– В самом деле, это недурно.
– Так что же, поедемте!
– Поедемте, но как же, знаете ли язык?
– Нет, да это ничего, можно научиться.
– Но как же, когда?
– Да нужно торопиться, возьмите учителя, неделю займемся и баста.
– Как, только неделю?
– Ну да, а то что же? Что мы изучать, что ли, будем: подайте, принесите, позвольте спросить, где такая-то улица; вот ведь все, что нам нужно.
– Но одна неделя! согласитесь.
– Да что тут размышлять! Давайте завтра учиться, я сегодня же отправляюсь отыскивать учителя. Да что тут! Вот у вас тут, кстати, диксионер[77] Райфа, тут есть английские слова.
Он развернул диксионер.
– Ну вот, что тут такое, я ведь учился когда-то английскому.
– Ну вот, здесь что такое, какие слова: озарять, оздоравливать… ну, это нам не нужно. Что дальше: порозоветь, перерождение, ну и это не надо… поворотить, а вот оно: return… turn take off[78]. Сэр, позвольте вас спросить, как повернуть в такую-то улицу. Return есть, нужно искать: позвольте, потом улицу, ищите улицу; да, мы будем болтать, чего тут! Посмотрим улицы, здания, в театр сходим, в парламент, нужно видеть Пальмерстона[79], виват ему прокричим, право, прокричим. Я в Берлине был в палате и кричал – hurrah! hurrah! Постойте, как это по-английски: to see[80]. Ну вот и на немецкий еще похоже. Ну так что же, едем?
– Едем.
– Прекрасно. За дорогу 37 ф. да на разные издержки 50, да на стол по 10 фр. в день, довольно всего 100 ф. Остановимся в дрянном отеле, что тут церемониться.
Потом он рассказывал, как здесь некоторые профессора держат себя с студентами.
Приходит на лекцию 60-летний старик. «Ну, господа, я начинаю, записывай[те]. Послушайте, вы, задний, что вы там сидите, чего не записываете? А вы чего смотрите?»
«Освистать профессора, – говорит он, – да смели бы вы меня освистать!»
– Такого-то недавно освистали, – гово[рят] ему.
– Что? Что?
– Освистали Г. за такое-то мнение.
– Как! что вы говорите. Да я тоже такого мнения. Ну что же? Ну, освистывайте меня.
– Г-н пр[офессор], да я ничуть не против этого мнения, напротив, я только вам сказал, что Г. освистали.
– А, так вы согласны с этим мнением?
– Совершенно.
– Прекрасно, давайте вашу руку.
Задлер принес с собой книгу Тьера[81], которую уже читал. Он говорил, что, читая о Священном союзе[82], краснел за род человеческий; говорил, что после этой книги ему стыдно принадлежать к человеческому роду.
12 декабря, суббота
До того все, все продажно в Париже, все противно природе и здравому смыслу, что я скажу в качестве варвара, как некогда знаменитый варвар сказал о Риме: «Этот народ погибнет!» Лучшие умы Европы думают так. Здесь все продается, все: совесть, красота; продажность сказывается во всем, в позах и выточенных словах m-eur М., в затянутых талиях и взбитых волосах девиц, что попарно гуляют по улицам. Особенно чувствуется продажность, когда живешь одна. Я так привыкла получать все за деньги: и теплую атмосферу комнаты и ласковый привет, – что мне странным кажется получить что бы то ни было без денег. Если я [спрошу] о чем кого на улице, мне как-то неловко, даже я боюсь невольно, что придется дороже, как однажды это было…
Я помню виноград, который я съела даром на Мон-Сент, совершенно даром.
Сегодня за обедом говорили о достоинстве шампанского вина. М-eur М. с большим жаром доказывал его индивидуальность, которую кто-то вздумал оспаривать.
23 среда (декабря)
Иногда глупость людей, которых я встречаю, приводит меня в отчаяние. Так было в воскресенье: хоз[яин] доказывал, что… брак по расчету очень хорошая вещь, и его никто серьезно не опровергал; не умели; тут говорились дикие вещи; в опровержение приводили, что… женясь таким образом, можно ошибиться, попасть на безнравственную женщину, но хоз[яин] говорил, что ошибиться в этом случае нельзя, можно собрать очень верные сведения, и был прав. Это до того меня расстроило, что я не выдержала, ушла и отправилась гулять. Долго ходила, как потерянная, забывая где я; сколько раз я решительно начинала плакать.
Я начала учиться испанскому – это меня очень занимает, мне нравится даже самый процесс учения языка. Я очень довольна, когда занимаюсь испанским, но иногда среди этих занятий мысль о нем нахлынет мгновенно, и сердце так больно, больно сожмется.
Сегодня к нам явились новые жильцы – два американца (северные). Мне они нравятся, особенно один: лицо такое энергическое и серьезное. Он на меня смотрел внимательно и серьезно, в это время и я на него смотрела. Это, должно быть, люди, слава Богу. Но, может быть, я не сойдусь с ними?
