Рами прошел по садовой дорожке, молча забрал посылку. Солдат пожелал ему всего хорошего, развернулся и пошел к своей машине под палящим солнцем.
На пороге Рами развернул бумагу. Металлический глобус с выпуклой картой Великого Израиля. Полированная бронза, полый, легкий.
Он бросил коробку на пол и позвал солдата, который открыл уже дверь машины.
– Вы это видите?
Молодой человек испуганно повернулся.
Рами почувствовал, как запылало его лицо. Глобус выскальзывал из рук.
– Вы думаете, нам это нужно?
– Сэр?
– Подарок?
– Что с ним, сэр?
– Вы правда думаете, что он нам нужен?
Глобус пролетел по воздуху, прямо через капот машины, отскочил от асфальта и закружился посреди проезжей части.
Солдат таращился на Рами полминуты, потом обошел машину спереди, нагнулся и подобрал глобус, очистил его от грязи, сел на переднее сидение, закрыл дверь и медленно отъехал.
На следующий год, и все последующие, подарки больше не привозили.
198
И все же, когда по всему городу звучали сирены в память о погибших, он и Нурит всегда стояли по стойке «смирно».
197
Сирены звучат каждый год в память о павших израильских солдатах и жертвах террора. Останавливается работа. Останавливается движение машин на дорогах. Останавливаются пальцы на клавиатурах. Останавливаются лифты. Люди выходят из машин и встают посередине шоссе. Телевидение и радиостанции замолкают в тишине. Все театры, кинотеатры, ночные клубы и бары закрываются. На стройках перестают шуметь. Приспускаются флаги.
Сирены кричат одну минуту во время заката и две минуты на следующий день.
196
После службы Элик выкинул свой берет и поехал на главную дорогу, ведущую от Иерусалима к Мертвому морю, где провел ночь в заброшенном аквапарке рядом с Эйн-Геди. Он выпил пятую часть бутылки водки, выкурил полсигареты, шатался от одной заброшенной вышки спасателей к другой и между пыльными зонтиками, потом один поднимался вверх и вниз по водным горкам почти весь вечер.
Утром он проснулся на цементном полу пустого бассейна.
195 [97]
194
Рами закидывал его аргументами каждый день. Тезисы и антитезисы. Положительные – конструктивные. Негативные – опровергающие. Решение. Опровержение. Сколько раз он проходил это с двумя другими мальчиками? Теперь перед ним сидел Игаль. Рами проснулся от полуночных ворочаний. Итак, сын, что ты скажешь, когда встанешь посреди дороги, рядом подъедет черная «Киа», ты помашешь ей остановиться, а внутри будет Бассам? Я его отпущу. А что насчет твоих товарищей? Они могут принять собственное решение. А если твой командир скажет: «Арестуйте его»? Я откажусь. А что, если они арестуют тебя за отказ? Тогда они меня арестуют. И ты отправишься за это в тюрьму? Да. Так почему бы не сделать это сейчас и отказаться служить в принципе? Это мой долг, моя обязанность. Скажи мне вот что, если ты отпустишь Бассама, то пропустишь ли следующего за ним водителя? Как получится. А что насчет Арааба, или Арин, или Хибы, или Мухаммада, или Ахмеда, их ты станешь шмонать? Я сделаю то, что должен. А что если тебя попросят сделать то, чего ты не хочешь делать? Например? Например, захватить чужой дом, выстрелить в резервуар с водой, сломать кому-то кость. Я не стану этого делать. Все так говорят. Я сделаю свой выбор, когда придет время. А что, если это будет неправильный выбор? Тогда я заплачу за него тем, чем потребуется. Ты бесповоротно принял решение? Я не знаю. Рано или поздно, но ты должен будешь сделать выбор, сын. Если я не буду служить, у меня не будет голоса. Твой голос будет громче, если ты не пойдешь. Я не боюсь попасть в тюрьму, если ты об этом думаешь. Я знаю, сын. Ты служил, ты пошел на войну, тебе нужно было это сделать. Это было другое время. Все так говорят. Но так и есть. Зачем мне гнить в тюрьме, если я могу изменить что-то сегодня? Потому что изменить ты ничего не сможешь. Это ты так говоришь. Ты не можешь игнорировать мир перед собой, сын. Нам тоже нужна защита, я хочу защищать свою страну, нам здесь нужны хорошие люди. Да, нужны. Так что мне делать, эмигрировать? Конечно нет. Я не стыжусь собственного флага, нам нужна демократичная армия. Когда-нибудь ты поймешь, что такой вещи не может быть. Любое место должно себя защищать. Я знаю. Есть и другие люди. Да, есть. Они взорвали мою сестру.
193
Рами знал, что есть такие вопросы, на которые у него нет ответов даже для самого себя.
