изо дня в день, закладывая вещи, работая не покладая рук, с ужасающей мыслью – чем все это кончится и что я буду делать с тремя детьми, если умрет муж или не будет в состоянии работать.
Бедный Федор Михайлович в день своей смерти говорил: «Тяжело умирать, оставляя детей нищими и без образования». И вот с Божией помощью все это устроилось, и хоть с большими трудами, но я добилась для детей независимости в материальном отношении. Простите, что я все это говорю, но мне кажется, что мысль о ложном положении Ваших девочек и о их будущности действует на Вас угнетающим образом, мешает Вам думать, работать; эти тяжелые мысли должны действовать дурно и на Ваше здоровье, а оно так необходимо Вам. Как бы мне хотелось убедить Вас не смотреть так печально на будущее: все еще может измениться и устроиться, и жизнь принесет Вам еще много радости и счастья!
Теперь перейду к делам: Вы пишете, что хотите идти к Победоносцеву просить у него рекомендательного письма к Аничкову или Витте. Простите меня, но мне кажется, Вам следует просить у Победоносцева места в его ведомстве, т. е. в ведомстве Св. Синода, а если он Вам откажет, то тогда просить, чтоб он доставил Вам место в Ученом Комитете Министерства Нар[одного] Просвещения или чиновником особ[ых] поруч[ений] при Министре. Если Победоносцев даст рекомендат[ельное] письмо к Аничкову, то это будет немного. Следует просить Победоносцева, чтоб он сам похлопотал и сам попросил у Министра, и тогда это будет действительнее.
Я бы предложила Вам мои услуги, т. е. пойти к Победоносцеву, но думаю, что Вам ему труднее отказать, чем мне. Не смотрите на то, что он (может быть) примет Вас сухо: это только внешний вид, а в сущности он добрый человек. Вы хотели обратиться к Кони. Знакомы ли Вы с ним лично? Может быть, Вы пожелали бы, чтоб я его приготовила к Вашему посещению (на случай, если Вы с ним не встречались), не рассказывая, конечно, ничего о Вашей будущей просьбе и о Ваших обстоятельствах.
Располагайте мною.
Вы пишете, что у Вас бывают минуты нужды. Отчего Вы не обратитесь к Вашим друзьям, ко мне например? Я, конечно, многим ссудить не могу (потому что, отделивши детей и затратив почти свою долю на старорусскую школу, только свожу концы с концами), но 50–60 р. у меня всегда к Вашим услугам. Мы потом когда-нибудь сочлись бы в какой-либо литературной работе. Это пустая услуга, которую всегда можно оказать; мне в мою жизнь приходилось прибегать к услугам моих друзей, и я никогда не считала заем унижением или потерею собственного достоинства.
Ах, глубокоуважаемый Василий Васильевич, как много горя на свете и как тяжело живется! Только что переживешь одно горе, глядишь – другое на тебя надвигается, и не знаешь, где взять силы его перенести! Вот пишу Вам это письмо, а у меня самой тяжелое, непоправимое, может быть, несчастье! Вы знаете, мой сын женат уже пять лет на девушке, которую любил с 14 лет (а ему 26). Приехал с нею сюда на Рождество погостить ко мне: жили дружно и весело, но когда пришлось уезжать назад в Симферополь (где у сына конный завод), то жена его ехать с ним отказалась и объявила, что жить с ним совсем не хочет, а останется жить у своей матери, просит от него вида и содержания. Дескать, скучно жить в провинции, а здесь веселей. Семья у ней шведская, глупая, и рассчитывают жить на те деньги, которые будет давать мой сын. А невестка моя тоже не умна и вполне под влиянием семьи. Бедный мой сын убеждал, уговаривал, просил, молил, грозил, употребил все меры кротости и строгости и ничего не добился – так и уехал в Симферополь (ведь дела нельзя оставить, его вызывали домой), а она осталась у матери и хочет вытребовать вид и содержание. Сын мой любит свою жену чрезвычайно и виноват перед нею лишь в том, что слишком ее любил и баловал. У меня сердце разрывалось, когда я видела, как он мучится. Теперь он уехал, уже 2 недели ничего не пишет, и я не знаю, что с ним? Страшно боюсь, чтоб не сделал чего над собою, не запил бы с горя. В Симферополе у меня знакомых нет, чтоб узнать, что с ним происходит. Дочь моя поедет на второй неделе к нему до весны, чтоб хоть несколько смягчить ему первое время печали. Может, и я поеду, хоть я ему не помощница: я умею с ним плакать и только растравляю его горе.
