Может показаться странным, но мы в Израиле не совсем понимаем, что такое оккупация. Мы сидим в кофейнях, у нас все хорошо, мы с этим не сталкиваемся. Мы понятия не имеем, что значит проходить через КПП каждый день. Или смотреть, как у нас отнимают дом, в котором живет целая семья. Или просыпаться и видеть оружейное дуло, наставленное в лицо. У нас два вида законов, два вида дорог, два набора ценностей. Для большинства израильтян это покажется невозможным, странным искажением реальности, но это не так. Потому что мы просто не знаем. Мы хорошо живем. У нас вкусный капучино. Открытые пляжи. Аэропорт под боком. У нас нет каналов связи, которые бы сообщали, как живут люди на Западном берегу или в Газе. Никто не говорит об этом. В Вифлеем нельзя, если ты, конечно, не солдат. Мы ездим по дорогам только для израильтян. Мы объезжаем арабские деревни. Мы строим дороги над ними и под ними, и все для того, чтобы сделать их безликими. Может быть, мы были на Западном берегу когда-то, когда служили, или, может быть, видели передачу по телевизору, и наши сердца истекали кровью тридцать минут, но мы на самом деле не понимаем, что по-настоящему происходит. До тех пор, пока не случается худшее. И тогда мир переворачивается с ног на голову.
По правде говоря, гуманная оккупация невозможна. Она не существует. Этого не может быть. Это вопрос контроля. Возможно, нам нужно подождать, пока цена мира не возрастет настолько, что люди начнут это осознавать. Быть может, это не закончится, пока цена не начнет перевешивать преимущества. Экономическая цена. Нехватка рабочих мест. Бессонные ночи. Стыд. Может, даже смерти. Цена, которую уплатил я. Это не призыв к жестокости. Жестокость – это слабость. Ненависть – это слабость. Но сегодня мы имеем одну сторону, палестинцев, которая полностью выброшена на обочину. У них нет никакой силы. Все, что они творят, совершается от несдерживаемой ярости, разочарования и унижения. У них забрали их землю. Они хотят ее вернуть. И это приводит к разного рода вопросам, среди них: что тогда делать с поселенцами? Репатриировать? Обменять земли? Щедро компенсировать палестинцам, у которых была украдена их территория? А может быть, и то, и другое? А потом эти поселенцы, которые захотели бы остаться, остались бы и стали гражданами Палестины под управлением Палестинского суверенитета, как арабы в Израиле. Равные права. Равные права до последней запятой. Затем, проведя какое-то время в попытках заставить эту схему работать, мы создадим Европу из Ближнего Востока, Соединенные Штаты. Обе стороны идут на жертвы. Нужно пересмотреть приоритеты того, за что мы убиваем и умираем. Сейчас мы убиваем и умираем из-за пустяков. Почему бы не умирать за что-нибудь более ценное? Одна сторона не может иметь больше прав, чем другая – больше политической власти, больше земли, больше воды, больше всего. Равенство. Почему нет? Неужели это так же безумно, как воровство? Как убийство?
Никто не может услышать меня и остаться прежним. Может быть, вы рассердитесь, или оскорбитесь, или даже будете унижены, но по крайней мере вы не останетесь прежними. И в конце концов отчаяние – это не план действий. Это сизифов труд – создавать какую-либо надежду. И это заставляет меня жить. Я рассказываю эту историю снова и снова. Мы должны прекратить оккупацию и потом все сесть за одним столом и все обсудить. Одно государство, два государства, на данном этапе это не важно – просто прекратите оккупацию, и тогда начнется процесс восстановления возможности для всех нас вернуть себе чувство достоинства. Для меня это ясно как день. Конечно, иногда хочется, чтобы я ошибался. Тогда все было бы намного проще. Если бы я нашел другой способ, я бы им воспользовался – не знаю, месть, цинизм, ненависть, убийство. Но я иудей. Я очень люблю свою культуру и свой народ, и я знаю, что управлять, притеснять, оккупировать – не по-иудейски. Быть иудеем означает с уважением относиться к справедливости и честности. Один народ не может управлять другим народом и получить в обмен безопасность и мир. Оккупация несправедлива и нежизнеспособна. А противостояние оккупации ни в коем случае не является формой антисемитизма.
