— Так я и подумал. И мне он представляется святым.
Она нахмурилась.
— Так почему вы спросили, не тиран ли он?
— Из осторожности. Я хочу получить здесь работу.
Она вновь встретилась со мной взглядом, потом покачала головой.
— Вакансий нет.
— Мне кажется, что охранников маловато.
— Двое сейчас в отпуске.
— И Генри Лоулэм говорит, что отпуск у него восемь недель. Это великолепно.
— Но вакансий нет.
— Генри отгулял только три недели из восьми. Говорит, что мир за этими стенами изменяется слишком быстро. И только здесь он чувствует себя в безопасности.
— Разумеется, здесь он чувствует себя в безопасности. Кто здесь не будет чувствовать себя в безопасности?
Я предположил, что тридцать четыре мертвые женщины в подвале мавзолея в какой-то момент определенно почувствовали, что пребывание в Роузленде для них очень даже опасно, но не стал касаться этой темы, чтобы Виктория не приняла меня за какого-нибудь зануду.
Если мне когда-нибудь и захотелось бы стать следователем ЦРУ, я быстро потерял бы интерес к этой работе, узнав, что вытаскивать информацию из террористов дозволяется, лишь предлагая им конфетку. Но меня радовало, что я могу получать весьма любопытные ответы от служанки, даже не переодеваясь в одного из трех мушкетеров.
Теперь, когда я изменил тактику и начал чуть подкалывать ее, в нашем разговоре могли появиться враждебные нотки, а в этом случае мне пришлось бы принимать определенные меры, чтобы помешать ей сообщить кому-либо о моем присутствии в доме.
К сожалению, я еще не решил, что же мне с ней делать. Во всяком случае, мне очень не хотелось пристрелить ее.
Она практически закончила раскладывать грязное по стиральным машинам.
— Генри Лоулэм сказал мне, что Роузленд нехорошее место, но я решил, что он шутит, учитывая, что он не может подолгу находиться вдали от него.
— Генри читает слишком много поэзии, слишком много думает и слишком много говорит, — теперь голосом Виктория Морс совсем не напоминала школьницу.
— Ух ты! Вы действительно одна семья.
На мгновение сверкнувшая в ее глазах ярость подсказала мне, что она с радостью откусила бы мне нос, а потом передала Паули Семпитерно, чтобы он пустил пулю мне в лицо.
Но Виктория Морс умела маскировать свои истинные чувства. Едва я опустил на пол наволочку с ножовкой, она спрятала клыки, сморгнула яд из глаз, уксус в ее голосе сменился медом, и она заговорила, как полный обаяния ребенок, защищающий честь ее любимого отца:
— Извините, мистер Одд.
— Да ладно.
— Пожалуйста, простите меня.
— Уже простил.
— Видите ли, просто терпеть не могу, когда кто-то несправедлив к мистеру Волфлоу, потому что он действительно… он потрясающий.
— Я понимаю. Меня тоже выводит из себя, если кто-то плохо отзывается о Владимире Путине.
— О ком?
— Не важно.
Виктория покончила с бельем и заломила руки, словно провела немало времени, изучая драматические жесты героинь мелодрам эпохи немого кино.
— Просто бедный Генри… он хороший человек, мне он как брат, но он один из тех людей… вы можете подарить ему целый мир, но он все равно будет несчастлив, потому что в придачу вы ему Луну не подарили.
— Он хочет, чтобы прилетели инопланетяне и сделали его бессмертным.
— Что с ним не так? Почему он не может быть счастливым с тем, что у него есть?
— Действительно, почему? — вопросил я, словно Генри достал и меня.
— Ной — умнейший человек, один из величайших людей, когда-либо живших на этой Земле.
— Я думал, он возглавлял хедж-фонд.
Едва я произнес эти слова, как дверь комнаты-прачечной открылась и вошел высокий, тощий, усатый мужчина в черном костюме, тот самый, который сказал мне, что видел меня там, где я еще не успел побывать, и что он надеется на меня. Как выяснилось, его глубоко посаженные глаза тоже темные, и горели они очень ярко. Ни у кого я не видел более пронзительного взгляда, и ничуть не удивился бы, если от него у меня закипели мозги.
Он направился ко мне, умоляюще протянул костлявую руку.
— Я ничего такого не планировал.
Вместо того чтобы пожать мою руку, которую я машинально протянул ему, мужчина прошел сквозь меня, словно призрак. На короткие мгновения, когда мы занимали один и тот же объем, электрические разряды, казалось, ударили из каждой поры моего тела, не вызвав ни боли, ни удовольствия, но заставив меня почувствовать все нервные пути, по которым передавались эти боль и удовольствие, ощущения холодного и горячего, гладкого и шершавого, а также звук и вид, запах и вкус. Пути эти, проложенные в моем теле, мысленным взором я видел так же ясно, как дороги — на любой карте. Ни один призрак не мог добиться такого эффекта.
Пройдя сквозь меня, он сделал еще два шага и растворился в воздухе. Но пусть он исчез, до меня донеслись произнесенные им, с явно выраженным акцентом, слова: «Отключите главный рубильник».
Виктория Морс повернула голову, наблюдая за исчезновением призрака. Потом встретилась со мной взглядом.
