной жизни.
Я покончил с армией и вернулся к учебе в академии искусств и дизайна Bezalel. Женился на Нурит, у нас появилось четверо детей. Одной из четырех была моя дочка Смадар. Она родилась в канун Йом-Кипура, в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, в иерусалимской больнице. Ее имя мы взяли из Библии, из книги «Песня песней», оно означает «виноградная лоза». Она была яркая, живая, радостная, просто очень красивая. Отличница, пловчиха, танцовщица, она играла на пианино и любила джаз. Мы называли ее «принцессой», банально, знаю, но это именно то, чем она была для меня – принцессой, каждый отец знает это чувство, такие вещи не кажутся банальными, когда ты проживаешь их сам.
В то время три моих мальчика и эта маленькая принцесса жили в нашем безопасном доме в районе Рехавия и наслаждалась идеальной, как нам казалось, жизнью, не обремененной заботами. Нурит преподавала в Еврейском университете. Он была радикалкой левого толка, сногсшибательной, умной. Закончила самые лучшие школы. Была дочерью генерала. Частью израильской интеллигенции. В каком-то смысле можно сказать, что мы жили в пузыре, полностью абстрагированные от внешнего мира. Нашу маленькую страну, меньше Нью-Джерси, можно было проехать от одного конца до другого за один день. Конечно, у нас были свои проблемы, но у кого их нет? Я работал графическим дизайнером – делал постеры и рекламные материалы – для правых, для левых, для любого, кто платил. Хорошая жизнь. Мы были счастливы, довольны. Если честно, мне нравилась такая жизнь.
Время все шло и шло, месяц за месяцем, год за годом, до четвертого сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года, когда всего за несколько дней до Йом-Кипура наш невероятный пузырь разбился на миллион осколков. Это было началом длинной, холодной, темной ночи, которая до сих пор все так же длинна, холодна и темна, и навсегда останется такой же длинной, холодной и темной, до самого финала, который также будет холодным и темным.
Я так часто рассказываю эту историю, но каждый раз появляется что-то новое. Воспоминания посещают тебя все время. Будь то раскрытая книга. Или закрытая дверь, пикающий сигнал, открытое окно. Все что угодно. Бабочка.
В тот день, в тысяча девятьсот девяносто седьмом году, три террориста-смертника подорвали себя посреди улицы Бен-Йехуда в центре Иерусалима, три бомбы – одна за другой. Они убили восьмерых – себя и еще пятерых человек, включая трех маленьких девочек. Одной их этих девочек была наша Смадари. Это был четверг, три часа дня. Она ушла из дома купить школьные книги, а после собиралась пойти записаться на уроки джазовых танцев. Приятный, спокойный день. Она шла вниз по улице с друзьями и слушала музыку.
Я направлялся в аэропорт Бен-Гурион и услышал о взрывах по радио. Когда ты получаешь новости о взрыве, о любом взрыве, где угодно, то сначала надеешься, что в этот раз палец судьбы не укажет на тебя. Каждый израильтянин знает это чувство. Ты привыкаешь о них слышать, но это не спасает от страха. Ты просто ждешь, и слушаешь, и надеешься, что это не ты. А потом не слышишь ничего. А потом твое сердце начинает тяжело стучать. И ты делаешь несколько телефонных звонков. А потом еще несколько. Ты спрашиваешь, спрашиваешь и спрашиваешь о своей дочке. Звонишь еще раз, звонишь еще раз. Но никто ничего не слышал. Никто ее не видел. А потом слышишь что-то новое. Что в последний раз ее видели рядом с улицей Бен-Йехуда, в центре города. И теперь ты слышишь, как сердце стучит у тебя в ушах. И ты, и твоя жена, вы вместе едете в город. Ты быстро ведешь машину, думаешь, нет, это невозможно, нет, нет, нет. Ты бросаешь машину, выбегаешь на улицу, сначала в один магазин, потом в другой, кафе, палатку с мороженым, пытаешься найти свою дочь, своего ребенка, свою принцессу – но она испарилась. Ты выкрикиваешь ее имя. Ты бежишь обратно к машине. Ты едешь еще быстрее. От одной больницы к другой, от одного отделения полиции к другому. Ты свешиваешься через стол регистрации. Умоляешь. Снова и снова называешь ее имя. И ты знаешь, знаешь глубоко внутри по тому, как медсестры смотрят на тебя, как полицейские качают головами, по их нерешительности, молчаливости, ты все знаешь, но не хочешь признавать. Ты поступаешь так на протяжении многих часов, пока в конце концов, очень поздно ночью, ты и твоя жена не оказываетесь в морге.