Другие это тоже понимают, они просто не хотят об этом слышать. Иногда их это злит, иногда огорчает, иногда они полностью меняют мировосприятие. Это правда. Это не бог весть какая храбрость, это просто, это естественно, это то, что я должен сделать.
Меня называли разными вещами: насекомым, любителем арабов и евреем-самоненавистником. Иногда я приходил в такие места, которые были больше похожи на извергающийся вулкан. Они говорили, я наивен, лицемерен, использую собственное горе для своей выгоды. Я использую свое горе? Да, использую. Они правы. Да, но я это делаю для того, чтобы купировать боль. Вам смешно? Ладно, даже если это смешно, это не значит, что это неправда.
Кто-то однажды, такой же израильтянин, как и я, сказал, что лучше бы я подорвался вместе с дочерью на улице Бен-Йехуда. Я долго об этом думал – может быть, и правда мне стоило подорваться? И спустя какое-то время ответ был ясен: да, правда. Да. Потому что я и так подорвался. Это уже произошло. И с тех пор это произошло еще со многими людьми. И мы все еще подрываемся, в Газе, на Западном берегу, в Иерусалиме, в Тель-Авиве. И мы все еще смотрим по сторонам, под ноги и собираем обломки. Каждый день мой мозг вымаливает вопрос: почему?
Ты никогда не перестанешь испытывать боль, не позволяй никому говорить, что ты когда-нибудь полностью исцелишься – это живые хоронят мертвых. Я плачу свою цену, иногда у меня опускаются руки, но что еще остается на самом дне, кроме надежды? Что еще нам делать? Уходить, убивать себя, убивать друг друга? Это мы уже делали, и мы ничего не добились. Я знаю, что ничто не закончится, пока мы не поговорим – это фраза наклеена у меня на мотоцикле. Объединившись с другими, я спас свою жизнь. Мы не можем представить себе тот вред, который наносим, игнорируя друг друга, и это касается всех уровней. Он неизмерим. Мы построили стену, но эта стена в наших головах, и каждый день я пытаюсь сделать в ней трещину. Я знаю, что чем глубже эта история, тем глубже ты сам в нее погружаешься, и тем больше разочарование от того, что ничего не происходит, никаких изменений не происходит. И так я ухожу еще глубже. И так я становлюсь еще разочарованней. Может быть, это моя судьба – быть разочарованным. И что? Я встречу свою судьбу и обниму ее так крепко, что задушу. Меня зовут Рами Элханан. Я отец Смадар. Я повторяю эту фразу каждый день, и каждый день она становится чем-то новым, потому что ее слышат новые люди. И я буду говорить ее до самого дня своей смерти, и она никогда не изменится, но каждый раз будет пробивать небольшую трещину в стене, пока я не умру.
Кто знает, где все это закончится? Жизнь идет свои чередом. Такова наша природа. Вы знаете, что я имею в виду? Я сам точно не знаю, что имею в виду. У нас есть слова, но иногда их недостаточно.