31 декабря, четверг
Сегодня я после обеда осталась в столовой читать полученное письмо. Хозяйка, хозяин, груз[ин][83] и еще кто-то были в зале. Хозяин заговорил что-то обо мне, хозяйка подхватила, я слышала только: Cette pauvre fille…[84]. Она замолчала (верно, кто-то заметил ей, что я недалеко), затем вошел Тум., сказал незначащую фразу, спросил, что пишут мне, и вышел. Прочтя письмо, я пришла сказать новость о Черныш[евском][85] и скоро ушла, потому что пришел какой-то господин.
Завтра за завтраком я заговорю с кем-нибудь о том, какими miserables[86] кажутся путешественники в чужих краях, и особенно в Париже, и особенно русские.
Января 7.1864
Недавно слушала Франсис. Мне очень понравился этот господин. Его идеи, смелые, честные и живые, не доходят до несчастной крайности оправдывать все целью; язык живой, но без напыщенности. Этот человек совершенно олицетворяет мой идеал француза; даже самая его наружность мне понравилась: сухощавый старик с подвижным лицом, проницательными глазами и какой-то неуловимой иронией на лице; он в то же время имеет какую-то простоту и благородство.
Это фигура изящная, аристократическая; я заметила его руки с тонкими длинными пальцами. Я заметила, что он умеет льстить массе… и не прочь от этого. Он произвел на меня хорошее впечатление, я давно не слыхала честного живого слова.
Сегодня была в библиотеке. Я начала ее посещать с третьего дня, и вчера в первый раз встретила моего знакомца, но я сидела на новом месте, за что он меня упрекал, подходя ко мне. Сегодня, как я вошла в библиотеку, он был уже там. «Вы, наверное, останетесь сегодня на старом месте», – сказал он, когда я проходила мимо него.
И я осталась. Мы много говорили. Он спрашивал мое мнение насчет польского восстания, спрашивал, есть ли у нас образованные женщины, слушаю ли я публичные лекции. Потом он спрашивал меня о моей специальности. Я тоже его спрашивала о его. Он занимается философией. Он много спрашивал меня о России и говорил, что, может быть, туда поедет; говорил, что у него есть молодой человек, который знает рус[ский] яз[ык], и стал меня спрашивать значение слов, которые хотел объяснить по буквам, но я по обыкновенной своей откровенности сказала, что ничего не понимаю, что лучше б он мне показал записочку, по которой говорил. Он немножко сконфузился, однако показал; тут были слова: «Душенька моя, хорошая моя, милая девушка». Я сказала, что это глупости. «Ну, так я изорву», – сказал он. Милый это мальчик, очень милый. Одно то чего стоит, что заговорил со мной, это уж смелость.
С некоторого времени я опять начинаю думать о Сальвадоре. Я была довольно спокойна, хорошо занималась, но вдруг иногда я припоминала оскорбление, и чувство негодования подымалось во мне. Теперь как-то особенно часто я об нем вспоминаю, и убеждение, что я осталась в долгу, не выходит у меня из головы. Я не знаю, чем и как заплачу я этот долг, только знаю, что заплачу наверное или погибну с тоски.
Знаю, что пока существует этот дом, где я была оскорблена, эта улица, пока этот человек пользуется уважением, любовью, счастьем, – я не могу быть покойна; внутреннее чувство говорит мне, что нельзя оставить это безнаказанно. Я была много раз оскорблена теми, кого любила, или теми, кто меня любил, и терпела… но чувство оскорбленного достоинства не умирало никогда, и вот теперь оно просится высказаться. Все, что я вижу, слышу каждый день, оскорбляет меня, и, мстя ему, я отомщу им всем. После долгих размышлений я выработала убеждение, что нужно делать все, что находишь нужным. Я не знаю, что я сделаю, верно только то, что сделаю что-то. Я не хочу его убить, потому что это слишком мало. Я отравлю его медленным ядом. Я отниму у него радости, я его унижу.
Париж, начало ноября 1863 г.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).
Париж, 13 февраля
Сегодня купила башмаки. Я была второй раз в этой лавке. Продавец и жена были необычайно любезны, примеривали и показывали бездну башмаков; мне даже совестно было, что я купила на 3 ф. только, – так они были услужливы. В конце концов оказалось, что они меня обсчитали на ½ ф.; меня это поразило.
Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 64.
Петербург, 14–15 (26–27) января 1864 г.
…Посылаю тебе письмо, полученное мною третьего дня…
М. М. Достоевский – Ф. М. Достоевскому // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 6. С. 546.
14 февр., воскр[есенье]. Париж
Вчера была у Гёр. Я была ужасно расстроена все эти дни и плакала дорогой, когда ехала к Г… Но мне казалось, что я найду в нем что-то очень хорошее. Мне представлялся идеал кроткого старика, проникнутого любовью и горестью. Вхожу я в час. Никого нет. Долго стояла, не зная, куда идти. Наконец услыхала, кто-то кашляет за какой-то дверью. Я постучала. «Аминь», – закричал голос громко.