[70]. Победа над ведущим клубом Западной Германии на фоне продолжающейся «холодной войны» была воспринята в советском обществе чуть ли не в контексте разгрома фашизма в годы Великой Отечественной войны.
Однако если команда и болельщики приняли Маркарова восторженно, и он сразу вписался в игру, то Багумяну пришлось потратить уйму усилий и времени, чтобы обустроиться и привыкнуть к новой жизни и менталитету окружающих его людей…
Прошло четыре месяца после того, как Алек произнёс за ужином судьбоносные слова: «Уедем отсюда». Это прозвучало как нечто среднее между утверждением и вопросом, но в двух простых словах Элеонора своим женским чутьём уловила столько отчаяния, что сердце её сжалось в комок от сочувственной боли и понимания неизбежности предстоящего шага.
Найти квартиру для обмена удалось неожиданно легко — по объявлениям, расклеенным по всему городу. Одинокая пожилая азербайджанская пара, видимо, желая провести старость на родине, готова была обменять свою двухкомнатную квартиру в Ереване на аналогичную в Баку. Уже в ближайшую субботу Алек вместе с тестем поехал смотреть жильё. Квартира располагалась близко к центру города, была достаточно просторная, но нуждалась как минимум в косметическом ремонте. Для Алека, впрочем, это было сущим пустяком, он в любом случае перестроил бы обстановку и интерьер в доме на свой лад — разумеется, с учётом вкуса и предпочтений супруги. Борис Левонович, почти одногодок с хозяевами, сразу же нашёл с ними общий язык. Он приправлял деловую беседу шутками из армянского и азербайджанского фольклора. Это помогло быстро договориться. В течение двух недель все формальности были улажены, а ещё через неделю состоялся сам обмен.
Так как время близилось к сентябрю — началу нового учебного года в школах, Алек первым делом позаботился о работе для Элеоноры. Учительницу географии с десятилетним стажем, безупречной характеристикой и соответствующими анкетными данными приняли на работу в школу с русским языком обучения без проблем. А вот в делах самого Алека не всё складывалось гладко. Выговор по партийной линии был чем-то вроде «волчьего билета» в формально наднациональном, тотально идеологизированном обществе. Корпоративно сплочённая по всему Союзу коммунистическая элита не была склонна разбираться в деталях проблемы отдельного рядового коммуниста, а потому Алеку приходилось не просто представлять в партийных ячейках строительных организаций объективную картину организованной бакинским чиновником травли, но и… оправдываться за свою правду. В итоге же ему удалось устроиться лишь прорабом на стройке.
Глава 38
Армен оказался мальчиком с характером, шумным и требовательным. Он кричал при малейшем дискомфорте, напрочь отказывался от дневного сна, не мог мирно лежать в кроватке, ёрзал и всё норовил встать и выбраться из неё. Матери постоянно приходилось быть рядом, следить за каждым его движением. Даже на родительских руках он постоянно вертелся, изгибался, пытаясь то ли найти более удобное положение, то ли выскользнуть из заботливых объятий. Эрик с Ларой искали новые способы успокоить, ублажить его, однако то, что помогало сейчас, не годилось через час. Невозможно было понять, где заканчивались реальные потребности малыша и где начинались прихоти.
Озадаченный и сбитый с толку Эрик даже обратился к малышу в стихотворной форме:
Что за силища в тебе, сыночек?
Беззащитный с виду ты комочек!
Маму с папой криками стращаешь
И легко в игрушки превращаешь…
Проявлять жёсткость к чувствительному сыну было нельзя — от этого он стал бы кричать ещё сильнее, ещё настырнее настаивать на своём. У Лары было постоянное ощущение, что малышу просто невозможно угодить. Порой ей казалось, что она плохая мать и не справляется со своими обязанностями.
На самом деле проблема была не в ней. Да и проблемы как таковой не существовало, просто малыш вступил в этот мир с особыми запросами и требовал соответствующего отношения к себе. В чём заключалась его особенность? Ребёнок вкладывал массу энергии во всё, что ни делал: если кричал, то очень громко, если ему было весело, то он заливался звонким смехом, бурно протестовал, махая ручками, когда хотелось кушать… Создавалось впечатление, что он чувствует всё ярче и глубже других детей и потому так бурно на всё реагирует.
Врачи советовали родителям не беспокоиться, уверяя, что у них растёт сильный характером и чуткий душой ребёнок и что при внимательном отношении и мудрой заботе из него вырастет независимый, творческий и отзывчивый человек, способный отдать родителям и окружающим гораздо больше, чем сам требовал когда-то…
А тем временем хозяин дома попросил Эрика освободить арендуемое цокольное помещение. Причина была банальной до обидного: малыш слишком шумный и мешает другим жильцам. Молодая семья сменила ещё два съёмных жилья, пока Эрик наконец не добился очень скромной, но зато своей квартиры. И помог ему в этом не некий влиятельный знакомый, а его собственный поэтический дар — заявление в городской совет Эрик написал в необычной форме — в стихах, упрекнув чиновников в бездушии и безразличии к проблемам и скитаниям молодой растущей семьи. То ли ответственный работник горсовета оказался ценителем поэзии, то ли он испугался появления стихотворения-жалобы в газете, но результат оказался весьма удовлетворительным. Выделив малогабаритное жильё, молодую семью не сняли с очереди на квартиру с учётом того, что дети были разнополые, и к тому же ожидалось новое пополнение — это предполагало предоставление большей жилплощади.
