– Ничего, завтра буду знать, – отвечала я. Потом он опять меня бранил, я оправдывалась и говорила ужасный вздор и очень живо.
– Вы ужасно взволнованны, – сказал он мне.
– Да, – отвечала я и вдруг прервала разговор, оставила его руку и пошла прочь.
А вчера, прощаясь, я сказала лейб-медику, что адрес К. неверен. Он предложил узнать, так как видит его каждый день. И сегодня, идя к гр[афине] по улице Ecole de Médecine, я вдруг встречаю его. Я не ожидала. Я как-то смутилась и растерялась, даже мои щеки облились горячим румянцем, я на него не смотрела, но он был как будто смелее, самоувереннее. Бедное сердце!..
Он, кажется, похорошел. Верхняя губа его покрылась желтым пухом, и это придает мужественный отпечаток его оригинальному, энергичному лицу. Как хорошо это лицо! Есть в нем какая-то юношеская мощь, сама себя не сознающая.
28 января
Вчера за обедом Усов предложил идти в театр Бабино, и мы отправились вчетвером: я, он, хозяин и Никалопуло. Страшная грязь этот театр! Говорятся сальности, и дамы выделывают такие жесты, что смотреть совестно. Это смесь сала и глупости и наглости солдатской. Публика, состоящая из работниц, большей частью хохотала от чистого сердца. Не грязь тут особенно заразительна, а ее смелость и успех, если б я видела подобную картину в [?] это понятно, но в публике, в театре! В нашу ложу, в которой я с Усовым занимаем первые места, забралось множество студентов, которые вели себя очень фамильярно: стучали без милосердия, кричали, делали вслух разные замечания актерам. Усов стал уверять меня, что их выведут, но все ограничилось замечанием прислуги театральной. В антракте У[сов] предложил мне идти в кафе. После еще картины! Страшная распущенность и фамильярность запечатлены на всем и на всех. Около нас сидели двое молодых людей с чахоточными фигурами и дулись в картишки; около одного из них сидела дама и рассеянно что-то пила из чашки. По временам она обращалась к своему соседу, играющему в карты, и клала руку ему на плечо; он, как спросонья, к ней обертывался и трепал ее по щеке. С другой стороны другая дама, но в шляпке, сидела между мужчинами и читала «Petit journal». Сидевший против нее господин, с которым она была фамильярнее, к ней обращался и целовал ее руку. Эти дамы некрасивы и вялы. Хозяйка к нам подбежала с необыкновенной развязностью и, положив свою руку на мою и наклонясь к нам обоим, сказала, что сейчас нам будет спрошенное нами пиво. А в театре я заметила, как делают знакомства молодой человек с дамой, сидевшей рядом. Он в антракте, разговаривая с ней, смотрел ей в лицо и поправлял ее шаль.
Люкрас усердно ухаживает за m-me Верней, но как глупо и нахально это ухаживание. Он становится в стороне от взглядов других в картинную позу и не сводит с нее сладких глаз, садится в конце обеда в соседней темной комнате против дверей и оттуда наводит на нее глаза.
Сегодня лейб-медик давал мне урок. У меня были расстроены нервы, и я несколько раз во время чтения принималась плакать. Он, кажется, был тронут, но, вероятно, не мог определить причины этого волнения. Сначала я сидела на диване, а он у камина, но, когда у соседей стали играть на фортепиано, он подвинулся ко мне довольно близко, облокотился на диван, так что, когда кто-то постучался, он отодвинулся (была племянница хозяйки), но я на него не смотрела и потому не видела ни позы, ни выражения лица. Когда кончили, он спросил, когда прийти. Я назначила вторник, он обещал зайти в понедельник, узнать о здоровье.
Я заговорила что-то о поездке в Испанию. Он сказал, что для нее, кажется, не нужно вовсе визировать паспорта. Я утверждала: нужно. – Вы все знаете, что касается Испании, – заметил он (нет, мало знала, если б знала, не то бы было). Он не сказал, однако, адрес Плантатора. Следующий раз спрошу. Он сказал, говоря о моей поездке, что это хорошее дело, что и ему хотелось бы проехать в те края.
Я ему скажу, что он не понравился племяннице хозяйки, но что я ей сказала, будто он добрый, только с женскими капризами.
Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 107–115.
Париж, 2 марта (18 февраля) 1865 г.
А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).
22 (10) февраля 1865 г. Лондон
…Насчет Сусловой ты можешь всегда сговориться с отелем в небольшой прибавке или особом блюде (вперед только надобно спросить цену…).
А. И. Герцен – Н. А. Тучковой-Огаревой // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 28. С. 80.
4 февраля. Суббота
На днях выхожу из омнибуса около Пале-Рояля. Какая-то девочка подошла ко мне и предложила купить пуговицы. Я дала денег и отказывалась от пуговиц, но она настаивала, чтобы я их взяла. Я взяла пуговицы и дала ей еще денег, но она снова стала совать мне пуговицы, от которых я снова отказывалась.
– Довольно, ей больше не нужно пуговиц, оставь ее, – вмешался кондуктор, стоявший подле, и, обращаясь ко мне, объяснил, что эта девочка никогда не берет денег даром, и при этом воздал ей должную честь.
