– Как я рада! – искренне сказала она. – Садись, сейчас я скажу секретарше, пусть приготовит нам чаю.
– Узнаю Веронику, – засмеялась Надя. – Самой заваривать чай, конечно, ниже твоего достоинства.
– Просто я не хотела портить деловой вид кабинета чайными принадлежностями, – смущенно сказала Вероника и тут же рассердилась на себя: она давно уже взрослая самостоятельная женщина, с какой стати она оправдывается перед сестрой?
– Ну-ну… – Надя обошла кабинет, разглядывая обстановку. – Ладно, не затрудняй секретаршу, я чай не буду. Я домой спешу, мне еще ужин семье готовить.
«Наверное, она сказала про семью безо всякого умысла. Просто меня, озверевшую от одиночества, больно задевают любые напоминания о нормальной человеческой жизни».
– Ты бы заехала к нам, Вероника. Понимаю, после того как ты вышвырнула меня вон, тебе неловко, но мы родные люди и должны прощать друг другу. Так что я не сержусь.
– Спасибо.
– Не надо иронизировать. Я действительно простила тебя. Я всегда знала, что ради своего счастья ты пойдешь на все, тебя с детства заботили только собственные интересы, ты готова была идти к цели по головам и по трупам, но ты – моя сестра, и я принимаю тебя такой, какая ты есть. Как, кстати, у тебя дела? Скоро свадьба?
– Пока мы еще не подавали заявление. К чему эти формальности?
– Да, конечно. Хотя я считаю, что если люди любят друг друга, то они стремятся узаконить отношения. И что, вы живете вместе?
– Нет еще. – Веронику тяготил этот допрос, но ей не хотелось ссориться с сестрой, ведь та пришла с миром. – После твоего отъезда пришлось срочно делать ремонт, – все же не удержалась она от шпильки. – Я смотрю за рабочими, а Дима сейчас готовится к конференции, он не может жить среди бардака.
– Ясненько. Ну я побегу, столько дел. Загляну к тебе на днях, посмотрю, как ты с ремонтом управляешься.
Оставшись одна, Вероника закурила прямо в кабинете, хотя твердо решила никогда этого не делать, о чем только десять минут назад сообщила своему заместителю по АХЧ. «Куда, кстати, он делся? – рассеянно подумала она, но ее мысли тут же переключились на визит сестры. Этот визит оставил тягостное впечатление. – Ну почему у нас такие натянутые отношения? – спрашивала она себя. – Надя постоянно наблюдает за мной, оценивает, как судья, все мои поступки и выносит вердикты. Но кто дал ей право судить меня, причем так несправедливо? Ведь еще в детстве мои даже самые мелкие проступки становились в ее глазах признаками страшных недостатков!..»
Глава 6
Вероника считалась в семье любимой, но неудачной младшей дочкой. Первая жена отца, Надина мать, умерла, когда Наде исполнилось девять лет, и через год отец рискнул жениться снова, причем на женщине значительно моложе себя. Плодом этого брака стала Вероника. Тетки, сестры отца, называли Вероникину маму «легкомысленной особой без царя в голове», но скрепя сердце признавали, что «бедный Васенька не мог без жены, и поэтому они приняли девицу как родную». Вероника примерно представляла себе этот прием и, хотя не помнила матери, очень сочувствовала ей, ведь отец, за год вдовства совершенно порабощенный деспотичными сестрами и раздавленный чувством вины перед Надей, вряд ли мог быть твердой опорой для молодой жены.
Как бы то ни было, едва Веронике исполнилось два года, мама погибла. Ее сбил грузовик, когда она вечером выскочила за хлебом. Для отца и Нади вновь настали тяжелые времена.
Как бы нынешняя Вероника ни относилась к сестре, она признавала, что той пришлось принести большую жертву. Остаться хозяйкой дома в тринадцать лет непросто, а если к этому прибавляется еще необходимость ухаживать за двухлетним ребенком! Вряд ли Надя могла хорошо относиться к женщине, занявшей в доме место ее родной матери, а значит, вряд ли могла особенно любить ребенка этой женщины, о котором ей теперь предстояло заботиться.
Еще была жива бабушка, мать отца, но она уже сильно болела и могла только сидеть с Вероникой, пока Надя была в школе.
Все попытки отдать Веронику в детский сад кончались одинаково – через два дня она надолго оседала дома с тяжелой простудой.
А в шесть лет, перед самой школой, Вероника заболела туберкулезом и больше полугода провела в больнице. Потом Надя рассказывала, что врачи не ручались за ее выздоровление, но эти рассказы вызывали у Вероники только обиду и недоумение: сестра с отцом редко навещали ее в больнице.
Вообще в Надиных рассказах о болезнях младшей сестры центральной фигурой повествования всегда была не Вероника, а сама Надя. Она красочно описывала, как изводилась от тревоги за здоровье девочки, как, уставшая от учебы и домашних забот, ездила на беседы к врачам и с каким трудом доставала для Вероники красную икру, ибо при туберкулезе нужно хорошо питаться. А Вероника вспоминала, как тяжело было жить в больнице, переносить болезненные уколы и капельницы и есть горстями таблетки, от которых мучительно тошнило.
К счастью, болезнь закончилась полным выздоровлением, и к лету она вернулась домой.
