В двух случаях, когда мне доводилось общаться с Генри, он читал поэзию. И сейчас на маленьком столике рядом со стулом лежали томики Эмерсона, Уитмена и Уоллеса Стивенса, опасная команда, если пускать ее в голову.
Некоторые скептически отнесутся к тому, что сотрудник службы безопасности — «арендованный коп» на нынешнем голливудском птичьем языке — может интересоваться поэзией. Про уникальность каждой души наша теперешняя культура старается забывать, увлеченная групповой идентификацией. Но Генри не старался быть, как все, имел на этот счет собственное мнение и, судя по тому, как он воспринимал поэзию, искал в ней что-то важное, задевающее глубинные струны его души.
Пока он дочитывал стихотворение, я стоял, привалившись к столбу, и ждал. По отношению ко мне он не проявлял грубость или пренебрежение, просто увлекся.
Я пришел, чтобы спросить его о Кенни Рэндолфе Фицджеральде Маунтбаттене, который заявлял, что является сотрудником службы безопасности Роузленда, хотя и не носил униформу: серые брюки, белая рубашка, синий блейзер. Именно так одевались другие сотрудники, но Кенни, конечно же, выглядел куда живописнее Генри и его коллег.
Ожидая, я наблюдал за полетом, судя по всему, сапсана, если судить по размаху огромных крыльев и рисунку на их нижней поверхности. Эти соколы обычно охотятся на птиц меньших размеров, а не на грызунов, при необходимости резко маневрируют и хватают добычу на лету.
Когда Генри закрыл книгу и поднял голову, отсутствующее выражение глаз говорило о том, что он, похоже, не знает, ни кто я, ни где он.
— Извините, что помешал, сэр, — подал я голос.
Его замешательство длилось считаные мгновения, окончившись появлением улыбки на гладком, как персик, лице. Выглядел он совсем мальчишкой, прямо-таки подростком с картины Нормана Рокуэлла, если не хотелось увидеть в его глазах что-то помимо их зеленого цвета.
— Нет, нет, мне нравятся наши разговоры. Присядь, присядь.
Слева от двери он поставил второй стул, вероятно, ожидая моего появления здесь. Я пододвинул стул, сел, решив, что спрашивать о затмении смысла нет.
— Я освежал в памяти историю НЛО.
Его интересовали сообщения о похищениях землян инопланетянами и об их базах на обратной стороне Луны. Хотя я не мог сказать, на основании чего сделан такой вывод, я подозревал, что в уфологии он искал то же самое, что и в поэзии.
Осознавая иронию ситуации: видящий призраков отрицает возможность появления на Земле гостей из дальнего космоса, я, тем не менее, ответил:
— Извините, сэр, я просто не могу поверить в летающие тарелки и все такое.
— Несколько похищенных прошли проверку на детекторе лжи. Это строго задокументировано.
— Видите ли, у меня не укладывается в голове, что представители сверхразумной цивилизации могут пролететь полгалактики для того, чтобы похищать людей и вставлять им зонд в прямую кишку.
— Их эксперименты этим не ограничиваются.
— Но с этого они начинают, будто нет ничего важнее.
— Ты не думаешь, что время от времени следует делать колоноскопию?
— Для этого я могу обратиться к врачу.
— Но инопланетяне получат более точные результаты.
— Сэр, почему инопланетян должно интересовать, есть у меня рак толстой кишки или нет?
— Может, потому что они заботятся о людях.
Я уже знал, что до того, как перейти к интересующей меня теме, необходимо отдать должное странной увлеченности Генри проктологами с других миров. Ублажая его в этом, я, тем не менее, оставался скептиком.
— Мне представляется, они очень заботятся, — настаивал Генри.
— Пролететь пятьдесят световых лет, чтобы сделать мне колоноскопию? Странная какая-то забота. От нее становится не по себе.
— Знаешь, Одд, возможно, для них пятьдесят световых лет то же самое, что для нас пятьдесят миль.
— Даже пройти пятьдесят миль для того, чтобы насильно вставить мне в зад зонд, не получив на то моего разрешения… я считаю, подобное может сделать только извращенец.
Лицо Генри вспыхнуло изумлением от такой характеристики инопланетян, а потом он весело улыбнулся. Как улыбнулся бы любой озорной мальчишка, получив законный повод поговорить о задах и тому подобном.
— Они, вероятно, берут и образцы ДНК.
Я пожал плечами.
— Так я дам им прядь волос.
Мечтательно улыбаясь, Генри при этом вертел в руках томик поэзии, словно от волнения.
— Некоторые уфологии думают, что инопланетяне победили смерть и хотят подарить нам бессмертие.
— Подарить всем?
— Они такие сострадательные.
— Леди Гага, конечно, клевая. Но тысячу лет спустя я определенно не захочу слушать ее семисотый альбом.
— Все будет не так скучно. Став бессмертным, ты сможешь менять карьеру. Стать певцом, как Леди Гага, а она станет поваром блюд быстрого приготовления.
Я скорчил гримасу.
— Я не умею петь, и почему-то есть у меня уверенность, что она не умеет готовить.
Он большим пальцем пролистывал страницы, не заглядывая в книгу. По звуку словно тасовал карты.
