– Рад видеть тебя, мой мальчик.
Старик взял пакетик с апельсинами, переложив себе на колени, и придвинул к Мухаммеду ящик.
– Посиди рядом со мной, не к лицу блюстителю порядка горбиться на корточках, – сказал он, и за дымчатыми стеклами на секунду блеснули озорные глаза.
– Спасибо, почтенный Фарук, – приложил ладонь к груди Мухаммед, переставляя ящик к бетонному забору, у которого сидел старик и аккуратно присел, поддернув форменные брюки, заправленные в короткие сапоги. Камиль, косившийся на патрульного и неожиданно упершийся в его короткий внимательный взгляд, поспешил отвернуться и принялся делать вид, что наводит порядок на своем столике.
– Как идет твоя торговля, уважаемый Фарук? – спросил Мухаммед, привычно, но рассеянно оглядывая идущих мимо людей. Фарук покачал головой, тоже оглядывая прохожих:
– Я уверен, что ты пришел сюда не для того, чтобы об этом узнать, Мухаммед. Поэтому давай обойдемся без ненужных церемоний.
Мухаммед смущенно и грустно улыбнулся в свои черные, аккуратно подстриженные усы и кивнул головой:
– Благодарю тебя, почтенный Фарук. Меня действительно привело к тебе дело, и оно вряд ли вызовет улыбку на твоем лице.
Он вздохнул, помолчал немного, собираясь с мыслями и начал говорить:
– Я пришел просить твоей помощи, о мудрый Фарук. У меня горе – погиб мой большой друг. Одни считают его смерть нелепой и страшной случайностью, другие – самоубийством, третьи – блажью. Я не верю ни в одно из этих объяснений. Марсель не мог позволить случиться такому. Я его знал! Он не такой человек…
Мухаммед вскинул загоревшиеся глаза на Фарука и ударил себя кулаком по колену:
– Его убили, почтенный Фарук! Я уверен в этом! Пусть я простой патрульный, но… – он замялся и горячо добавил: – я знаю, что прав, хоть и не могу это доказать…
– Что же ты хочешь от меня, Мухаммед? – негромко спросил Фарук, но было ясно, что он знал, о чем его собираются просить.
– Я… – патрульный полицейский Мухаммед запнулся, сорвал с головы фуражку и вытер лоб платком. – Почтенный Фарук… Я…
Изъеденная морщинами ладонь легла на его колено:
– Расскажи мне о своем друге, Мухаммед.
…Из-под ног сидящих у бетонного забора торговца тремя апельсинами и молодого полицейского нерешительно поползла тень, становясь все длиннее. По дорожке шаркали пляжные шлепанцы, и таяла горка сладкого арахиса на складном столике Камиля…
– Мы вместе учились в Париже. Я не закончил, вернулся домой – это оказалось не для меня – и теперь я простой полицейский. А он продолжил обучение, пошел дальше, стал искусствоведом. У меня есть все его статьи и обе книги. Когда умер отец Марселя, он оставил им с братом неплохое наследство. Они оба перебрались сюда – Марсель первый, потом Жан-Пьер. Марсель поселился здесь недалеко, у маяка, мы стали видеться чаще. Он страдал сахарным диабетом и регулярно делал себе уколы инсулина. – Мухаммед вздохнул. – В день гибели рядом с ним оказался пустой шприц, но внутри него обнаружили следы наркотической дряни. Никаких улик, ничего не нашли, все выглядит так, словно он сам… Либо ошибся, либо…
Мухаммед замолк, бессмысленно теребя в руках фуражку, а потом повернулся к старику и сказал:
– Почтенный Фарук! Я должен поговорить с Марселем. Прошу тебя, помоги мне!
Фарук внимательно взглянул в глаза Мухаммеду:
– Когда это произошло?
– Скоро месяц. Ведь еще не поздно, верно?
Фарук покачал головой, глядя сквозь Мухаммеда:
– Верно. Но ты же знаешь, что для этого нужно обладать необходимым количеством внутренней силы. У тебя ее недостаточно.
– Но почему, почтенный Фарук?
Старик невесело усмехнулся:
– Ты ведь не так давно женился, верно, Мухаммед? (Полицейский растерянно кивнул.) Некоторые люди, обзаведясь семьей, время от времени теряют не только собственное семя, но и личную энергию, не имеющую ничего общего с мужской силой. Прости, но ты из числа таких людей, Мухаммед.
– Пусть так, почтенный Фарук, – горестно кивнул Мухаммед, – но я помню, что есть другой способ достичь Преддверия.
– Мухаммед, мы же договорились, что ты никогда не будешь пользоваться этим способом. Мать с отцом подарили тебе тело – не годиться его разрушать. Это дело Времени.
Мухаммед кивнул:
– Да, все так, почтенный Фарук. Все так… – он прерывисто вздохнул и снова заглянул в глаза старика: – Следствие вот-вот зайдет в тупик. Они ничего не могут найти! Я должен поговорить с Марселем. Прошу тебя, дядя! Не отказывай своему недостойному племяннику!..
Фарук слабо улыбнулся, но голос его оставался жестким:
– Ведь я говорил тебе когда-то, что наше родство очень дальнее.
Мухаммед безжалостно мял свою фуражку:
– Верно. Моя прабабка приходилась двоюродной сестрой твоему троюродному брату…
– Не брату, а свояку. Но я все равно отношусь к тебе как к сыну, Мухаммед. Хоть у меня никогда и не было детей, – холодный взгляд за стеклами очков потеплел.
