Глава 4
Утро в Степанакерте начиналось не со звонка будильника, оповещающего в заданный момент времени о том, что пора вставать и собираться на работу или в школу. Взамен весёлой приветственной трели птиц, рассвет приходил в город вместе с оглушительными взрывами.
Обстрел вёлся из дальнобойного орудия. Кто-то утверждал, что это морская пушка, другой с видом знатока доказывал, что это гаубица с удлинённым стволом («А как же?! Ведь только из такого дула можно стрелять так далеко!»), а третий и вовсе рассказывал о каком-то невиданном новом оружии. Но какая разница, из чего умерщвлялись люди, к тому же безвинные? Ведь орудие это было нацелено не на военные объекты и солдат противника, а на женщин, детей, стариков, не имеющих к боевым действиям абсолютно никакого отношения.
Сам смертоносный снаряд даже казался «гуманнее» людей, вернее, нелюдей, запускающих его: ещё в воздухе, набирая во время полёта скорость (а точнее, резко меняя её), он словно предупреждал о своём появлении, издавая грохот, подобный тому, который бывает при разрыве. После этого «первичного разрыва» люди, спавшие вполглаза, прямо в одежде, вскакивали, спешно покидали свои квартиры и спускались в подвал. Среди них была и Кнар. Эрик чуть ли не насильно привёз её к себе из соображений безопасности, хотя, как оказалось впоследствии, в этом отношении в деревне было гораздо надёжнее, чем в городе. Пожилые люди, как ни странно, более эмоционально реагировали на обстрелы, проклиная на чём свет стоит невидимого врага и отправляя в ответ на пушечные ядра убийственные слова в его адрес. Кнар не отставала от других. Более того, её брань была приправлена грубым деревенским колоритом и звучала крайне неестественно в устах хрупкой старушки. Впрочем, в городе она долго не задержалась, через неделю вернулась к себе. Уговоры сына теперь не помогли. Она была непреклонна: «Нужно присматривать за домом и хозяйством».
Тем временем в городе день ото дня усиливались обстрелы. Сменив относительно безобидные снаряды противоградовых ракетных установок «Алазань», из высокогорных позиций противника на Степанакерт посыпался смертоносный «град»[87]. Когда в небе стали появляться вражеские бомбардировщики, люди переселились (на долгие месяцы) в сырые и тёмные подвалы. Приходилось терпеть немыслимые тяготы и лишения: больные оказались без лекарств, не хватало куска хлеба, а воды порой элементарно недоставало на то, чтобы сварить чай. Бывало, уходил человек за водой и больше не возвращался — люди погибали от обстрелов прямо в очереди у городского родника. Не было дня и даже часа, чтобы не лилась кровь. Она омывалась бессильными слезами уцелевших родных и близких.
Больше всех страдали дети. Их хрупкая, несформировавшаяся психика крайне болезненно реагировала на регулярно повторяющийся режущий свист летящих и дикий грохот разрывающихся снарядов. Некоторые попросту не выдерживали…
Малыши не видели солнца, лишились простой возможности порезвиться на свежем воздухе, поиграть в свои нехитрые игры. Взамен они научились безошибочно определять по звуку летящего снаряда тип его и вид оружия, из которого производился смертельный выстрел…
Глава 5
Лара болела. Симптомы тяжёлого недуга, название которого Эрик старался не произносить даже про себя, появились незадолго до народных волнений в области и последовавших со стороны республиканских властей репрессий, в результате которых армянский край оказался в полной блокаде. Эрик буквально не находил себе места от беспокойства и обиды. Небывалое ощущение беспомощности глодало его изнутри, он вновь чувствовал себя сиротой, как когда-то в детстве… Ещё пару недель назад при посредничестве друзей Эрик договорился с известным врачом-соотечественником в Риге об операции. Стали собираться в дорогу. Но могли ли они предположить, что в считанные дни ситуация резко изменится, и целая область вдруг окажется зажатой в кольце, прорвать которое формирующимся отрядам самообороны удастся лишь через два года, пробив спасительный гуманитарный коридор[88].
Когда двенадцать лет назад уже достаточно большой семье Эрика Багумяна наконец выделили новую, просторную квартиру (весьма комфортного ленинградского проекта), единственное, что могло вызвать упрёк, — это последний, пятый этаж: долго подниматься, слабый напор воды, особенно по утрам и вечерам, неприятная перспектива износа крыши… Окрылённый Эрик, наоборот, отмечал преимущества: отсутствие вечно мешающих соседей сверху, шума канализации и риска стать жертвой затопления квартиры из-за чьей-то невнимательности, возможность использования чердака в качестве подсобки, да и воздух наверху чище. «Орлы любят высоту», — шутил счастливый хозяин. Но как-то про себя подумал: «Лишь бы с воздуха не бомбили». Однако тогда, в эпоху «развивающегося», обещающего светлое будущее социализма, это казалось просто невероятным, и Эрик быстро забыл о шальной мысли. Теперь же она вдруг стала страшной реальностью: город время от времени бомбил вражеский самолёт, обычно по ночам. Однажды бомба упала в самом центре города, прямо на чей-то собственный домик около одной из городских школ. Старый дом целиком ушёл в землю, а на его месте образовалась ужасная котловина, на дне которой торчал остов железной кровати, точно кинжал, вонзённый в грудь жертвы…
Несмотря на ежесекундную угрозу жизни, спускаться в подвал Лара не хотела. Эрик не пытался уговорить её, так как прекрасно понимал, что угрюмая атмосфера подвала, полумрак, сырость, теснота и, наконец, элементарная нехватка кислорода лишь ускорили бы развитие болезни. Пока Анаит с Астхик вынужденно прятались в подвале, Эрик не отходил от супруги. А когда начинался зловещий свист снарядов в воздухе, он ложился рядом и крепко обнимал её, словно это могло бы спасти их…
Однажды Лара заснула прямо перед самым началом обстрела. Её не разбудил ни дикий звук рвущего воздух снаряда, ни страшный грохот разрыва. Пронесло и на этот раз, но теперь Эрика испугало выражение неземного покоя на лице супруги, он прислушался к её дыханию. Оно было ровным и безмятежным.