Сегодня был лейб-медик. Он приходил было прощаться и дать последний урок, но оказалось, что еще увидимся. Он был расстроен и ушел, не докончив урок, сказал, что болен.
– Это заметно, – отвечала я. – Что у вас?
– Не знаю сам.
– Простудились или не спали?
– Не спал, скверно спал. Когда бы не спал, то это по причине, а тут их не было.
Я не говорила ничего, и мы расстались, как обыкновенно.
– Вы непременно придете в понедельник? – спросила я его.
– Да, я ведь должен еще принести вам адрес (разве для этого только?). Он говорил об адресе Кор., но я сделала вид, что понимаю адрес доктора в Montpellier.
Перед этим, когда он был, я сказала, что теперь, когда увидимся, он будет занимать у меня второе место как медик, первое займет сестра.
– Я буду ревновать, – сказал он, – хоть в этом я имею право.
Сейчас был Утин. Говорил очень откровенно. Я ему сказала, что им можно увлечься, но любить его нельзя. Он был очень заинтересован и приставал; чтобы я ему объяснила, почему.
Как это объяснить?
– Странный вы человек, – сказала я и остановилась.
Он опять пристал, чтобы объяснила.
– Я вздор хотела сказать.
– Ну все равно, что за важность!
– Я хотела сказать, отчего ко мне не ходите. Очень просто; и дело есть, и, наконец, медовый месяц с Салиасом.
– Вы не хотите поискать причин поглубже? – сказал он.
Я начала шутить над этим, и он сказал, что он вздор сказал.
– Нет, я знаю, почему вы не ходите ко мне.
– Что ж, эта причина поглубже тех, которые назвали?
– Да… пожалуй.
Он пристал, чтоб сказала.
– То, что нами немного занимались.
Он восстал против этого.
– Это очень понятно, – сказала я. – Зачем же ходить к женщине. Во мне ведь не много интересного. Ума-то и знаний не здесь же искать.
Он шутя стал говорить, что интересуется испанкой. – Вы разве не видели, как я с ней разговаривал у камина? – Я сказала, что видала, но не бывала в обществах и не знаю, что означает ухаживать, быть влюбленным или просто вежливым. Он меня спросил, зачем я так рано уехала. Я объяснила очень просто, что это не рано для меня, что я была нездорова.
Потом спросил, пишу ли я Д[остоевскому] и отчего не иду за него замуж, что нужно, чтоб я прибрала к рукам его и «Эпоху»[149].
– Оттого, что не хочу, – отвечала.
– Как так?
– Да так, хотела, так была бы там, а не ехала в Монпелье.
– Да, может быть, он сам на вас не женится, – сказал он комически.
– Может быть, – отвечала я.
Прибрать к рукам «Эпоху»! Но что я за Ифигения![150]
Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 115–117.
17 февраля. Montpellier [1865]
Дорогая Графиня!
Я только со вчерашнего дня в Montpellier, а Париж оставила в субботу. Не подумайте, что я шла пешком всю эту дорогу. К сожалению – нет. От Лиона до Монпелье почти на каждой станции какие-нибудь памятники исторических событий, так что стыдно ехать по железной дороге.
Я уже была у m-me Огаревой, она меня приняла чрезвычайно любезно.
Я ждала все письма от Вас к этому господину Got, впрочем, m-me Огарева говорит, что и так можно познакомиться.
К Вам уже я не заехала, сберегала свои силы для поездки. Впрочем, всякий непарижский воздух имеет на меня хорошее влияние; я как только выехала из Парижа, почувствовала себя ужасно хорошо, несмотря на страшный холод. Здесь, должно быть, будет скучновато. Мне будет очень приятно хоть изредка получать от Вас письма. Писать мне нужно: Poste restante. Сейчас пойду с m-me Огаревой искать себе квартиру.
Ах, графиня, какой великолепный папский замок в Авиньоне! Теперь в нем казармы. Вот здесь было судилище инквизиции, рассказывал проводник, здесь пытки, с этой башни анархисты в 93 году сбрасывали папистов. Ce moderne[151], сказал он, входя в одну залу, где солдаты ели, чистили свою сбрую, пели и бранились… Это была зала совета кардиналов. Кроме замка, я ничего не видела, а там еще могила Петрарки и Лауры, башня Филиппа Красивого и еще что-то. Мне нужно было спешить, чтоб возобновить леченье, без которого, я увидела, что будет плохо.
Ваша Полинька
[Р. S.]
Лиза очень довольна куклой. Она теперь какая-то смирная и серьезная. Впрочем, я еще хорошенько ее не видала. М-me Огарева сказала, что она Вам обязана спасением этого ребенка.
Потрудитесь передать мой поклон молодому графу, и не молодому, и Утину. Молодые люди, особенно Утин, нехорошо сделали, что не пришли со мной проститься, но Бог с ними. Еще передавайте мой поклон Усову.
Какая сегодня великолепная погода. И тепло.
Дорогой я познакомилась с одной дамой, которая приглашала меня к себе гостить. Очень милая немолодая женщина, отчасти сентиментальная.