— С помощью инопланетной науки мы все сможем сделать идеально.
— А зачем вообще что-нибудь делать?
— В смысле?
— Если учиться будет нечему, потому что мы все будем знать, в чем вызов, ради чего прилагать какие-то усилия, какой смысл?
Какие-то мгновения он продолжал пролистывать страницы, но потом руки застыли, а улыбка поблекла.
Я ждал его ответа, но не получил. После долгой паузы он заговорил о другом:
— Сейчас я должен быть в отпуске. Восемь недель на Гавайях.
По моему разумению, Ной Волфлоу никак не тянул на Санта-Клауса для сотрудников своего поместья, но я ничего не стал говорить о его щедрости.
Генри теперь смотрел на лениво кружащего сокола, который терпеливо дожидался появления добычи. На юношеском лице охранника отражалось столь нехарактерное для него отчаяние, и я заподозрил, что Генри переживает какой-то эмоциональный кризис и, если я буду молчать, может сказать что-то полезное для меня, приоткрывающее завесу тайны, связанной с Роузлендом.
— Я провел на Гавайях две недели, но больше не выдержал. На неделю полетел в Сан-Франциско, но нашел, что там ничуть не лучше.
Сапсан бесшумно скользил в вышине, и я тоже чувствовал себя соколом. Мой разум кружил вокруг охранника, терпеливо ожидая, когда он произнесет слова, которые могли стать для меня поживой.
— Речь не об этих конкретных местах, — продолжил Генри. — Куда бы ты ни пошел в эти дни, все вызывает недоумение, правда? Я не знаю, в чем причина, но так оно и есть.
Я не верил, что Генри ждал от меня каких-то комментариев. Он определенно размышлял вслух.
— Люди теперь совсем не такие, как были раньше. Перемены произошли слишком быстро. Открылось бесконечное число возможностей.
Опасаясь, что он начнет говорить так же заумно, как Аннамария, я попытался внести ясность:
— Вы про Интернет, научные достижения и все такое?
— Научные достижения ничего не меняют. Люди оставались людьми как до, так и после изобретения парового двигателя, как до, так и после изобретения самолета. Но… теперь почти все — иное. Стены. Вот в чем дело. Проблема — стены.
Я ждал, но больше он ничего не сказал, и наконец, от раздражения, которым я не могу гордиться, я первым нарушил паузу:
— Стены. Да. До чего правильно. Мы должны иметь стены, так? А может, не должны? Ты начинаешь со стен, а потом тебе требуется потолок. И пол. И двери. И конца нет. Палатка. Вот, наверное, ответ.
Если он и услышал мои слова, то сарказма не уловил.
— У меня оставалось пять недель отпуска, но я не мог находиться где-то еще. Я ненавижу стену вокруг Роузленда, но ворота в ней — это ворота в никуда.
Поскольку он не продолжил, я попытался побудить его к этому, сказав:
— Видите ли, эти ворота — ворота ко всему. За ними целый мир.
Я думал, он размышляет над моим глубокомысленным комментарием, но, как выяснилось, его мысли уже перескочили на другое.
— «Распалось все, держать не может центр».
Узнав эту строку, я не смог сразу вспомнить, чье стихотворение он процитировал.
Прежде чем успел спросить, Генри продолжил:
— «За кругом круг — вращение все шире/Хозяина уже не слышит сокол;/Распалось все, держать не может центр».
— Йейтс, — назвал я поэта и похвалил бы себя, если б понимал, о чем говорит Генри.
— Мне здесь тошно, в этом Роузленде без роз, но, по крайней мере, здесь есть стена, а со стеной центр сможет и удержаться.
Он не впал в истерику, просто говорил загадками, но мне действительно хотелось отвесить ему оплеуху, чтобы он вспомнил о здравом смысле, как в фильмах герой отвешивает оплеуху актеру или актрисе, бьющейся по роли в истерике. Но, как бы меня это ни раздражало, я никогда не поднимаю руку на человека, который носит пистолет в плечевой кобуре под блейзером, сшитым так, чтобы позволить максимально быстро выхватить оружие.
Генри перевел взгляд с сапсана на меня. На его лице Гека Финна глаза унынием напоминали Гамлета.
Его ранимость не могла быть более очевидной. Я чувствовал, что легкость, с какой он мне открылся, свидетельствовала об одном: друзей у него нет, он их ищет и ради этого пойдет на то, чтобы открыть мне секреты Роузленда, вызнав которые, я смогу понять, почему я здесь и что должен делать.
Настоящая дружба, однако, отношения святые, даже если не произносится официальная клятва. Друзья, которые появились у меня и в Пико Мундо, и в тех местах, куда меня заносила судьба после того, как я покинул дом, удержали от отчаяния, помогли сохранить надежду. Я понимал, что вызнать секреты можно, лишь манипулируя Генри. Нет ничего зазорного в манипулировании плохими людьми, если только так можно добиться правды, но я не считал Генри Лоулэма плохишом или заслуживающим такого манипулирования. Притворяясь другом, я сводил на нет отношения с настоящими друзьями.
Пока я колебался, момент для активных действий миновал, и Генри переключился на новую тему.
— Гости в Роузленде редки.