Теперь мы и добрались до слёз Утёсова, разобравшись с тапками. Он плакал, словно тот обиженный мальчик, не получивший лелеемую мечту. Провожая нас в комнату, он всхлипывал и говорил: «Я, значит, не заслужил!.. Не заработал, значит, на старости лет!.. Ведь всю жизнь, всю жизнь работал, пел, а они…»
Тут Певзнер прервал его уже подступающие рыдания.
Певзнер в это время – музыкальный руководитель и дирижёр утёсовского оркестра. Раньше он возглавлял грузинский государственный оркестр «Рэро», а Утёсов его пригласил к себе, и Котик (так его звали друзья) рискнул. Он был феноменальным тамадой, блестящим музыкантом (помните его песенку «Оранжевое небо»?) и, что немаловажно для нашего случая, – очень остроумным человеком. Сам Арканов мог бы подтвердить, они дружили, но теперь они оба там, откуда ничего подтвердить нельзя.
Однако я отвлёкся, но Певзнер, поверьте, того стоит. Итак, он остановил сетования Утёсова возмущённым монологом со своим неповторимым грузинским акцентом:
– Послушайте, Леонид Осипович, что вы тут горюете из-за такого пустяка! Вам, между прочим, гордиться надо, что такой орден получили, а вы как ребёнок, ей-богу!
Утёсов перестаёт плакать и начинает с интересом прислушиваться.
– Гордиться надо! – с яростным упрёком повторяет Певзнер. – Ну, сами посудите, эту «Гертруду» несчастную получают рядовые труженики какие-то! Ткачихи там, рабочие, а вы что, в одном ряду с ними хотите?! Ничего против них не скажу, но – чёрт побери! – надо же себя ценить правильно! Утёсов, которого знает каждая, понимаете, собака в этой стране, – и, понимаете, какой-нибудь Сидоров, который, понимаете, план перевыполнил!.. Ну?! А вы сами подумайте… – Тут Певзнер вешает интригующую паузу и, сделав шаг к Утёсову и глядя на него в упор, продолжает: – Вы – ВТОРЫМ! – в стране получаете новый орден Великой! Октябрьской!! – С каждым словом пафос Певзнера возрастает. – Социалистической!!! Революции!!!! И ещё жалуетесь!
И тут у Утёсова совершенно высыхают глаза, и он ревниво спрашивает:
– А кто первым?!
Певзнер совершенно спокойно куда-то в сторону роняет: «А первым – крейсер „Аврора“…», чем окончательно восстанавливает попранную гордость великого артиста.
А в том, какой это артист и каков его диапазон, я сумел убедиться в течение репетиционного периода. Он, как правило, сидел в зале, и в паузах все старались с ним пообщаться. На что Утёсов способен как артист, он демонстрировал, рассказывая многочисленные истории из своей богатой событиями жизни. Стайка молодых артистов, собравшихся вокруг него, покатывалась со смеху, ведь он ещё и в лицах показывал.
А мне достаточно было услышать в его исполнении один анекдот. Но шесть раз, в разные дни!.. Люди менялись, для них анекдот был свежим, а я все шесть раз оказывался рядом. И мне не то что не было скучно, напротив, я готов был послушать ещё десяток раз. И знаете, почему? Он ни разу не повторился! В том анекдоте фигурировали три человека – он, она и её ребёнок. Дело было на перроне вокзала. Женщина подходила к одинокому мужчине, держа за руку своего ребёнка, и спрашивала – не знает ли он, когда отходит поезд на Жмеринку? Дико заикаясь, мужчина отвечал. Через несколько минут она подходила вновь и повторяла вопрос. Мужчина, пока ещё сдержанно и вежливо, но отвечал. Затем – в третий раз. Мужчина, уже начиная злиться, отчего его заикание становилось всё сильнее, но тем не менее терпеливо повторял. И когда она подошла в пятый или шестой раз (в зависимости от настроения Утёсова), то мужчина, уже озверев окончательно, спросил её, мол, зачем она издевается над ним и почему столько раз спрашивает? И тут она смущённо ответила: «Вы извините меня, пожалуйста, но дело в том, что моему сыну очень нравится, как вы разговариваете!..»
Утёсов изображал эту женщину то русской теткой, грызущей семечки и шелухой попадающей в ребёнка, то украинкой, грубоватой и базарной бабой, а чаще всего этакой местечковой еврейкой, но всякий раз (!) с другим акцентом. Тут он сбрасывал маску русского свинопаса из «Весёлых ребят» (или он пас коров… ну, не важно – пастух и точка!) и превращался в себя, в родного одессита со своим непобедимым акцентом. Но ещё больше он оттягивался на несчастном заике. Поэтому этот анекдот, который я пересказал на половине страницы, он разыгрывал подчас минут десять. И это было подлинным наслаждением! Настоящий мастер-класс!
Он написал мне на афише: «Володя, я успел вас полюбить». «Успел»… Так мог написать только очень талантливый человек. Я тоже успел, Леонид Осипович, потому что мне повезло повстречаться с вами в том году, в том веке, в ту эпоху и в то время, которое дало мне возможность увидеть вас и тоже полюбить…
Булат Окуджава
Ангел Безбожного переулка
Он с гитарой уже по всем домам нашатался, наездился и навыступался, и сейчас в гостях редко откликался на просьбу, или даже не просьбу, а молчаливую мольбу присутствующих взять заранее припасённую хозяевами гитару и что-нибудь исполнить. Сейчас он всё больше слушал и всё больше посвящал себя прозе. В той бардовской области, в области гитары он уже сделал так много, что стал непререкаемым авторитетом и даже кумиром у той более-менее образованной части населения, которая что-то читала и, даже страшно сказать, думала и чувствовала. И если бы можно было разделить песни, весьма условно, конечно, на те, под которые можно танцевать, и те, под которые как-то неловко и даже глупо, которые предпочтительно только слушать, то ясно, что Окуджава сочинял песни второй категории. И если ещё разделить пение на осмысленное и бессмысленное, то он всегда был образцом пения осмысленного, что, как ни странно, не помешало ему стать суперпопулярным. Впрочем, не знаю, состоялась бы такая популярность сегодня, когда невежество наступает на всех фронтах, кроме балета. Сегодня он бы многим показался попросту скучным: действия ведь нет, динамики никакой – тоска, словом… Неподражаемый стиль, особую интонацию может оценить только та часть населения, которой от песен нужна определённая гуманитарная доза чувства и ума.