Палец судьбы указал на тебя. Прямо между глаз. Сотрудники морга куда-то тебя ведут. Они приводят тебя в помещение. Ты слышишь, как откатывается секционный стол. Скрежет металлической тележки, скрип резиновых колесиков. И ты видишь картину, которую не сможешь забыть до конца своей жизни. Свою дочь. На стальном столе. И больше ты никогда не будешь прежним.
Похороны прошли в кибуце Нахшон на зеленом холме по пути к Иерусалиму. Смадар была похоронена рядом с дедушкой, генералом Матти Пеледом, настоящим борцом за мир, профессором, членом кнессета. Его очень любили по обе стороны баррикад, и люди пришли с каждого уголка нашей мозаичной страны: иудеи, мусульмане и христиане, представители поселенцев, представители парламента, представители Арафата, из-за границы, отовсюду. И потом рядом с ним похоронили ее.
Ты возвращаешься домой, он наполнен сотнями и сотнями людей, которые пришли почтить память и выразить соболезнования. Это семь дней шивы. Ты окружен этими сотнями людей, тысячами на самом деле, – они выстроились на тротуаре, пришлось поставить оранжевые конусы, чтобы перекрыть улицу. Полицейские-регулировщики для твоей дочери. Но на восьмой день все возвращаются к нормальной жизни, нормальному ходу вещей, и ты остаешься в одиночестве. Без дочери.
Ты бродишь по дому. Ты произносишь ее имя, шепотом, а когда в одиночестве, выкрикиваешь его. Смадар. Смадари. Ты прикасаешься к вещам. Книгам на ее полке. Ее музыкальным кассетам. Ты пытаешься ее услышать. Но она не здесь.
Время тебя не ждет. Ты хочешь его затормозить, заморозить, парализовать, отмотать назад, но ничего этого не происходит. Тебе нужно проснуться, встать и посмотреть правде в глаза. Она ушла. Ее стул у стола пуст. Ее комната пуста. Ее куртка висит на дверной ручке. Тебе нужно принять решение. Что тебе придется делать теперь, с этой новой невыносимой ношей на плечах? Что ты собираешься сделать с этой невыразимой яростью, которая снедает изнутри? Что ты будешь делать с этим новым собой, с этим отцом без дочери, с этим человеком, о котором бы никогда не подумал, что он может существовать?
Выбор номер один прост: месть. Когда кто-то убивает твою дочь, ты хочешь ответить тем же. Ты хочешь выйти на улицу и убить араба, любого араба, всех арабов, а потом хочешь убить его семью и любого человека из его окружения, это естественно, это ожидаемо. Каждого араба, которого видишь, ты хочешь увидеть мертвым. Конечно, ты не делаешь это сам, но делаешь это, прося других людей убить арабов вместо себя, своих политиков, своих так называемых лидеров. Ты просишь швырнуть ракету в его дом, отравить его, забрать его землю, украсть его воду, арестовать его сына, избить его на КПП. Если ты убил одного из моих, я убью десять твоих. А у мертвого, естественно, есть дядя, или брат, или двоюродный брат, или жена, которые захотят убить тебя в отместку, а потом ты хочешь убить снова, в десять раз больше. Месть. Это самый простой выбор. А вместе с местью ты получаешь надгробные плиты, палатки плакальщиц, песни, плакаты на стенах, еще одно восстание, еще одно КПП, еще один участок украденной земли. Камень ведет к пуле. Следующий террорист-смертник приведет к следующему воздушному налету. И все идет по кругу. Снова и снова.