1001
Однажды, не так давно это было и не так далеко отсюда, Рами Элханан, израильтянин, иудей, графический художник, муж Нурит, отец Этика, Гая, Игаля и покойной Смадар, приехал на мотоцикле из окраины Иерусалима в Кремизанский монастырь, расположенный в главном христианском городе Бейт-Джалы, возле Вифлеема, в Иудейских горах, чтобы встретиться с Бассамом Арамином, палестинцем, мусульманином, бывшим заключенным, активистом, уроженцем Хеврона, мужем Сальвы, отцом Арааба, Арин, Мухаммада, Ахмеда, Хибы и покойной Абир десяти лет, застреленной неизвестным израильским пограничником в Восточном Иерусалиме, спустя практически десять лет после того, как дочь Рами, Смадар, которой оставалось всего две недели до четырнадцати лет, была убита в западной части города тремя палестинскими смертниками, Башаром Савальха, Юсефом Шули и Тавфиком Ясине, из деревни Ассира аль-Шамалия неподалеку от города Наблус на Западном берегу, загадочное место для группы слушателей, приехавших сюда, в этот кирпичный монастырь на холме, высоко в Иерусалимских горах, возле террасированного виноградника, в тени Стены, из разных концов Земли, Белфаста и Кюсю, Парижа и Северной Каролины, Сантьяго и Бруклина, Копенгагена и Терезина, в обыкновенный день в конце октября, туманный, пронизанный холодом, чтобы послушать истории Бассама и Рами и найти внутри них другую историю, песню песней, и открыть себя – и вас, и меня – в покрытой белым камнем часовне, где мы просидели долгие часы, заинтригованные, опустошенные, вдохновленные, озадаченные, циничные, сочувствующие, притихшие, напрягающие память, наши синапсы вспыхивали, как фейерверк в сгущающейся темноте, пока мы слушали и запоминали все эти истории, которые должны будем рассказать.
500
Меня зовут Бассам Арамин, я отец Абир. Я палестинец, мусульманин, араб. Мне сорок восемь лет. Я жил во многих местах – в пещере возле Хеврона, семь лет в тюрьме, потом в квартире в Анате, а сейчас в доме с садом в Иерихоне рядом с Мертвым морем. Мой отец держал коз и других животных в горах, мать следила за пятнадцатью братьями и сестрами. Они оба родились возле Саира, деревни рядом с Хевроном, их родители тоже, как и их родители. Я жил в пещере, но не в такой, о которой вы могли бы подумать – у нас были полки, заставленные книгами, ковры на стенах, летом там было прохладно, а зимой тепло, она была оживлена голосами и запахами вкусной еды, и мы были там счастливы, у нас было все, чего мы хотели.
Когда я был маленьким мальчиком, мы с друзьями подняли палестинский флаг на детской площадке в школьном дворе. Мы так сделали, потому что это наш флаг, потому что поднимать его противозаконно и потому что знали, что израильские солдаты придут в бешенство, когда его там увидят. Мы видели, как они приехали, и забросали их камнями. Они ответили слезоточивым газом, резиновыми пулями, боевыми патронами. Затем они сорвали флаг, мы побросали еще камней и снова повесили его. За поднятие флага могли влепить один год тюремного заключения. Мы всегда пригибались, убегали, прыгали по стенам. Мы были детьми и не особо понимали, что происходит. Люди приезжали в вашу деревню, люди, чьих лиц вы не знаете, люди, разговаривающие на языках, которые вы не знаете; кто они такие? Как инопланетяне. Они приезжают на джипах и БТР, они патрулируют улицы, они говорят, покажи мне свои документы, встать к стене, заткнись, повернись, ложись на землю. Они вламываются без спросу к вам домой, они закрывают вход в дом, они ломают дом. Они прячут записки о выселении под камнями. Засовывают их поглубже, чтобы вы не нашли. Они арестовывают вашего отца, ваших братьев, ваших дядь. Они останавливают вас по дороге в школу. Они арестовывают вашего учителя за школьными воротами. И вскоре они арестовывают вас самих. Заставляют жариться под солнцем на КПП во время Рамадана, но они эксперты в поиске шезлонгов для себя, для кого-то все это – песочный пляж, у их ног стоят холодильные камеры с содовой, они щелчком открывают бутылки, они спят, сложив руки за головой, в то время как ваш мозг варится в собственном соку на жаре, пока вы ждете разрешения.