Простите за длинное, невозможно длинное письмо. Передайте милой Варваре Дмитриевне мой сердечный привет. Прекрасная она женщина и Вам добрый ангел. Я еще более ее полюбила.
Искренно преданная
А. Достоевская.
Об истории с моим сыном не говорите никому.
А. Г. Достоевская – В. В. Розанову // Минувшее. Вып. 9. С. 271–274.
9 февраля 1898
Глубокоуважаемая Анна Григорьевна!
Воистину – Вы ответили мне как сестра, горячо, быстро и открыто; и что ценнее, ценнее всего – не утаив и своего материнского горя. Да, это ужасно; и этот грех бросанья женами мужей не истребится, пока не преобразуются понятия о браке. Ведь женщина – хоть бы Ваша невестка (хоть у меня есть мысль, что она образумится) или Суслова, будь она помоложе и переживи меня – не только загубит жизнь человека, но по его смерти придет получить его пенсию. И все законы на ее стороне: да потому и на ее стороне, что «таинство брака» сведено не к жизни брачной в ее существе, а к «церковно-книжной записи», занумеровыванию. От этого и семейная жизнь всюду расстраивается; какая бесстыдным нужда нести тягости брака, когда через церковную запись они уже вперед все права и до могилы получили. Ваша невестка расторгла брак в его существе; пригрозите ее лишить и того, что она фиктивно удерживает – имя и средства мужа, – и она вернется к нему. Вот где корень дела. Прежде всегда понимали, что брак в самом прохождении его есть таинство, а не только в моменте венчания, и от этого семьи не раскалывались; под «древом» семейным был «корень».
Спасибо Вам, уважаемая и дорогая, за предложение денег; сейчас уже я занял, в будущем, правда, я обращусь к Вам в нужде; и правда, мы кое-что сделаем с Вами над бумагами Фед. Мих., напр[имер], письмами к нему в пору издания «Дн[евника] писателя». Да и вообще Фед. Мих. – это неисчерпанная руда, в коей и потомки наши станут черпать. Спасибо Вам горячее и за доброе чувство к Варе: она не избалована им и слишком, слишком нуждается в ласке. Разве все такие, как Вы? разве она не чувствует, что право оскорбить ее – остается у всякого? и хоть грубые люди – но разве не пользовались, даже иногда не нарочно, и она, бедная, вся дрожит, когда мельком, в разговоре, кто-нибудь упомянет слово «наложница». Это слово (она ужасно неопытна) стало ее кошмаром, гонящимся за нею звуком: и сколько, сколько раз я ее убеждал не думать, что тут она имелась в виду или что они «что-то знают» о ней. Верно, она Вам говорила (я говорил Ник[олаю] Ник[олаевичу] Стр[ахо]ву), что мы все-таки повенчаны, без чего ее старушка-мать не хотела ее отдавать: «мне легче живой лечь в могилу, чем видеть свою дочь потерявшею себя»; и обвенчал ее деверь, брат покойного ее мужа, а теперь старушка ее мать только и дышит нами, обоих нас без памяти любя. И вот, подите же, судьба какая: именно эта встреча и сделала меня религиозным писателем, т. е. пробудила отвращение ко всему светскому и суетному, и обратила мысль к вечным основам жизни и к вечным человеческим чувствам. Дочери Вашей, я думаю, нужно будет поехать к брату: есть опасность, что он запьет; я помню, что когда Суслова от меня уехала – я плакал и месяца два не знал, что делать, куда деваться, куда каждый час времени девать. С женою жизнь так ежесекундно слита, и так глубоко слита, что образуется при разлуке ужасное зияние пустоты, и искание забвения вот на этот час – неминуемо. Отсюда великие нравственные крушения оставляемой стороны: вино, карты, и чаще именно вино, которое не мешало бы думать об оставившем человеке (невестка); но потом являются карты и женщины, и вот идет прахом и имущество. Это ужасно, но за нравственным разорением, за разрушением «уютного крова» идет и хозяйственное разрушение. Непременно около такого человека должна быть помощь, и счастье, когда тут может быть мать, сестра. Прощайте, дорогая (простите, ради Бога, что так Вас называю) – крепко Вас обнимаю и всего, всего лучшего Вам желаю.
