в другую комнату. Палестинская полиция стреляет в толпу своих граждан. Дороги перекрываются для комендантского часа. Урбанисты разрушают древние дома в Рамалле, Иерихоне, Дженине. Клерки требуют откаты. Усиливающееся унижение со всех сторон. Это медленное удушье, бесчисленная череда поражений. Каждый знал, насколько прогнила система. Он сам был неотъемлемой ее частью. Запертый внутри головоломки. Он ненавидел бесконечные коробки-матрешки, в которые запихивается его народ, да они сами запихивают себя в них, но они не смогут свести к одной-единственной идее его, к сцене распада. Он палестинец. Умение ждать – удел сильных духом. В отказе признать себя побежденным – стойкость и терпение. Уже прожив свою полосу убийств, он, как и его народ, выжил. Он, как и они, был приговорен к жизни. Он призывал к миру задолго до того, как убили дочь. Он решил сопротивляться. У него не было иммунитета к критике, но он отсидел свой срок. Его было сложно расчленить: те, кто критиковали его, не имели другого выхода, как критиковать самих себя. Некоторым на первый взгляд он казался слабаком. Он входил в помещение, волоча за собой ногу, голова была опущена вниз, от него немного пахло сигаретами. Он оставался в таком положении минуту или две, а потом сбивал их с толку. Его движения управлялись отчаянием. Он не давал им возможности оправдаться. Он ходил в израильские школы. Говорил с израильскими генералами. Даже с АИКОС, произраильской общественной организацией. Он был готов говорить где угодно. Это, по его словам, сила его горя. Оружие, которое ему выдали. Он мог стоять на сцене и принимать удар. Мог им улыбаться и в то же время представлять, как нож проходит у них между лопатками. У него была привычка широко раскрывать объятия, когда он выступал с речью. Обнимите меня. Делайте что хотите. Самое худшее уже сделано. Оскорбляйте меня. Я слышал кое-что и похуже. Никто не знал, что он на самом деле думал о том или ином вопросе. Он говорил загадками. Это было частью его таланта. Он цитировал стихотворения. Казалось, он в них что-то прятал. Рифма, покрывшая рану. «Пессимист интеллекта, оптимист воли. Что ближе моему сердцу, солдат из моей страны или один из поэтов моего врага?» Так много людей подходили к нему после лекций и говорили, что хотели бы быть похожими на него. Что вы имеете в виду, спрашивал он. Они тут же понимали смысл своих слов и опускали головы. Как будто он не видел таких же людей, как и он, каждый день, на каждом углу. Как будто он был единственным видом палестинцев, который они могли переварить.
151
Саид, родившийся в подмандатной Палестине в тысяча девятьсот тридцать пятом году, любил идею Т. С. Элиота о том, что реальность не могла лишиться других эхо, которые населяют сад.
150
На плоскогорье Гималаев инженер Сонам Вангчук из региона Ладакх придумал, как бороться с острой нехваткой воды в сезоны засухи. Он предложил собирать огромные потоки талых ледниковых вод, направлять их в другое русло и замораживать воду в простые конические формы, которые напоминали местные религиозные объекты. Искусственные ступы изо льда – высотой в два и три этажа – вели себя как маленькие ледники. Они медленно таяли, выдавая миллионы литров воды во время сезона посадок.
149
Шел четвертый день голодовки. Дело было не только в боли в нижней части живота – рези, вспыхивавшей в почках, – но и в наружном шуме. Он мог слышать крики еще дальше по коридору, хлопанье дверей, стук полицейских дубинок о металлические перила лестницы, стук перфораторного молотка во дворе, раздающиеся где-то сирены. Казалось, в его черепную коробку установили маленький громкоговоритель.
Ему увеличили срок без предупреждения, на два месяца. Он тут же объявил забастовку.
Не в еде была проблема. Есть ему пока не хотелось. Он поднялся на кровати. Дошел до зоны туалета. Ему сказали, что лучше всего продолжать двигаться. Не переборщить, но быть более подвижным, сохранять мобильность. Он заготовил себе слова из Корана. Мы непременно испытаем вас незначительным страхом и голодом. Он снова лег. Накрыл голову подушкой. Вошел охранник и содрал подушку с лица. Он уставился в камеру. Кто за ним наблюдал? Что они записывали? Ему говорили, что неплохо читать – скоротает время. Он снова открыл Коран. Терпеливые получат свою награду. Он не мог сфокусироваться, глаза словно скатывались со страницы. Звуки отдавались в голове эхом снова и снова.
Он ходил в тюремную столовую три дня подряд. Каждый раз брал стакан воды и пустой поднос, садился в углу. Засовывал половинку соляной таблетки в рот.
На пятый день его вывели из камеры. Поместили на нейтральной территории: не на одиночной койке, не на лазаретной койке, просто в изолированную камеру. Ему запрещалось посещать столовую и разрешался один час прогулки в день, в одиночестве, во дворе.
Новая камера была больше, чем та, в которой он провел все годы заключения. Под потолком висели две камеры. Он попытался определить их углы обзора, чтобы найти слепое пятно. Здесь не было телевизора. Не было возможности послушать музыку. Он ходил.
