Кристиан БэдАпокалипсис откладывается
Пролог
Коричневый жирный дождь снился Вениамину. Отвратительный, медленный дождь. Капли ползли по оконному стеклу, и кто-то невидимый тряс его за плечо и кричал в ухо: «Кровь, кровь! А все говорят, что машина, матрица! Но вся матрица — в крови!»
И тут Вениамин проснулся.
Было обыкновенное утро.
И никакого дождя.
Глава 1Такая разная смерть
Мне кажется, эту историю следует начать с того, как я умер.
Я умер.
Случилось это на операционном столе под чутким руководством хирурга, ковырявшегося в моей печени. Сначала я, как и все окружавшие меня, не осознавал происходящего, лежал безмолвно и был подобен бревну, недоеденному на обед кворстром. Кстати, о кворстрах… О, простите, я постараюсь не отвлекаться.
Итак, пока садист хирург пытался заштопать дырку, просверленную в моей печени, я вдруг пришёл в себя.
Это было как бросок из чёрного мрака в красный. Мне показалось, будто в меня вместо крови вкачали пять литров свинца! Глаза не открывались. В ушах — дум-дум — наяривали в барабаны дикари. Сердце растягивало артерии, пропихивая в них свинец. Казалось, оно вот-вот лопнет от натуги. Ещё немного — и я, наверное, сошел бы с рельсов или разлетелся на тысячу осколков… Но вдруг всё закончилось.
Я открыл глаза и увидел себя как бы со стороны: лежу весь белый от простыней и потери крови, а красномордый хирург целит куда-то внутрь блестящими ножницами.
Тогда я поднялся повыше, чтобы охватить взглядом всю панораму событий, а потом ещё выше, ещё… И лишь тогда понял: а ведь это душа моя отделилась от тела и сейчас вроде как озирает окрестности.
Растерявшись, я завис под потолком и снова глянул вниз. Надо мной уже суетились мымры в белых халатах, что-то орал разлучённый со скальпелем хирург. Голосов я не слышал — и слава богу. Иначе золотая мысль о свободе пришла бы мне в голову значительно позднее.
Нет, вы понимаете, я был свободен! Они все остались там, внизу: и садист, и мымры, и фараон под дверью палаты. Ведь, честно говоря, в больницу-то я попал прямо из академии. Только не той, где учат, а той, где лечат. (От болезни присваивать чужие деньги.)
Однако вернёмся с грешной земли на небо.
Мысль о свободе наполнила меня такой лёгкостью, что я взмыл сквозь потолок. Но как только я потерял из виду своё безжизненное тело, меня вдруг со страшной силой закрутило, небеса разверзлись, и я оказался в серо-прозрачной трубе на манер канализационной. (Слава богу, запахов я не чувствовал.)
Впереди замаячил свет… И вдруг толстый бородатый мужик в распашонке и белом чепчике выплыл из него, махая на меня руками! Если бы у меня было сердце, тут оно окончательно ушло бы в пятки.
Мужик протянул ко мне руки и сказал, но не голосом, хотя губы зажевали под усами:
— Заблудшая душа, — сказал он, — забудь всё, что было с тобой и кем ты была раньше!
«Да с удовольствием, — подумал я. — Однако что же ты хотел этим сказать?»
Мужик схватил меня за то место, где раньше была рука, и потащил к свету. И как прикажете сопротивляться, когда невозможно ни пнуть, ни крикнуть?
Труба, по которой мы двигались, выходила в огромный застеклённый вестибюль, утыканный такими же трубами. Голову я повернуть не мог, но видел, словно бы всем телом, как трубы то темнели, то наполнялись мигающим, неуверенным светом. И вот одна из них засияла на полную мощность, и оттуда выплыл ещё один бородатый тип в распашонке, чепчике и слюнявчике, увлекая за собой нечто бледное, мутное и полупрозрачное.
Я понял, что выгляжу сейчас примерно так же, и машинально сделал такую же тупую и довольную рожу, как у моего собрата по положению. Почему я так поступил, сам не знаю. Наверно, сказалась моя природная склонность к надувательству.
С этой глупой физиономией я проплыл за мужиком по вестибюлю, а потом изображал из себя идиота в маленьком кабинете, белом от лежащих кругом стопок бумаги и канцелярских папок. Там к моему пленителю присоединился второй бородач, менее толстый, но более губастый, и они меня вместе долго просвечивали, обмеряли и взвешивали, внося мои цифры в десятки квитанций, приказов и накладных.
Потом толстый, тот, что, собственно, и привёл меня сюда, торжественно возложил мою пачку бумаг на середину стола, поверх других таких же пачек, поправил слюнявчик и торжественно изрёк:
— Боюсь, это душа неисправимого мошенника и вора. Пошлем её на Аволон, чтобы дать ей последний шанс исправиться!
— На Аволон мест нет, — причмокивая, сообщил губастый.
Выглядел он при этом так, словно только что это место съел.
— Как, — удивился толстый, — ведь ещё сегодня утром…
И тут они начали спорить. Конечно, я не понял и половины здешних бюрократических тонкостей, но и так было ясно, что губастый как-то надул толстого.
— А по акту-то, по акту? Кто проводил регистрацию? — возмущался толстый, размахивая накладными. — Вот же два места!
— Льготники, — беззастенчиво врал губастый.
— А на оставшийся двенадцатый дубль два? — толстый потел.
