Мгновенья лопаются мыльным пузырём.
Мы ждём прыжка от времени сквозь вечность,
А кольца выгорают каждым днём.
О время — быстротечная неспешность!
Всегда — стрелой, но тут же снова в круг…
Найду ли я в тебе земную нежность
Или погибну во мгновенье вдруг?
Кто подложил сюда эти бездарные стишата?
Но — минуточку!.. Кто, кроме Веника, вынесшего это знание из воплощения на одной из развитых планет, мог знать, ЧТО представляет собой время? Кто мог знать, что время действительно конус из непрерывно рождающихся колец, который в любой произвольно выбранной точке высчитывается как тор, стремящийся к нулю?
Потому-то и кажутся невозможными путешествия во времени. Ведь стоит нам только выбрать точку, куда бы мы хотели попасть, и ввести в формулу времени момент массы, как функция автоматически обнуляется. Веник даже помнил определение из учебника по теории пространства и времени: «Время непрерывно-дискретная функция пространства, равная нулю в любой произвольно выбранной точке с заданной массой».
Однако возможность путешествий во времени всё-таки существовала. Отгадка была в том, что время как функция обладало сразу двумя взаимоисключающими свойствами — непрерывностью и дискретностью (прерывистостью.) А человек состоял не только из «прерывистого» тела, но и из весьма непрерывной души.
Но именно по этой причине Веник и не мог размышлять сейчас о физике. Чем больше он вчитывался в стихотворные строчки, тем сильнее дрожали его руки.
Он скомкал было листок и швырнул в мусорную корзину. Достал из корзины. Начал искать в столе случайно подаренную кем-то бензиновую зажигалку. Выдвинул один ящик, второй. Обливаясь потом, извлёк-таки зажигалку из-под кучи бумаг на столе. Чиркнул раз пять колёсиком о кремень. Зажёг. Потушил. Бросился к двери и запер её. Снова зажёг огонёк. Поднёс к нему комок бумаги. Спихнул пылающий шар в гостевую пепельницу. Перевел дыхание. Сел за стол…
Прямо перед ним, на том же самом месте, лежал пожелтевший листок с печатными столбиками стихов, которые начинались так: «О время…»
Веник почувствовал смертельную слабость. На миг навалилась чернота, но тут же холодный пот возвестил, что сердце всего лишь засбоило, что будут ещё секунды, а может, и годы.
Веник свисал со стула, слушая биение собственного сердца и уничтожая в уме следы своего пребывания в городе. Он понял: то, чего он больше всего боялся, наконец случилось — его засёк патруль времени.
Надежда на спасение была. Патрульные не имели физического тела. Дух патрульного не мог запросто шляться по улицам в поисках своей жертвы. (А чтобы захватить душу Веника, требовалось вступить с ним в непосредственный контакт, то есть дух должен был явиться ему в каком-то укромном месте.) И место нужно было срочно менять.
Веник долго и безуспешно искал на Земле средство противостоять патрульному. Но находил лишь легенды о демонах, похищающих души, и нигде — методов борьбы с ними. Нет, конечно, можно было изобразить пентаграмму или ещё какую-нибудь чушь попробовать, однако в подобные средства Веник не верил ни на йоту. И спасение он видел сейчас исключительно в немедленном бегстве.
«Ах, Дина, Дина… Сколько лет мы прожили с тобой, как теперь оказалось, в мире и согласии»…
Бронзовые кроны деревьев несли на ветвях рассвет. Гасааль запел где-то в траве, прячась в глубоких следах цааха. Жёлтые стрелы стисков взрезали индиговое зарево, и серебром пролился внезапный звездопад.
Рой-Цох сидел на коралловой скамье молельного дома Мантейи и наблюдал за восходом голубого солнца Психотарги. Рой-Цох не был послушником. Для него, простого паломника, огромной удачей было попасть в это время в сады всепланетно известного храма Голубого солнца и созерцать срастание восхода Ноа и заката Сия — божественное зрелище, способное свести с ума планетянина с Эздры или Коа — младших планет системы.
Трепет отпустил наконец Рой-Цоха. Он сидел, задумчивый, ещё довольно долго, пока послушники не загремели медной посудой и над молельным домом не зазвенели диски, призывающие в трапезную. Новый день пришёл. Свершилось. Вновь минула смертная чаша — в долгую ночь Сия не сожрал белоголовый Хадрас — демон ужаса долгой ночи. Вновь родилась Ноа — голубая звезда счастья и благодати живущих. Слава Мантейе!
Рой-Цох поднялся и, придерживая мантию, заспешил в трапезную, где монахи уже раздавали дымящиеся сладкие лепёшки и острые пряные травы с Островов Забвения в изобилии лежали на столах. Монахи не ели мяса. Только по большим праздникам приобщались они к белковой пище, и то лишь в случаях, если смерть Просветления заставала кого-нибудь из гостей или странствующих на каменных скамьях Мантейи. И тогда этот божий дар — труп случайного путника — монахи съедали с благодарностями и молитвами. Съедали в полном молчании, дабы священная плоть не была осквернена слабыми человеческими речами.
Рой-Цох чувствовал запах лепёшек, и его молодой, любящий работу желудок, задавал жару мускулистым ногам. Но в трапезной, сунув в рот первый пучок трав, завернутых в кусок лепёшки, он тут же начал разглядывать монахов в поисках друга, которого, собственно, и шёл повидать в эти далёкие святые края. Его молочный брат Марасах (в миру — Рамат) принял два года назад сан послушника, и Рой-Цох очень хотел теперь увидеть его. Глотая ароматный хлеб, он почти уже слышал в мыслях, как скажет возмужавшему, наверное, послушнику в лиловой рясе: «Небесных даров и раннего восхода тебе, Рами». И брат засмеётся в ответ: «А ты всё такой же худой, Рой-Це, отцовское наследство не ударило тебе в бока»…
Время шло, а лицо брата так и не возникло в толпе послушников. Где же Рамат? Время утренней молитвы давно кончилось.