Однажды в мятежной юности я по причине гололёда упал и сломал ногу. Несколько раз выступал сидя и в гипсе. На обороте этой фотографии Булат Шалвович написал: «Берегите ноги. Помните, что запчастей для нас нет». Написав «для нас», он тем самым приобщил меня к своему кругу поэтов, бардов, единомышленников. Избранному кругу, что было для меня чрезвычайно лестно
Таких людей можно считать что мало, но всё же не так уж и мало. Вечер памяти Окуджавы, к примеру, в Концертном зале Чайковского собрал полный аншлаг, полторы тысячи. Конечно, у поп-певицы или рэпера гораздо больше, но когда было по-другому? Массовая культура на то и массовая, чтобы лидировать по сборам. Остальным, то есть меньшей части населения, личная, даже интимная интонация песен Окуджавы необходима как свежий воздух, как родниковая вода. И чем более она не декларативная, не крикливая, не яркая, а именно личная – тем больше она трогает и задевает каждого из упомянутой меньшей части населения. А их всё-таки достаточно, чтобы потребность в таких песнях жила: страна-то большая!
У него даже гитара имела свой, им придуманный строй – не шестиструнный, не семи-, а какой-то именно его, ему подходящий. И эта концертная поза – нога на стуле, гитара – на ноге – ну неудобно же! Ан нет! Ему удобно! Это другим может быть неудобно, а ему удобно…
И, конечно, такая манера пения совершенно неподражаема. Да просто невозможно повторить! Вспо мните, подражатели были почти у всех наиболее заметных, особенно у Высоцкого, но и у Визбора, и у Цоя и др. А вот перенять его манеру, образ не смог никто, и эта интонационная ниша так и осталась незанятой. Ну можно было пошутить в пародиях на него, но не более.
Вот так Л. Филатов, блистательно писавший пародии на наших поэтов, однажды не смог пройти и мимо Булата Шалвовича. Он посмеялся именно над интимностью его лирики, доведя её в пародии до какой-то смешной местечковости. У него был цикл пародий на тему «Муха-цокотуха». И вот он описал историю взаимоотношений мухи, комара и паука со всеми этими окуджавскими «Ах» и «Ох» или «О» почти в каждой строке, а закончил так: «Было это в Питере, в доме на Фонтанке, в щёлке под обоями, много лет назад».
Я тоже однажды выступил с пародией на Окуджаву. Дело было в Доме актёра на большом концертном вечере с последующим банкетом. Я уже часто и повсюду показывал свою актёрскую пародию на любимого поэта и шансонье. Все говорили, что очень похоже. Потом за столом мы оказались рядом. Окуджава минут через десять застолья повернулся ко мне и почти серьёзно сказал: «Слушайте, я никогда не подозревал, что пою таким противным голосом…» Так мы познакомились… А потом уже были «Кавалергарды» и проч.
Текст моей пародии тоже был вполне специфичен. Пародию на него и ещё на несколько знаменитых людей я сочинил на тему «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять», но там фигурировал ещё и волк и его своеобычное отношение к зайцу – не как к еде, а как к товарищу. Позволю себе привести этот текст полностью, но лишь потому, что он по-настоящему понравился Булату Шалвовичу и он потом попросил меня его прислать… Но об этом чуть позже…
Всё было на мотив его знаменитой песни «Виноградную косточку в тёплую землю зарою…». Поэтому текст пародии так и начинался:
Непременно я заячью косточку в землю зарою,
Чтобы выросли зайцы весной, как горох и морковь,
Чтобы зайцы взошли, как восходит луна над землёю,
Чтоб исчезли охотники, но чтоб осталась любовь.
В светло-сером своём будет заяц гулять по поляне,
В тёмно-сером своём к нему волк подойдёт наяву.
И смутится зайчишка, но волк ему лапу протянет,
А иначе зачем на земле этой грешной живу…
А его «Виноградную косточку» знали к этому времени если не все, то многие, поэтому и пародию надо было сочинять на что-то популярное, узнаваемое. Окуджавская популярность, в основном, как и у Высоцкого, была магнитофонной и никак не влияла на мнение госчиновников по поводу того, какие пластинки выпускать, а какие – нет; что должно широкоформатно звучать по радио и показываться по телевизору, а что – нет. Поэтому большой полноценной виниловой пластинки у Окуджавы не было. Государство, впрочем, позволяло что-то выпустить в народ, но в гомеопатических дозах, ну там, песни из фильма «Вертикаль» Высоцкого, на гибкой пластинке журнала «Кругозор», а вот книга – ни-ни! Ни в коем случае! Окуджаве пластинку? Ага! Щас! Потерпит! Словом, нет пророка в своём отечестве… до тех пор, пока заграница не подскажет… Вот так и получилось с первым аудиогигантом Б. Окуджавы. Его красиво и убедительно издали в городе Париже.