— Проходящие по дубль два места отдаём только очередникам. — Губастый ловко подменил листы. — Только из уважения к вам могу поставить на льготную очередь. Дадим в течение трёхсот лет.
— Совести у тебя нет, — сдался толстый.
— По миллиону ждут. — Губастый хмыкнул и стал собирать разбросанные по столу документы. — А пока пошлём его на Карастру.
— Пошлём на Карастру, — согласился машинально толстый. Но потом до него вдруг дошло. — Куда?! — завопил он, надувая диатезные щёки.
— Не понимаю, что вас не устраивает? Климат вполне подходящий. Есть, правда, ещё вакансия на Идород…
— Нет уж, лучше на Карастру, — сдулся толстый.
«Ладно, — думаю, — на Карастру так на Карастру. Это, в смысле, на сколько лет?»
Но спросить боюсь. Стою с глупой рожей. А они подводят меня к двери и — бац! Как в угольный мешок.
Очнулся — в глазах муть, кости болят… И чувствую — кто-то меня тащит. Я глазами хлоп-хлоп, рук поднять не могу…
Кое-как пригляделся — матушки мои! Склонилась надо мной такая рожа — во сне не приснится! Зубищи — во! Глазами треугольными вращает…
Я как заору. А из горла, верите — нет, рёв, как у динозавра из познавательной программы про мезозойскую эру. Я так и обмер. Чую, хана мне. В глазах почернело, но как-то я всё-таки от страха не помер.
Очнулся во второй раз. Огляделся немножко… Лежу, скажем так… в гнезде. Вокруг меня этакие… э-э… овальные шары. Только я с пейзажем пообвыкся, вдруг — крак! Шарик треснул, а из шарика — морда зелёная, зубы — во! И тут опять сверху рожа: «Угук, угук» — и этого из яйца тащит. А второе яйцо — кряк!
Изловчился я, посмотрел на свою руку и всё понял. Лежу я — сам зелёный среди таких же зелёных, и шарахаться мне от них в общем-то нечего. Вспомнил я, как мамаша говорила мне в детстве что-то про душу. Вот оно, значит, как. Душа-то и вправду бессмертная, получается. Только никакого рая нет и ада нет. А лежу я сейчас — тьфу! — мерзость зелёная.
Тут мамаша ко мне: «Фыр, фыр». Поди, тоже себя за разумную считает. Ну и я ей: «Фыр, фыр». А она радуется, зубами щёлкает, лапами когтистыми плещет, а крыльев нет у неё — даром что яйца несёт.
Мне бы на лапы встать — не слушаются лапы. А тут папаша пришёл. Голова между ног болтается, в гнездо сунулся — все сучья разнёс. Ну, ясно с папашей. Пьяный папаша пришёл, корешков каких-то местных нажевался.
Потом я узнал, что есть такая планета: на ней озёра, моря — всё из спирта. Местные только и живут тем, что прикладываются. А тут… То ли в генах что-то остаётся?
В общем, мама — на папу, я — на лапы: ходить учиться надо.
Месяцев через шесть я уже и язык их изучил, и по пещере шнырял. Скучная, скажу я вам, пещера — украсть нечего. Всё пропивал папаша. В гости тут ходить не принято, но я влез как-то. Вот живут — пол ровный, сучья каждый год меняют. А знаете, почём сейчас на барахолке сучья?
Подрос я, пошёл я учиться. Школ тут нет. Поступаешь сразу в вуз. Перед поступлением — конкурс. Набирают, допустим, сорок ящериц. Претендентов — сто. Ну и по конкурсу проходит тот, кто больше даст на лапу. Так что по милости папаши о престижной профессии я и мечтать не смел. Соседи, конечно, устроились — кто сучьями для гнёзд торговать, кто сразу экзамены сдал на заведующего по алкогольным корешкам…
Выбрал я самую доходячую специальность. Называлась — «инженер по обмеру звёздных волков». Недобор там был.
Учатся здесь так. Первую взятку даёшь при поступлении, проходит она типа аукциона. Допустим, начальная цена за проходной балл — 10 ганей, кто больше? (Ну, у нас-то цены, конечно, были пожиже.) Затем взятки давать нужно два раза в год. Это зимняя сессия и летняя. Не уложился, не дал в сессию, и прощай вуз. А без специальности и вообще хана. Один путь — в тайгу. Бесплатные лекции туземцам читать, пока с голоду не издохнешь.
В общем, закончил я кое-как. Дало мне государство местечко и гнездо, хоть и плохонькое, но своё, без папаши. Одно худо: на работу придёшь — обязан свои 8 часов в сутки спать и ни к кому не лезть. А я с этой учебой такой нервный стал — не спится! Сослуживцы, твари зелёные, в суд на меня подали: мол, дисциплину трудовую нарушаю. И присудили мне исправительные работы на срок до двух лет в качестве экскурсовода по инопланетным специалистам. Я вначале не понял, почему до двух лет. Но потом…
Надо сказать, что у нас, карастрян, есть национальная черта: непереносимость внешнего вида гуманоидов. Я как-то сначала с гуманоидами не столкнулся — возил разумных удавов по соляным копям. И вот месяца через три приводят ко мне экскурсантов — головёнки круглые, розовые, мерзкие, губы вывороченные, цвета сырого мяса, пальцы, как черви, шевелятся. В общем, как увидел я их, зашел за угол, обрыгал стенку. Но работа есть работа. Вернулся. Кожа тонкая, как бумага, белая… Бр-р.
Вожу я их день, вожу другой… Есть ничего не могу.