Сейчас Вероника Смысловская понимала, что ребенком она была отнюдь не сахарным, и Надя, в разговорах со взрослыми родственниками называвшая ее испорченной девчонкой, была права. В свои шесть лет Вероника ненавидела людей, и особенно сестру с отцом, поскольку была уверена, что это по их вине ей пришлось столько времени мучиться в ужасной больнице.
Когда эта мысль поселилась у нее в голове? Может быть, когда по выходным к другим детям приезжали родные и забирали их гулять в больничный парк, а Вероника в это время складывала мозаику в обществе воспитательницы? Или в тот день, когда она подралась с соседками по палате? Ее тогда довольно сильно побили, дежурная сестра испугалась и позвонила Наде. Надя с отцом приехали в тот же вечер, Вероника, рыдая, бросилась к ним, надеясь, что ее заберут домой, хотя бы ненадолго… Не тут-то было: Надя прочла ей пространное нравоучение и отругала не только за драку, но и за то, что Вероника оторвала их с отцом от важных дел. «Мы целый день работали, а теперь вынуждены по твоей милости ехать на другой конец города!» – С этими словами Надя покинула палату, а Вероника спряталась с головой под одеяло от насмешливых взглядов соседок и зло подумала, что можно было и не ехать в больницу только ради того, чтобы пристыдить ее.
В общем, из больницы она вернулась настоящей дикаркой, не умевшей играть с другими детьми и боявшейся их. Взрослые тоже пугали Веронику, поэтому если в дом приходили родственники, она забиралась под стол, откуда ее со скандалом вытаскивали. Она сквернословила, плевалась и могла зарыдать по любому поводу, выкрикивая оскорбительные слова в адрес отца или Нади.
В качестве единственно возможной стратегии ее воспитания была выбрана строгость. «Но почему не любовь?» – спрашивала себя взрослая Вероника.
Впрочем, о любви отец тоже иногда говорил. И она понимала, что они с Надей готовы любить некую милую, послушную и добрую девочку, хорошую ученицу. Но, к сожалению, эта мифическая девочка не имела ничего общего с реальной Вероникой.
Правда, чаще она слышала от Нади другое: знай, Вероника, моя любовь к тебе небезгранична. Любое чувство имеет предел, и если ты будешь вести себя по-прежнему, я вынуждена буду разлюбить тебя.
Неудивительно, что при таком характере школьная дружба не складывалась. Основной костяк класса составляли дети торговых моряков, чьи жены, как правило, не работали и могли посвящать много времени своим чадам. С первого же года они водили детей по всевозможным спортивным и художественным секциям, но Веронику не водили никуда. Надя с отцом считали, что у нее нет никаких способностей.
Да, особой ловкостью она не отличалась и рисовать тоже не умела. Но когда в класс пришел преподаватель музыки и прослушал детей, он предложил Веронике, единственной из всех, учиться играть на скрипке. Окрыленная, она бежала домой. Ее выбрали! У нее есть способности! В мечтах она уже представляла себя на сцене, но все мечты разбились, когда дома Надя сказала: «Ты не сможешь играть на скрипке, у тебя нет слуха». – «Но учитель сказал, что есть!» – «Он ошибся».
Классе в третьем соседка по парте предложила ей вместе посещать кружок французского языка, занятия.
«Ты хочешь изучать язык, это похвально, – услышала она от Нади. – Но кто будет водить тебя на занятия? Да, сейчас мама этой девочки готова водить вас обеих, но потом она потребует отплатить услугой за услугу. К тому же ты не подумала о том, что мы живем очень скромно и не можем позволить себе такие траты».
Подружка обиделась и стала ходить на занятия с другой девочкой, а потом и пересела за ее парту…
Вероника помнила, как ей хотелось в те годы поразить одноклассников невиданной красоты пеналом, или чудесной ручкой с двумя стержнями, или импортным ластиком с Микки-Маусом! Но ничего такого у нее не было. Одеждой она тоже похвастаться не могла – в ее гардеробе преобладали старые Надины вещи, которые даже на заре своей карьеры красотой не отличались. Став взрослой, Вероника с чувством стыда вспоминала истерики, которые устраивала из-за того, что у нее нет джинсов и кроссовок. «Я не собираюсь покупать твою любовь дефицитными вещами!» – Надя стойко стояла на своем.
«Может быть, я несправедлива, но мне кажется, ей очень нравилась ее роль. Ведь если просто воспитываешь младшую сестру – это одно, а если эта сестра вечно болеет и к тому же обладает ужасным характером – это совсем другое. Это уже крест!»
Позже появилась еще одна мотивация. Годы шли, а Надя все не могла выйти замуж, ее карьера тоже не сильно ладилась: как распределилась после института патологоанатомом в одну из больниц, так там и работала. Все неудачи объяснялись одним: она одинока не потому, что не нравится мужчинам, и не продвигается по службе не потому, что глупа. Нет, она все силы отдает воспитанию сестры!
Надя действительно занималась этим самым воспитанием вплотную. Она тщательно искореняла в Веронике распущенность, запрещая той краситься и носить короткие юбки. Вероникины контакты тщательнейшим образом изучались, и те, что не нравились Наде (а ей не нравились практически все), безжалостно отсеивались, чтобы избежать дурного влияния. «Куда уж дурнее, если я сама исчадие ада?» – хотелось возразить Веронике, на которую ежедневно обрушивались хорошо аргументированные тезисы о том, что она патологически ленива, тяготеет к разврату, зла, эгоистична и неаккуратна. «Патологически» – было любимое Надино слово.