Ваш преданный
В. Розанов.
В. В. Розанов – А. Г. Достоевской // Минувшее. Вып. 9. С. 274–276.
13 марта 1898 г.
Глубокоуважаемая Анна Григорьевна
Боюсь, не захворали ли Вы? Боюсь, нет ли горьких известий с юга?
Пишу это письмо Вам, чтобы напомнить о предложении Вашем по истечении 3-й недели Великого поста съездить к Победоносцеву и поговорить о моих детях. Зная Вашу точность и деловитость и что слово Ваше «мимо» не идет, я и не хотел Вам писать, но Варя тревожится, а я ей объясняю, что у Вас самой что-нибудь не ладно. Да хранит Вас Бог. Варя Вам кланяется. Преданный Вам
В. Розанов.
В. В. Розанов – А. Г. Достоевской // Минувшее. Вып. 9. С. 276.
16 марта [18]98
Глубокоуважаемый Василий Васильевич!
Я не писала Вам потому, что, к большому моему горю, не могу сообщить Вам что-либо утешительного по поводу беспокоящего Вас обстоятельства.
Но расскажу все по порядку. Мне необходимо было повидаться с К[онстантином] П[етровичем] П[обедоносцевым] по делу моего сына, и, чтобы застать его наверно, я пошла к нему в приемный день. Разговор наш затянулся, и я не успела перейти к Вашему поручению, как дежурный чиновник доложил о приезде какого-то высокопоставленного лица, которого надо было принять немедля. Тогда я сказала К[онстантину] П[етровичу], что подожду его, потому что имею другое дело, относящееся до незнакомого ему лица. «Какое дело?» – «По поводу усыновления детей». – «В таком случае, пока я занят, поговорите с моим помощником-юристом, с которым я всегда советуюсь, и передайте мне, что он Вам скажет». (Надо Вам сказать, что в приемные дни у К. П. всегда присутствуют специалисты по различным вопросам, с которыми он советуется или к которым он направляет своих посетителей для объяснения больших подробностей.) Я обратилась к указанному мне юристу и рассказала ему Ваше дело (конечно, не называя Вашего имени) и получила ответ, что приписать детей в формуляр отца при существующих условиях – дело невозможное, беспримерное и что не только К[онстантин] П[етрович], но и сам Государь не вправе этого сделать, так как это противозаконно. Юрист предложил мне такой исход: обратиться к чувствам великодушия и доброты Вашей жены (Аполлинарии Прокофьевны), описать ей печальное положение дел и просить, чтобы она, одновременно с Вами, обратилась в Суд – и выразила желание удочерить Ваших девочек, сделать их своими приемными дочерьми. Окружной Суд, получив просьбу Апол[линарии] Пр[окофьевны] и Вашу, постановит благоприятное решение, девочки Ваши получат Вашу фамилию и, следовательно, могут быть записаны в Ваш формуляр. Очень возможно, что Ап[оллинария] Пр[окофьевна] и не отказалась бы подать такого рода просьбу, так как, почем знать, может быть, в ее душе и существуют великодушные чувства; может быть, она и сознает свою вину пред Вами и желала бы что-либо сделать доброе для Ваших детей.