– Можно уточнить, – сказал Рахат, – какие условия хранения тела в данный момент на корабле?
– Все детали в отчетах. Изучи их – вопросов убавится.
– Извините…
Черноволосый указал на дверь. Остальные молчали.
Сопровождаемый взглядами, Рахат вышел.
Черноволосому он явно не понравился, интересно, почему? Кажется, он – большой начальник. Нехорошо для карьеры…
В течение получаса Рахат изучил все предоставленные данные, но вопросов не убавилось. Данные были какие-то… размазанные. Указано название корабля, но без характеристик и прочей нужной для анализа информации. Отсутствовали сведения о точном времени и месте приземления. Характер миссии. Список членов экипажа.
Не информация, а… Общие бесполезные сведения.
Рахат сидел с открытым ртом.
«Да они здесь совсем работать не умеют, – удивленно думал он. – Бессмыслица какая-то. Это же головной офис!»
Он немедленно составил запрос, где указал, какая информация ему необходима, и озадаченно замер. Черноволосый даже адрес своей почты не указал.
А время шло. Умерший мозг астронавта Григория Хорошева, специалиста по реликтовому и еще какому-то излучению, «портился» с каждой секундой. С каждой секундой уменьшались шансы на восстановление именно той личности, которой клиент являлся до смерти. И после того, как он не сможет остаться собой хотя бы наполовину, его, Рахата, личный счет изменится. Счет станет не таким красивым, как сейчас: 37:1. Хотя это будет по-прежнему превосходный счет. Но стоит разменять крупную купюру, как в карманах уже кончается последняя мелочь.
А он даже не может воспользоваться диаграммой Алехина, чтобы узнать, как скоро «испортится» мозг, не зная, какие данные вводить – ни условий хранения тела, ни характеристик корабля. Короткое «инсульт» совершенно неинформативно. Кто ставил диагноз? Какова квалификация ставившего? Какие предшествующие симптомы?
Рахат тупо смотрел на экран и не знал, что делать.
Создавалось впечатление, что черноволосый не заинтересован в спасении клиента.
«Наверное, лет десять назад он был таким же, как Олжас, – мелькнула мысль. – Штаны просиживал. Работал головой».
Не было времени философствовать. Рахат вышел из кабинета и, ускоряя шаг, направился к лифту. Но знакомый кабинет с тяжелой дверью был закрыт.
Рахат навалился на дверь соседнего. За широким столом сидел худой, но розовощекий мужчина с тоскливыми глазами кабинетной крысы.
– Вам кого? – спросил он Рахата.
– Извините… в соседнем кабинете никого нет, а мне…
– Вам кого? – повторила «кабинетная крыса».
– Меня зовут Рахат. Я спасатель. Временно здесь. Только что в космосе умер наш клиент…
– Знаю, – отмахнулась «крыса». – Руководство осуществляет Митякис, и вас…
– Его нет! А данные, которые…
– Молодой человек. Я вам помочь не могу. Митякис минуту назад выехал на объект.
– Но… клиент… данные…
– Молодой человек. Вы спасатель?
– Да, но…
– Так и спасайте.
– Но данные…
– Вас что, в айноу забанили? – спросила «крыса». Глаза смотрели с тоскливой злобой. – Всего доброго.
Рахат понесся к себе. Его не отпускало чувство, что он – герой собственного ночного кошмара.
Вместо сухой, сжатой и подробной информации, которую он был должен получить от тех, кто занимается ее сбором, он искал ее сам. В айноу, гугле и эйке, продираясь через рекламные дебри сеошного мусора.
Через десять минут все же смог собрать, отжать и проанализировать тонны словесной шелухи. Кошмар продолжался: астронавты должны приземлиться через семь дней на спускаемой капсуле. И если в космосе еще можно сохранять тело и мозг, то при спуске… Понятно, какие в капсуле будут условия хранения. Мало того – место приземления лишь «предполагаемое». Где-то в степях родного Казахстана.
«Откуда такое средневековье?» – недоумевал Рахат. Зачем он полетел на эту нелепую Станцию, откуда есть возможность выбраться только на «Аресах»? И почему его угораздило полететь на «Союзе»?
Радовало только то, что посмертный диагноз Хорошеву ставил действительно неплохой врач.
Рахат уточнил кое-какие подробности: цель полета – свертывание Станции и ручной запуск зонда; температуру в капсуле при спуске – чересчур высокую, и время, через которое космонавтов обычно подбирают на Земле, – весьма немалое. Вбил эти и другие скудные данные (как то: время смерти) в программу. Результат: от двадцати четырех до тридцати восьми. Клиент «испортится» так сильно, что после восстановления себя даже не вспомнит. Полный и окончательный провал.
Надежда оставалась только на изученную недавно «К-прогноз».
Тщетная надежда.
«К-прогноз» не смогла выдать какие-либо данные по будущему развитию крионики. Она не знала, смогут ли крионисты улучшить показатели восстановления в течение ближайших десяти лет. Ей вообще было неизвестно будущее крионики.
– Сырье! – воскликнул Рахат. – Баг на баге! Что ты вообще знаешь?