Едва утолив голод, озабоченный Рой-Цох вышел из трапезной воротами Манве и поспешил по направлению к кельям. Навстречу ему по вымощенной двухцветными плитами дорожке шёл Третий настоятель. Идущие из трапезной монахи проворно уклонялись с его пути. Отступил и Рой-Цох, но настоятель вдруг сам свернул к нему.
— Господин Зароа, я не ошибаюсь? — спросил он, чуть прицокивая, на старом языке.
Рой-Цох, непонятно почему, вдруг напрягся.
— Да, господин Третий настоятель, — ответил он тихо, но дрожь в голосе всё равно была слышна.
— Зовите меня Наставник, — улыбнулся настоятель всем своим морщинистым личиком, и змеиные зубы его блеснули ослепительной желтизной. — Вы ищите брата Марасаха? Я провожу вас.
Вскоре озадаченный и встревоженный Рой-Цох был доставлен к тесной, вытесанной в камне келье. Ожидая увидеть брата, он быстро шагнул за травяную занавеску, но в келье, кроме маленьких весов, жаровни, лежанки из сухой травы и статуи Мантейи Закутанной В Плащ, не было ничего. Рой-Цох уставился на нишу, завешенную тряпкой, в надежде, что оттуда выйдет сейчас Рамат.
Третий Настоятель проследил за его взглядом и, склонившись по-лягушачьи, отдёрнул импровизированную штору. Во второй, такой же тесной келье, едва освещаемой маленькой лампадкой, действительно был Рамат — бледный и неподвижный, он лежал на циновке.
В первое мгновение Рой-Цоху показалось, что брат мёртв. В немом ужасе от увиденного он опустился на четвереньки, склоняясь перед ликом смерти, но тут настоятель засеменил, выворачивая ступни, к травяному ложу Рамата и поманил Рой-Цоха. Тот, почти раздавленный такой непочтительностью, всё-таки сделал два или три шага на четвереньках. Настоятель же зажёг от лампады тоненькую лучинку и поднёс к губам Рамата. И Рой-Цох увидел, как пламя слегка колеблется.
Не зная, как приличествует вести себя в подобных случаях, он, как и был на четвереньках, дополз до брата и сжал в ладонях его тёплые ступни. Ощущение этого тепла потрясло Рой-Цоха до слез. Он с трудом проглотил готовые вырваться рыдания:
— Так он не умер?
— Твой молочный брат Ушёл По Воде, — благоговейно прошептал Третий настоятель.
Редкий монах, даже здесь, в садах Мантейи, прославленных духовидцами и Блуждающими В Тени, отваживался на то, что совершил молодой послушник Марасах. В летописях упоминалось, что в последний раз около трёхсот лет назад к такому же поиску родника откровения прибегнул тогдашний Хранитель Плаща Мантейи. В его записях был скрупулёзно описан путь души от тела, оставленного в верхнем саду, до сиятельного Престола Раскаяния в царстве умерших.
Путь души Хранителя Плаща был ужасен. Река, отделяющая мир живых от мира мёртвых, была полна едкой, как кислота, крови. Демоны Ужаса и Забвения бродили по её берегам…
Но Хранитель побывал за рекой и возвратился.
— Есть и другие случаи Возвращений, описанные в летописях, — рассказывал Третий настоятель. — Но много и тех, кто не вернулся… Душа может заблудиться среди Теней или не найти переправы…
— Есть ли какой-то способ вернуть его? — воскликнул Рой-Цох и испугался своего, вдруг отдавшегося эхом, голоса.
— Я ждал от тебя этого вопроса, мой мальчик, — тихо ответил настоятель. — Кто-то, преисполненный любовью к нему, должен пойти за ним дорогами умерших…
«Кто-то, преисполненный любовью… Кто-то… Кто-то…» — Словно маленькие барабаны стучали во время сна в ушах Рой-Цоха. Он встал с постели разбитый и утомлённый, словно и не отдыхал вовсе.
«Но я же не прошёл и сотой доли пути Сайма. Я не знаю Сайкати и Трайи, — думал он беспомощно. — Что же смогу я… там?»
Но и другое говорил ему внутренний голос:
— Ты бывал там много раз!
— Но мёртвым, а не живым! С чего ты взял, что живой сможет пройти тем же путем?
— Испугался рек крови, дурак? Ты видел там «реки крови»?
— Но они же не сочинили всё это?
— Почему бы и нет? Что же им тогда писать в своих летописях? Что видели «небесную канцелярию»? Просто Рами не смог прикинуться идиотом, и Они вычислили его. Возможно, заперли где-то, и ты сможешь его спасти.
— А если меня самого…
— С трусости бы и начинал. Ты, видно, не брат ему!
Слёзы потекли из глаз Рой-Цоха. Молочное родство считалось на Психотарге гораздо более крепким, чем кровное. Кровные братья могли впоследствии стать врагами, молочные — никогда. Молоко во все века обожествлялось на этой скудной на потомство планете. Не каждая женщина Психотарги могла кормить грудью ребёнка. И статуи Мантейи, вскармливающей зарождающийся мир, украшали молельные столики каждого мало-мальски обеспеченн