Полгода спустя в семье Эрика и Лары появилась вторая дочь. В отличие от сына (а тем более по сравнению с ним) малышка Астхик была очень спокойная и тихая, зря не капризничала. А когда улыбалась, глаза её излучали первозданную радость, а на нежных щёчках появлялись наивные и забавные ямочки. От этой ангельской улыбки маленький дом озарялся сиянием счастья, словно по мановению волшебной палочки исчезали толстые стены, раздвигался давящий потолок и перед мысленным взором открывались бесконечно высокое голубое небо и широкие солнечные просторы под ним.
Эрик любил заглядывать в большие невинные глаза дочки, будто искал в них ответы на свои тайные вопросы, застрявшие где-то в прошлом и ожидаемые в будущем. И однажды, словно переместившись во времени на много лет назад, он увидел бедняжку Гоар на кушетке в невзрачном деревенском медпункте. Рядом лежали такие же малыши, заражённые смертельным вирусом. Некоторые не шевелились, уйдя то ли в глубокий, то ли в уже вечный сон. Родителей не пускали в помещение, и убитая горем мать, вытягиваясь на цыпочках и едва касаясь лбом холодного стекла, пыталась увидеть дочку, которая угасающим, но всё ещё удивлённым взором в последний раз глядела на мир, так и не ставший для неё домом…
Неожиданная слеза обожгла лицо, вернув Эрика в реальность.
«Теперь всё по-другому, — то ли успокаивал, то ли убеждал себя он. — Дети больше не будут чувствовать себя сиротами, потому что навсегда уйдут в прошлое войны и искусственно созданные непреодолимые обстоятельства, которые заставляют взрослых чувствовать себя такими же беспомощными, как их дети… Родители и дети всегда будут рядом, помогая друг другу достойно и радостно прожить жизнь, данную всего-то один-единственный раз…»
Глава 39
Деревня Аци жила размеренно-обыденной и вместе с тем по-своему необычной жизнью на отведённом ей маленьком клочке земли под солнцем, которое, казалось, светило здесь как-то особенно ярко и с большим старанием, дольше задерживаясь над утопающими в зелени холмами, лугами и полями. Быть может, для того, чтобы попытаться согреть старых вдов, которым всё не хватало тепла даже в самый сильный зной…
Кнар уже разменяла седьмой десяток, но, казалось, делала всё, чтобы опровергнуть закон природы о том, что человек может уставать, болеть, нуждаться в заботе. Она по-прежнему была трудолюбивой, как пчела, и сильной, как муравей. Умудрялась таскать в город, в дом к младшему сыну, какие-то котомки и торбы с мукой, овощами, сушёными фруктами и ягодами, вареньями и дошабом. При этом Эрик не мог встретить её на вокзале, так как она никогда не предупреждала о своих визитах. Каждый раз всё повторялось, как в дежавю: кто-то из соседских мальчишек вдруг стучался в дверь с известием, что бабушка Кнар стоит с вещами у подъезда. Эрик или Лара (если мужа не было дома) спускались и заставали одну и ту же картину: весь двор, от больших входных железных ворот до крыльца подъезда, был заставлен мешочками и кошёлками, полными даров природы. Они располагались на расстоянии полутора-двух метров друг от друга — таким способом Кнар по очереди таскала тяжёлые сумки от вокзала до дома, примерно полкилометра. По пути, конечно, кто-то помогал ей, про себя наверняка поругивая её детей и внуков за безразличие к пожилой женщине, так старающейся для них. Эрик каждый раз возмущался и в сердцах распекал мать, но тщетно. Кнар парировала не то в шутку, не то всерьёз: «Это не для вас, а для Арменчика». В подтверждение своих слов она кричала с порога: «Мальчик мой, посмотри, что я тебе привезла!» Бабушка доставала плюшку или булочку, специально испечённую для любимого внука, и следила, чтобы он тут же их съел, «пока свежие». Конечно, это не нравилось Ларе, но во избежание конфликта она старалась многое не замечать в поведении норовистой свекрови, даже если своими словами и действиями та подрывала её родительский авторитет в глазах ребёнка. В свою очередь мальчик, сам не ведая того, помог во многом решить тягостный конфликт во взаимоотношениях бабушки с собственным сыном и невесткой и восстановить между ними пусть и хрупкий, но мир.
Кнар пребывала в непривычном для неё состоянии. С появлением на свет Армена в душе у неё засияло маленькое солнышко, которое согревало её вернее большого, одного на всех солнца. Бабушка души не чаяла в ребёнке и явно выделяла его среди других внуков. Она даже объявила мальчика перевоплощением Арутюна, найдя во внуке видимые только ей физические и психологические сходства с дедом. Её общение с Арменом отличалось большой эмоциональностью. «У тебя на лбу звёздочка. Ты знаешь об этом?» — говорила она, словно раскрывая тайну. Или же: «Ты у нас солидный парень, с тобой можно секретничать». А однажды даже сказала с улыбкой: «Если бы удалось вернуть время вспять на много лет, и я стала бы такой же юной, как ты, то влюбилась бы в тебя…» Мальчик, конечно, ещё не понимал, что значит «влюбиться», но чувствовал, что это нечто необычное и хорошее. В самой же беззаботной с виду шутке Кнар таилась горькая правда всей её жизни…