В далеком холодном космосе летело над Землей мертвое тело клиента. Рахат не знал, как отчаянно он боролся за жизнь, но от предчувствия собственного поражения у него сосало под ложечкой. Вспомнились слова Виниченко про виайпи. И закрытый кабинет Митякиса, который ничем не помог.
Рахат встряхнулся, стараясь избавиться от тоскливого отчаяния.
Что в такой ситуации можно придумать?
За семь дней, проведенные в космосе, клиент, конечно, не «испортится». Скорее всего, тело держат в шлюзовой камере, где абсолютный ноль. Мозг, лишенный криопротекторов, конечно, пострадает, но главные неприятности начнутся при спуске и после него.
При спуске.
А если…
А если не спускать?
Рахат не знал, что ход его мысли схож с недавними рассуждениями клиента.
Первый вариант – вернуть клиента на Станцию и организовать потом спасательную экспедицию. Нет, не годится. Станцию вот-вот затопят. «Аресы» не летают – США уже отказались от них, летают на «Союзах» и «Русях». «Союзы» и «Русь» – все те же неблагоприятные условия посадки.
Оставался еще некий зонд, который астронавты должны были запустить вручную и управление которым осуществлялось с Земли, но по окончании эксплуатации зонд обречен сгореть в плотных слоях атмосферы.
Тупик.
Или?..
Как получить так нужные для победы пятьдесят процентов?
Рахат медленно оторвал свое тело от стула, для чего понадобилось упереться обеими руками в стол. Незримая тяжесть сковала его тело, будто он находился в стартующем космическом корабле.
– А что еще остается делать? – сердито спросил он себя. И, взяв планшет, вышел из кабинета.
– Кармель, нужна помощь, – сказал он, подходя к блестящей стойке. Хорошо, что Олжаса не было.
– Чем могу? – улыбнулась девушка.
– Я должен поговорить с главным. Самым главным.
– С… Торгвальдом? – спросила Кармель и округлила глаза. – Не получится.
– Он здесь? Тогда получится. Устрой. Прошу. Это важно.
– Что случилось? Виниченко…
– Он не поможет. Никто не поможет. Неважно. Мне нужно поговорить с главным.
– Но он, может, тебя и не примет!
– Попробуй. Пожалуйста.
Рахат представлял табло. «37:0». Ноль угрожающе мерцал, вот-вот сменится на единицу.
Кармель пожала плечами и ткнула пальчиком в селектор.
– Спасибо…
– Да, – отрывисто бухнул голос из динамика.
– Торгвальд, извините, что беспокою. У Рахата Селикбаева к вам какой-то очень важный вопрос…
– Кто такой? – спросил голос.
– Наш спасатель, переведен в офис после…
– Что нужно?
– Я не знаю. Но говорит…
– Вопрос жизни и смерти, – выкрикнул Рахат, боясь, что слова Кармель звучат неубедительно.
– Пусть зайдет, – решил голос.
Кармель посмотрела на Рахата.
– Повезло!
– Спасибо, – еще раз поблагодарил Рахат.
– Лифт крайний справа.
Рахат никогда не видел главного. Для него он всегда был легендарной загадочной фигурой, сидящей в далекой Москве. Все в мире Рахата существовало благодаря незримому главному: клиенты, спасательные операции, рекордный личный счет, карьера, деньги, смелые планы на будущее, надежды на дополнительные квоты и безопасность себя и близких. Главный был богом – и сейчас он поднимался к нему на Олимп.
– Рассказывай, – энергично велел седовласый великан, сидящий за огромным, как материковая плита, и черным, как добытый ночью уголь, столом.
Рахат растерялся, но только на миг.
Он старался излагать кратко и четко. О нехватке информации. О том, как Митякис отрубил связь. О пустом кабинете. Об ответственности, которую свалили на него, о кривой Сергеева-Левина. О «портящемся» клиенте, разрушение мозга которого превысит пятидесятипроцентный минимум.
И о том, как можно спасти клиента.
– Митякис? – вкрадчиво спросил Торгвальд, бережно держа крохотный телефон крепкими пальцами. – Ко мне.
– …
– Сейчас, – сказал Торгвальд, глядя на Рахата сверху вниз. Глаза его были светло-серые, ледяные. – Выслушаем противную сторону.
Рахату стало не по себе. Получалось, что он наябедничал на Митякиса. Он, заморыш, которого Торгвальд до этой минуты даже не знал, – столкнул его и другого… зубра.
Вошедший Митякис ожег Рахата недобрым взглядом. Нос с горбиной нависал над губой, как клюв.
– Что с Хорошевым? – спросил Торгвальд. – Почему не проинформировали? И у него к вам претензии, – он махнул в сторону Рахата (тот обмер).
– Какие же? – сухо спросил Митякис, неотрывно глядя на Рахата.
– Не предоставляете информации. Не даете работать. Саботируете, – сказал Торгвальд, махнув Рахату, чтобы молчал.
– Саботирую? – переспросил Митякис.
– Именно. После рассказа Рахата у меня чувство, будто вы желаете, чтобы мы не выполнили условия контракта с Хорошевым.
– А как его выполнить, – гневно сказал Митякис, – если он болтается на орбите? Приземлится – и выполним.
– При спуске его мозг пострадает слишком сильно, – торопливо сказал Рахат. – Личность будет безвозвратно утеряна.