192
Вечера ожидания проходили словно в геологическое время. Каждую воздушную тревогу, каждый звуковой сигнал телефона Рами, каждое сообщение в новостях по телевизору. Еще один день неведения. Он не мог сбросить оковы страха со своих мыслей. Ждал четко-размеренный стук в дверь. Длинные медленные шаги из гостиной в фойе. Я подойду, дорогая. Отодвинуть занавески в сторону. Выглянуть в окно. Край плеча. Форма шляпы. Испытать облегчение, увидев почтальона, или агитатора, или соседа. Как и любой отец, он уже представил свой ответ и не мог расстаться с этой картиной у себя в голове: он будет стоять неподвижно какое-то время, потом откажет посланцу войти, тот вцепится в его глаза своими глазами, он кивнет, возможно, даже улыбнется, протянет руку, чтобы взять письмо, положит его в карман рубашки, ближе в коже. Он поднимет руку, используя только язык тела, потом тряхнет головой, закроет дверь, подождет, пока звуки шагов проследуют за владельцем до машины, дверь мягко закроется, и посланец уедет. И что тогда делать со светом? Что делать со звуком? Что делать со всеми цветами в комнате? Он будет спокоен и рассудителен. Он не потеряет самообладание. Он развернется в фойе и вернется обратно на кухню, залезет в шкаф, откроет кран и нальет ей стакан воды, принесет его к столу, потому что она, конечно, уже обо всем догадалась. А она может наклониться к нему, достать письмо, мягко развернуть и прочитать, положить обратно в конверт, подвинуть в центр стола.
И хотя этот стук в дверь так никогда и не раздался, им казалось, что никакой стук больше не был обыкновенным.
191
Четыре года спустя, закончив военную службу, Игаль стоял на сцене в Тель-Авиве перед семьюстами зрителями, рядом с Араабом Арамином, на альтернативной службе в честь дня погибших, проводимой как для израильтян, так и для палестинцев, вместе они призывали прекратить оккупацию, сегрегацию и выселение.
190
Меня зовут Игаль Элханан. Мне было пять лет, когда в тысяча девятьсот девяносто седьмом году я потерял свою сестру Смадар.
189
Меня зовут Арааб Арамин. Мне было пятнадцать лет, когда моя сестра Абир была убита выстрелом в затылок.
188
Мальчиков слушало семьсот человек. Рами и Бассам смотрели на них из-за кулис. Бассам сложил руки за спиной в замок. Рами держался за край занавеса. Он сказал, что услышанное тогда было равносильно разорвавшейся ядерной бомбе.
Оформитель сцены сидела за пультом управления. Она застыла. Мальчики стояли бок о бок на высоком подиуме, одетые в рубашки с открытым воротом. После они обнялись прямо на сцене. Потом с левой стороны туда вышли их отцы.
Рами пошел к Араабу. Бассам подошел к Игалю.
187
Тяжелая вода – или оксид дейтерия – используется, чтобы поддерживать цепную реакцию. Такая вода помогает замедлить темп распада урана.
186
Солдат, который убил мою сестру, был жертвой индустрии страха. Наши лидеры говорят с ужасным самодовольством: они просят смерти и мести. Громкоговорители висят на вагонах амнезии и отрицания действительности. Но мы просим вас отвести оружие от наших надежд. С нас довольно, говорю я, довольно, довольно. Наши имена превратили в проклятие. Единственная месть – это достижение мира. Наши семьи объединились под мерзким знаменем скорбящих. У оружия не было выбора, но у стрелка был. Мы не говорим о мире, мы делаем мир. Произносить их имена вместе, Смадар и Абир, – это наша простая, неподдельная истина.
185
Араабу было двадцать три года, Игалю – двадцать четыре.
184
Мордекай Вануну – физик-ядерщик, который производил литий-6 в Ядерном исследовательском центре в Димоне близ пустыни Негев, – был приговорен к восемнадцати годам лишения свободы за разглашение данных о ядреной программе Израиля. Вануну протащил 35-миллиметровую камеру в Махон 2 и сделал пятьдесят девять фотографий, несмотря на то, что перед этим подписал соглашение о неразглашении. Сначала он рассказал данные церковной общине в Австралии, куда бежал. Позднее, в Лондоне, куда он приехал, чтобы опубликовать их, его соблазнил и приманил агент «Моссада». Он снова встретился с женщиной-агентом в Риме, где его скрутили, накачали наркотиками, похитили, привязали к носилкам, привезли на моторной лодке к шпионскому кораблю, затолкали в каюту. Его допросили агенты «Моссада», быстро спровадили в секретную израильскую тюрьму, подконтрольную организации Шин-Бет. Почти двенадцать лет в тюрьме он провел в одиночной камере.
183
Шерил Ханин Бентов – тот самый агент «Моссада», приманка, на которую попался Вануну, и которая привела к его заключению – стала агентом по недвижимости в городе Алакуа, штат Флорида, специализируясь на закрытых резиденциях и частной собственности с видом на водоем.
182
Рами увидел Вануну сидящим на заднем дворе отеля «Американская колония» в Восточном Иерусалиме. Высокий, худой, элегантный мужчина. Две копны седых волос по бокам подчеркивали его смуглую кожу. Что-то было в нем неотъемлемо израильское: манера одеваться, дорогая голубая рубашка, расстегнутая на две верхние пуговицы, почти невидимая стрелка на джинсах, лоферы без носков. И только тонкая золотая цепочка на шее смотрелась слегка вульгарно.