– Я должен узнать правду, дядя. Мне не на кого надеяться, кроме тебя, – еле слышно сказал Мухаммед и, протянув руку, сжал узкое морщинистое запястье. Старый Фарук, словно не заметив этого отчаянного движения, отвернулся, посмотрел на людей, идущих по дорожке и медленно проговорил, будто размышляя вслух:
– Правда… У каждого своя правда и в конце концов оказывается, что и она всего лишь чья-то точка зрения, застывшая во времени, как муравей в капле смолы.
Фарук замолчал и Мухаммед уже подумал, что на этом их разговор закончен, но старик вдруг, не отрываясь от идущих людей, спросил:
– Они родные братья?
Мухаммед вскинул глаза:
– Кто?
– Твой друг Марсель и его брат Жан-Пьер.
– Да! – горячо подтвердил Мухаммед. – От одной матери и одного отца!
Фарук коротко улыбнулся:
– Хорошо. Значит, от нас не потребуется чересчур много – энергия ближайшего родственника поможет нам.
Глаза Мухаммеда радостно вспыхнули, но Фарук остановил его движением руки. Он отвернулся от дорожки, очень серьезно посмотрел на Мухаммеда и спросил:
– Но скажи мне прежде: если я сам найду эту твою правду, ты откажешься от своего намерения идти туда самостоятельно?
Искрящиеся радостью глаза полицейского стали острыми и пронзительными, и он твердо сказал:
– Нет, дядя, я должен узнать это сам. Понимаешь? Он мой друг, как же я могу послать к нему кого-то другого, пусть даже и тебя?
Они сидели рядом и смотрели друг другу в глаза. Наконец старый Фарук удовлетворенно кивнул и произнес:
– Хорошо, мой мальчик. Я жду тебя вместе с ним у себя. И вот еще что…
…Береговой патрульный и чудак Фарук проговорили о чем-то верных три четверти часа, потом полицейский поднялся, почтительно поклонился старику и уехал дальше по пляжу. Когда мотор квадроцикла затих вдали, поглощенный шумом прибоя, Камиль, которого нещадно жгло любопытство, подошел к Фаруку, уже уложившему свои апельсины обратно на ящик и спросил:
– Что, Фарук, неужели ты скрывал свои доходы от нашего короля, что к тебе послали стража порядка?
– Что ты, Камиль! – протестующе воздел руки к небу Фарук. – Все было совсем не так. Просто однажды я решил окунуться, когда волн совсем не было, но все равно чуть не утонул. Хвала Аллаху, этот достойный сын своих родителей спас меня и теперь изредка навещает, дабы удостовериться, что я не замышляю по недомыслию нечто подобное.
Камиль недоверчиво пожевал губами, вздохнул и, разочарованно махнув рукой, вернулся к своему столику.
– Здесь недалеко. Я только измерю давление моему дяде.
– Где это? – спросил Жан-Пьер, притормаживая на перекрестке.
– На следующем светофоре налево. Это возле базара.
Жан-Пьер покачал головой:
– Скверное местечко. Шум, толкотня…
«Лексус» миновал перекресток, свернув налево, и втиснулся в улицу, запруженную красными малолитражками городских такси, смердящими грузовиками и навьюченными ослами. Здесь заканчивался туристический район и начинался настоящий город. Яростно сигналя и ругаясь, Жан-Пьер маневрировал в тягучем жарком потоке. На очередном перекрестке разруливал движение полицейский. Мухаммед поднял руку, приветствуя его.
– Ты его знаешь? – спросил Жан-Пьер. Мухаммед отрицательно покрутил головой. Жан-Пьер пожал плечами:
– Так чего же вы все им машете? Каждый водитель! Никак не могу привыкнуть…
– Каждый хочет показать, что уважает короля, приветствуя человека, облеченного им властью. Разве это странно?
– Еще как! Каждому фараону кланяться – хуже не придумаешь. Еще чего!
Мухаммед спросил, застегивая пуговицу на манжете рубашки (сегодня он был свободен от службы и был одет в гражданское):
– Они так ничего и не узнали?
Жан-Пьер, сердито глядя вперед, мотнул головой:
– Нет. Говорят, что это было самоубийство. Он не мог перепутать шприцы. Это невозможно. Инсулин в ампулах, а дурь… – он махнул рукой. Мухаммед вздохнул и отвернулся.
Когда ветер вдруг начинал дуть с юга, в тесном дворике, где на потрескавшемся клочке асфальта умудрялись гонять мяч шумные дети, раздавался отдаленный запах местного базара, вернее, того пятачка, куда сносили вечером весь мусор и отбросы: тухлые рыбьи потроха да гнилые фрукты. Осторожно втиснув «лексус» между пыльным маленьким грузовиком и покосившимся сараем, запертым заложенным за ручку ржавым изогнутым ломом, Жан-Пьер вылез наружу, брезгливо озираясь, и спросил:
– Может, я здесь подожду?
– Нет, нет, что ты! – замахал руками Мухаммед. – Ты непременно должен познакомиться с ним. Он так хотел тебя увидеть.
– Зачем это? – нахмурился Жан-Пьер, нерешительно убирая ключи в карман.
– Я часто рассказывал ему о Марселе. Он хочет познакомиться с его братом.
– Вот еще незадача, – поморщился Жан-Пьер. – Нет, я, пожалуй, тут подожду.
– Да чего ты боишься? Он тихий старик, маразматик. Ну, увидит тебя, спросит о какой-нибудь ерунде, ты соврешь что-нибудь. Посидим пять минут и пойдем.
– Знаю я ваше «пять минут», – проворчал Жан-Пьер. – И чай ваш я пить не буду – так и знай. Терпеть его не могу…И, кстати, почему ты меряешь ему давление?