— Ну и что? — равнодушно спросил тот. — По мне, так хоть двадцать.
— Да нет, как раз двадцать-то всё шло как надо. — Чёрт помолчал. — И вот, когда вы… Нет, так будет не совсем правильно, хотя… Вы — это ведь ещё и множественное число в том языке, на котором мы говорим? Значит, когда вы создали этот мир…
— Ну, давайте-давайте, — подбодрил чёрта Веник. — Радуйте дальше.
Чёрт посмотрел на него снизу вверх, исподлобья, как побитая собака, но продолжал.
— Когда вы создали этот мир, в нём обнаружился принцип дуальности.
— Так-таки сам собой и обнаружился? — съехидничал Веник.
— Если бы знать наверняка, — вздохнул чёрт. — Раньше вы ничего похожего не создавали. Раньше всё получалось как надо. Творение, его Творец и некое противоречащее этому творению разрушающее начало. Хаос. Правда, всё это были… э-э… не очень масштабные, так сказать, творения. В некотором смысле пробы.
— Не понимаю, — сказал Веник. — Разве мы имеем сейчас что-то другое? Кто же отрицает, что есть добро и зло? Если сейчас и отрицают что-то, то это наличие Творца.
— Ну, это софистика, — отмахнулся чёрт. — Хотя… Может быть, поэтому и отрицают в этой Вселенной наличие Творца. Ведь дело всё в том, что… Как жаль, что я не философ. Понимаете, получилось так, что именно в этом творении добро и зло по отдельности больше не существуют.
— Как это? — не понял Веник.
— Ну, невозможно здесь сделать нечто хорошее, не причинив этим же никому вреда.
Веник задумался.
— То есть накормив голодного… Что сделаю я плохого?
— Ну, к примеру, продлите жизнь мерзавцу, который убьёт сегодня ещё пятерых.
— А что, раньше было не так? — удивился Веник.
— Раньше зло и добро не проникали в ваше творение вместе. Персонаж был или добрым, или недобрым. Со злом можно было бороться, искоренять, но…
Тут чёрт как-то подозрительно смутился.
— Но — что? — строго спросил Веник.
— Но все эти разграниченные, скажем так, творения были очень нежизнеспособны. Требовалось постоянное вмешательство и патронат Творца. Иначе зло побеждало.
— А на этот раз «творец», значит, стал не нужен?
— Я бы не сказал, что так категорически, но в целом… В целом выходило, что Творец тоже не мог теперь сотворить нечто по-настоящему благое и верное. Кому-то он приносил пользу, а кому-то… Конечно, мы ощутили это не в одночасье. Было много попыток. Но они приводили к далеко неоднозначным результатам. И тогда…
— И тогда, — развеселился Веник, — я изгнал всех из рая, например? Или что-то ещё?
— Вы мне не верите, — констатировал чёрт.
— А как вам поверишь? — удивился Веник. — Рай-то был? — спросил он так же нарочито весело.
— Рай был, — вздохнул чёрт.
Глава 4В раю…
Вытащив Рамата из кабинета и загнав его в лифт, Веник перевёл дыхание. Куда же теперь? В лифте и вправду были кнопки. Но какую из них следовало нажать — вот вопрос?
Веник по большому счету надеялся, что кнопок будет штуки две, например, «туда» и «обратно». Но кнопок было много, и ни размером, ни цветом они не отличались. Разве что значки их украшали разные. Он задумался.
В замкнутом пространстве лифта было почему-то душно и зябко одновременно. Тень Рамата в ужасе вскрикивала, взирая на что-то за спиной Веника и мешая размышлять. Выхода не было. Оставалось просто куда-нибудь нажать. Веник зажмурился, нащупал какую-то кнопку пальцем и вдавил её, запоздало сообразив, что стоило хотя бы запомнить: а вдруг будет ещё один шанс? Однако лифт уже пропал. Возник знакомый тоннель, но на этот раз никакая сила не повлекла по нему Веника, и пришлось тащиться самим.
Когда Вениамин, гоня перед собой клочковатую тень Рамата, спустился с неба на вершину священного холма Йимы, Ноа уже ушла за линию гор. Настала серебристая ночь Тааки, богини блуждающих высоко в небе огоньков.
«Просто спутников у этой планеты до хрена», — отметил Веник. Он больше не мог думать о себе, как о Рой-Цохе из Мальмы, наследнике дома Зароа, дома своего молочного брата, который пожелал уйти от благ мира сего. Оказавшись наконец в человеческом теле, Вениамин начал искать глазами Рамата. Его, однако, больше не было рядом.
«Ну, конечно же, — вспомнил Веник. — Я-то поднялся для медитации на вершину священного Йимы, а Рамат лежит теперь, наверное, у себя в келье».
И он пошёл тропинкой, убегающей по пологому склону.
Бархат ночи стелился под ноги, а небо играло праздничными огнями. Было необычайно свежо и прекрасно. Хотелось остановиться, подышать, подумать… Но Веник спешил. Он знал, что очарование вот-вот пройдёт и навалится усталость.
Вениамин вошёл во внутренний двор монастыря. Он никого не встретил, хотя в это время послушники обычно толпились здесь, отдавая благодарность Ноа за прожитый день.
Однако, нырнув под плотный полог келейного зала Мантейи, Веник был ошарашен количеством людей с факелами, в молчании стоявших вдоль стен. Стоило ему возникнуть на пороге, как ударили гонги.