Эрик не стал будить жену. От неё исходило необычное внутреннее умиротворение. Да и кругом вдруг воцарилась поразительная тишина, не было слышно даже обычного после обстрела шума, когда люди ненадолго выходили из своих убежищ узнать о последствиях и эмоционально комментировали увиденное. А может, эта райская тишина лишь почудилась?..
Они не поняли, сколько времени это продолжалось — минуту или целый час, но очнулись одновременно. Лара как-то виновато посмотрела на Эрика и попыталась улыбнуться… Это было жалкое и тусклое подобие былой её солнечной, полной жизни улыбки. Подобно горевшей в военные вечера свече, Лара таяла на глазах, теряя день ото дня свою необычную красоту, которой так щедро одарила её природа…
Глава 6
Сержанту Багумяну оставалось служить всего полгода, но он уже сейчас рвался домой. Из письма младшей сестры Армен узнал о болезни матери. Родине грозила смертельная опасность, мать тяжело болела. Разве мог сын оставаться безучастным?..
Сержант подал рапорт на имя командира воинской части с просьбой о переводе служить в родной город, где дислоцировался гвардейский мотострелковый полк советской армии. Однако Армен знал, что если рапорт не удовлетворят, то он всё равно самовольно оставит часть и самостоятельно доберётся до своих, чего бы это ему ни стоило.
Не дожидаясь официального решения по рапорту, Багумян подошёл к замполиту дивизиона майору Чернобаеву и откровенно рассказал ему обо всём. Замполит уважал сержанта за высокую дисциплину, ответственность и грамотность. Армен помогал ему проводить политзанятия, нередко заменял его, готовил дивизионную стенгазету. Внимательно выслушав Багумяна, Чернобаев направился к командиру дивизиона.
Подполковник Федоренко был не только опытным офицером и строгим командиром, но и достаточно мудрым человеком.
— Нам всё равно его не остановить. Если не отпустим документально, то сбежит. Тогда нам придётся отвечать по полной и с довеском, — сказал он, пообещав решить вопрос с вышестоящим начальством.
Через два дня Федоренко вызвал к себе Багумяна вместе с командиром батареи капитаном Митрофановым.
— Товарищ сержант, с точки зрения воинского этикета мы, конечно, поступаем не совсем правильно. Но… но по-человечески я вас понимаю. На днях мы оформим документы, а пока идите служить и ни о чём другом не думайте.
На следующий день командиру дивизиона доложили, что сержант Багумян просит, чтобы его повторно приняли. Армен был не один, рядом с ним стоял рядовой Роберт Аванесян. Посмотрев в грустные, полные отчаяния глаза солдата, Федоренко сразу понял всё…
Через неделю Багумяну и Аванесяну были выданы предписание и аттестат на продовольствие сроком на четыре дня, до прибытия в мотострелковую часть в Степанакерте.
Молодые люди отправились в далёкий путь на поезде с крайне сложными и противоречивыми чувствами. Вместо естественного радостного волнения от предстоящей после долгой разлуки встречи с родными и близкими их обуревали разные тревоги и сомнения, обида, возмущение и гнев. Особенно тяжело было Роберту, он ехал, по сути, в никуда: дом достался чужим, а о судьбе отца и сестры не было никаких вестей. Армен старался успокоить товарища, а сам то и дело нервно сжимал кулаки. Решили вместе поехать сначала в Степанакерт, домой к Армену, и там попытаться узнать что-либо о родных Роберта…
Мерный стук колёс и покачивание-убаюкивание вагона не действовали на ребят умиротворяюще. Внезапные приступы беспокойства и бессильной ярости сменялись проблесками надежды на то, что ещё можно что-то предотвратить, исправить, вернуть…
Глава 7
Степанакерт был совершенно не похож на себя. Всегда опрятный, зелёный, уютный и весёлый город сейчас имел вид большой, полуразрушенной, заваленной всяческим мусором деревни. Побитые здания стояли понуро, хмуро глядя на холодную улицу тусклыми глазницами окон, обтянутых целлофановой плёнкой вместо стёкол.