Они сказали, что добавили два месяца в целях безопасности. Для Бассама дополнительный срок – сущий пустяк. Он уже просидел в этой дыре семь лет, треть своей жизни. Шестьдесят дней ничего не меняли. Это было делом принципа. Он знал, как они научены отвечать на голодную забастовку. Через это приходили другие заключенные. Тело начнет разрушаться спустя три недели. После пяти состояние становится критическим. После шести ущерб может быть непоправимым. Ему надо сфокусироваться. Сконцентрироваться. Сгореть.
Они стали увеличивать его порции. Хлеб, рис, мафтул. Оставляли еду в камере на несколько часов. Он накрывал ее полотенцем и клал под постель, чтобы не видеть. Еда была ароматнее обычного: он был уверен, что они добавили специи.
Он присел на корточках над туалетом. Его тело исторгало все из себя. Прошло семь дней. Он встал на колени помолиться.
Появлялось еще больше еды. Охранники были тише, вежливее обычного. Они ставили тарелку на стол, разворачивались и уходили. Он наполнил стакан водой и проглотил половину солевой таблетки, сел на кровать, вырисовывал глазами узоры на кирпичной стене напротив.
Он стал медленно и аккуратно сворачивать сигареты. Очень тщательно вставлял фильтр и заклеивал табак. Интересно, если слизать клей с бумаги, это будет считаться нарушением голодовки? Он внимательно завернул края, медленно склеил. Дым наполнил легкие, создав маленькую серую вселенную. Он почувствовал их расширение. Выдохнул. Дым притуплял боль. Он обернулся посмотреть на часы. Даже когда он был ребенком, время не текло так медленно. Он перечитывал наизусть слова песен в голове снова, и снова, и снова. «Конечно, мы вернемся домой, каким бы длинным ни был наш путь». «Передайте привет оливе и семье, которые меня воспитали». Он глотнул еще воды. Во рту был привкус железа, земляной. Яркий вкус. Он снова маленький мальчик, стоит у колодца. Он крутит рычаг, чтобы натянуть веревку. Ведро поднимается. Он несет его наверх в пещеру. Мама берет ведро за ручку и забирает из его рук. Ковш опускается в воду. Вода струится обратно в ведро.
На девятый день звуки снаружи становятся тише, и голод стал терзать по-настоящему. Он этого ожидал. Ритмичные, накатывающие приступы: море двигается по нему волнами. Он вспомнил город Акка и береговую линию. Он съездит туда, когда выйдет отсюда. Прогуляется по набережной. Будет смотреть, как волны поднимаются и падают на берег – белогривые лошадки на оливковом прессе моря.
Голод утомляет. Он больше не гулял по камере. Старался не думать. Мозг, как он слышал, может использовать столько же энергии, сколько и тело. Пролей мне на голову наказание кипящей воды.
Он понял, что стал больше спать. Охранники приходили и трясли его. Гуляш из ягнятины. Апельсиновая содовая, через стенки граненого стакана было видно, как на поверхность поднимаются пузырьки. Кусочек пахлавы блестит, смазанный медом.
Бассам кинул полотенце на поднос. Один из охранников остался у дверей камеры, смотрел на него.
Он попросил еще одно одеяло: у него появился озноб. Пришел врач, померил пульс, кровяное давление, уровень кислорода. Он посветил фонариком Бассаму в глаза и рот. Посмотрите направо, посмотрите налево, посмотрите наверх. Бассам закатал рукав, отвернулся, когда врач нагнулся, чтобы взять анализ крови. На выходе сказал на иврите: «Мазаль тов». Он не понял, что врач имел в виду. «Мазаль тов» – у вас все в порядке. Или «мазаль тов» – продолжайте голодовку. Или «мазаль тов» – вы террорист, вы умираете, и в этом ваша судьба.
Он почуял едкий запах от лосьона после бритья, которым пахло от врача.
На двенадцатый день он снова пошел в туалет. Он не мог этому поверить. Он не думал, что у него внутри еще что-то осталось. Оно выходило из него отвратительным потоком.
Запах стоял удушающий. Он резко поднялся. Закружилась голова. Он схватился за стену, чтобы не упасть. Остатки водянистого поноса полились по ноге и испачкали униформу.
148
Годы спустя это Сальва, не он, расстраивалась, когда дети оставляли еду на тарелках.
147
На первых этапах голодания человеческое тело – как и тело птицы в полете – начинает использовать мышечный белок, чтобы производить глюкозу. Падает уровень калия. Тело теряет запасы жира и мышечную массу. Снижается сердечный ритм. Кровяное давление то падает, то повышается. Наступает дезориентация. Снижается координация, появляется медлительность, чувство покачивания на волнах. Спустя две недели голодания низкий уровень витамина В1 и других веществ наносит такой урон заключенному, который иногда приводит к серьезным неврологическим проблемам: когнитивному диссонансу, потере зрения и снижения моторики.
146
Находясь в тюрьме, Вануну-предатель провел в голодовке тридцать три дня.