«К худу или к добру?» — только и успел подумать Веник, как послушники начали славить его.
— О бесстрашный! О тот, чьё движение подобно ходу Ноа по небу! О срастающийся с бездной! — возглашал один из послушников, и толпа взрёвывала от восторга.
«Похоже, брата я спас», — сообразил Веник.
Нужно было сматываться. Ведь свои бумаги он переложил совсем в другое место. Как там оно называлось? Земля Иисуса?
Земля Иисуса… Название это чем-то травмировало психику, грызло. Едва уловимо, на грани восприятия, но всё-таки…
Однако осмыслить сию непонятную боль времени не было.
Ведь бумаги попали на Землю какого-то там Иисуса, а сам Веник грешным делом возглавлял сейчас процессию послушников, с песнями тащившихся по узкой монастырской улочке к центральному храму. Пожалуй, если срочно не предпринять ничего, усадят они его на божничку и будут молиться ему, аки живому богу…
Вот ведь попал. Только святости ему сейчас и не доставало…
Конечно, вспоминая канцелярское раздолбайство, можно было надеяться, что Веника вообще никто никогда не хватится. А может, и после смерти удастся как-нибудь просочиться. Надо ведь когда-то и расслабиться, удовольствие получить? В кои-то веки сподобился. Многим ли везет, чтобы вот так, ни за что, при жизни? Конечно, всякое раньше бывало: где-то с бабами везло, где-то с деньгами, но чтобы вот так?
Но если найдёт тот? В чёрном костюме и лаковых ботинках?
— …и демоны отступили перед ним! — провозгласил в этот момент запевала хора особенно гнусаво и пронзительно.
Веник вздрогнул. Вообще-то стоило бы послушать историю о собственном героизме. Когда ещё расскажут? Ого! Оказывается, он бесстрашно вошёл в кровавую реку, и воды её расступились. А демоны устрашились вида его и бежали с берегов.
«Э, нет, — весело подумал Веник, слыша, как его уже практически обожествили. — Пора мне, пора. Того и гляди чудеса являть заставят».
И тут лица послушников стали как-то странно разбухать, а потом и вовсе пошли рябью, как изображение в испорченном телевизоре. Веник стал озираться и замечать то тут, то там струйки жирного дыма. Пожалуй, ещё пару секунд, и он точно бы определил растительную причину монашеского экстаза, но и сам уже нанюхался. Сознание его заволокло наркотической пеленой, и он провалился в сон. И это было весьма кстати. Сколько ж можно бодрствовать на благо человечества?
Но и во сне отдохнуть Венику не дали. Явился кто-то тощий, закутанный в плащ с капюшоном, перхающий, как овца.
— Вот ты значит каков? — начал гость, не здороваясь.
— Не нравлюсь — проваливай, — буркнул Веник.
Он хотел спать. Даже этот бездарный кошмар мог бы догадаться, что не так-то это просто: туда, потом обратно и четыре дня не жрамши.
— Чёрта боишься? — захихикал кошмар. — Бойся другого!
Что им, в канцелярии? Чужая жизнь — вода! А вот Они! Они не простят…
Тощий произнес «они», словно имя собственное. Ещё и палец свой кривой и грязный задрал в назидание, чего бы ему в общем-то делать не стоило. Устал сегодня Веник. Страшно устал. До холода в сердце, который ещё только подкатывал, но был уже тяжёл и голоден.
— Шёл бы ты откуда выполз! — грубо сказал кошмару Веник. — Спать я хочу, понял?
— Ты думаешь, я тебе кажусь? — завыл тощий. — Ты меня ещё попомнишь! Когда Они за тобой придут, ты вспомнишь, что я предлагал тебе руку помощи!
Веник устало посмотрел на грязную, с обломанными ногтями руку и не то чтобы не подал руки, даже не пошевелился в ответ. Ему хотелось брякнуть, что если эти «они» придут с чистыми руками, то пусть берут, если смогут.
В эту минуту Веник чувствовал себя таким мудрым, таким пожившим на многих землях, что вообще ничего не боялся.
Он знал: пройдёт усталость, пройдет и эта лихая самоуверенность. Но уж сейчас он мог позволить себе всё. Похоже, тень поняла это.
— Ладно, — хмыкнул тощий. — Попомнишь ещё. Попомнишь.
Он надсадно закашлялся, и кашель этот долго стоял у Веника в ушах. Уже и тень растаяла. И образ пляшущих в экстазе монахов проявился на миг и растворился в подкатившем тяжёлом сне. А кашель всё слышался, слышался, словно бы весь мировой звук состоял из надрывного незатихающего кашля.
— Ха-пи-у-ари-эн ка-ма-го ти-рэс! — нараспев читал учитель торжественных гимнов, и молодые послушники робко тянули за ним: — Ти-рэс…
Учитель подвывал, ученики фальшивили, но другого места, чтобы перечесть рукописи Восьмого Хранителя Плаща просто не было. Вынести священную запись из библиотеки Веник не мог — уж больно тяжёлая была. Один окованный переплёт сколько весил.
Веник потёр уставшие глаза. Боль в глазницах оживила его. Он посидел пару минут в опустошении и снова вернулся к страшным строчкам. Хранитель Плаща писал (этого не было в обычных списках с рукописи) о времени после своего возвращения из царства Вместилища Смерти. И царила в этих записях вовсе уже не героика в буднях, там царил страх и ужас.