Ни один из нас не произнес ни слова, но ей не пришлось ничего говорить, поскольку я и так понимал, что эта ее встреча с высоким худым мужчиной не первая, и мне ничего не пришлось говорить, чтобы она осознала, что поскольку происшедшее нисколько не удивило меня, я уже знаю о Роузленде достаточно много, так много, что представляю для них всех смертельную угрозу.
Апперкот правой пришелся ей в подбородок, удар левой — в правый висок, и она упала, как сетка с грязным бельем.
Глава 28
Я не гордился собой, не испытывал и стыда, но признаю, меня порадовало отсутствие в комнате-прачечной зеркала.
Никогда раньше я не бил женщину. Мало того что женщину, так еще и меньше меня ростом. Она не только была женщиной меньше меня ростом, но и очень походила на эльфа, то есть я чувствовал, будто ударил Динь-Динь. Да, я знаю, Динь-Динь — фея, не эльф, но я ничего не мог поделать со своими ощущениями.
Утешало меня лишь одно: я верил, что ей известны все черные секреты Роузленда, а потому она — плохая женщина. Она не могла работать здесь и не знать о страшной коллекции мертвых женщин в подвале под мавзолеем, куда вел тоннель из подвала особняка.
Хуже того, она, похоже, любила Ноя Волфлоу или, по меньшей мере, восхищалась им. И что за человек, прачка или нет, мог испытывать нежные чувства к мучителю и убийце женщин?
Я открыл ей рот, чтобы убедиться, что она не прикусила язык, когда я врезал ей в подбородок, но крови не обнаружил. Последствия моего удара ограничивались большим синяком и сильной головной болью. Я сожалел об этом, но не так, чтобы очень.
В углу комнаты-прачечной размещался швейный уголок. В ящике я нашел ножницы.
Порывшись в одежде, которую Виктория сунула в барабан одной стиральной машины, еще не включив подачу воды, я отобрал несколько предметов — ничего такого, о чем нельзя упоминать, — и разрезал на полосы, чтобы использовать их вместо веревок и для кляпа.
Работая быстро, тревожась, что она придет в сознание и начнет честить меня последними словами, я связал ей запястья, оставив руки впереди, а потом и лодыжки. Соединил эти путы между собой, чтобы она не смогла подняться на ноги.
Открыв дверь и выглянув в коридор, я поднял горничную на руки и перенес в помещение с котлами, расположенное по соседству, на той же стороне коридора. При всей ее стройности весила она куда больше Динь-Динь.
Я уложил Викторию в углу. От двери ее увидеть не могли, потому что обзору мешал бойлер, огромный, как третья разгонная ступень ракеты. Направившись к двери, я услышал, как Виктория начала что-то бормотать, словно спящий в тревожном сне.
Вернувшись в комнату-прачечную, я положил ножницы на место. Подобрал с пола нарезанные куски. Бросил ненужное в барабан стиральной машины. Захватил также наволочку с ножовкой.
Когда подошел к Виктории Морс, она стонала, но еще не пришла в себя. Я усадил ее спиной к стене, примерно так же, как сидели тридцать четыре женщины в подвале мавзолея, только она оставалась одетой, не подвергнутой пыткам, живой и по-прежнему обожала Ноя Волфлоу.
Из желтого пояса от хлопчатобумажных слаксов я соорудил петлю и набросил ее на шею Виктории. Свободный конец привязал к дюймовой трубе, которая выходила из стены и тянулась к бойлеру. Трубу закрепили жестко, и когда я изо всей силы дергал ее, она не подавалась и чуть потрескивала. Этого звука из коридора услышать не могли, а Виктория теперь не могла добраться до двери, перекатываясь по полу.
Я опустился на колени рядом с ней, ее веки задрожали. Вскоре она открыла глаза, но в первый момент не узнала меня. Потом узнала и плюнула мне в лицо.
— Мило, — я вытер слюну куском футболки, который отрезал чуть раньше.
Плевок, похоже, доставил ей некоторые неудобства, потому что она поморщилась и задвигала челюстью, чтобы оценить причиненный мной ущерб.
— Извините, что пришлось вас ударить, мэм, — повинился я.
Несмотря на боль, она снова в меня плюнула.
Я и на этот раз вытер слюну.
— Вам известно о мертвых женщинах в мавзолее?
Она посоветовала мне заняться сексом с самим собой.
— Очевидно, вы знаете о мертвых женщинах.
Она порекомендовала мне совершить прелюбодеяние с близкой родственницей.
При тусклом свете в помещении для котлов и бойлеров ее глаза цвета вылинявшей джинсы приобрели сине-лиловый оттенок, свойственный ядовитым цветкам белладонны. Они по-прежнему оставались большими и чистыми, но теперь никому и в голову бы не пришло принять их за глаза застенчивой и обаятельной девушки.
— Что это за место? Для чего служат все эти странные машины?
Почему-то она решила дать мне кулинарный совет, предложив пообедать вторичным продуктом, который выходит из моего пищеварительного тракта.
Достав пистолет из висевшей на ремне кобуры, я нацелил его ей в лицо.
— Кто этот мужчина, который заходил в комнату-прачечную?