Но тут возникает другой вопрос. Представьте себе, что Суд признает Апол[линарию] Пр[окофьевну] приемною матерью Ваших девочек, и вот Ап[оллинария] Пр[окофьевна], как женщина взбалмошная, захочет воспользоваться своими правами приемной матери, захочет взять одну из девочек к себе на воспитание. Вам придется отстаивать своих девочек от ее попечений. По-моему, этот исход не годится; если он и доставит законность Вашим детям, зато он подвергнет их, и Вас, и милую Варвару Дмитриевну таким неожиданностям и неприятностям, что лучше отказаться от этого намерения.
Второй исход, предлагаемый юристом, – это развод, на кот[ор]ый, может быть, Апол[линария] Пр[окофьевна] и согласилась бы, разумеется, с тем, что Вы возьмете вину на себя. Почем знать, может быть, Ап[оллинария] Пр[окофьевна] желала бы быть свободной, чтобы вновь выйти замуж (она так фантастична), и согласилась бы на развод. Тогда, сделавшись вновь свободным, Вы могли бы просить Окружной Суд о признании Ваших девочек Вашими приемными дочерьми, и они получили бы законность и Ваше имя. Но развод стоит больших хлопот, а потому трудно осуществить.
Когда я спросила юриста, нет ли третьего исхода, он ответил: «Вы говорите, что жена значительно (на 20 лет) старше своего мужа, значит, есть вероятие, что она умрет ранее его, и таким образом дело уладится само собою». Затем я спросила юриста, как поступить в случае смерти Ап[оллинарии] Пр[окофьевны]? (что так возможно, ей теперь лет 58–59, а в эти годы почти всегда умирают женщины, проводившие бурную жизнь). Он ответил, что следует обвенчаться вновь вторично, а тогда узаконить детей не представит особого затруднения. Когда же я ему сказала, что ведь брак был уже совершен, то он посоветовал (в случае смерти первой жены) заявить Окр[ужному] Суду о том, что в таком-то году, в таком-то городе был совершен брак таким-то священником, но по недосмотру его не записан в церковную книгу. Тогда произведут дознание, и если найдутся свидетели брака (дьякон, дьячок, шафера, сторож или кто-либо), то брак будет признан законным, а следов[ательно], и дети законными.
Я знаю, что желать смерти ближнему – не христианское дело, но когда я подумаю, сколько зла принесла разным людям Ап[оллинария] Пр[окофьевна], то, право, не могла бы огорчиться, узнав о ее смерти. Но не нам судить. Будем надеяться, что Господь устроит так или иначе Ваше семейное счастье.
К тому же, стоит ли огорчаться, что Ваши девочки не носят Вашу фамилию: вырастут, выйдут замуж, и это обстоятельство не повлияет на их счастье и будущность. Вся задача лишь в том, чтоб поднять деток, вырастить и воспитать их, а для этого Вам надо беречь себя, беречь свое здоровье и не беспокоить себя печальными мыслями. Вы христианин – положитесь на Господа. Он устроит Вашу судьбу и судьбу Вашей семьи!
Вы меня спросите, после разговора с юристом пошла ли я говорить с К. П. Победоносцевым? Нет, не пошла, так как он во всяком случае обратился бы за советом к юристу и мне бы в моей просьбе отказал. Юристу я Вашей фамилии не сказала, равно как не назвала Вас и Константину Петровичу, так как говорила о Вашем деле при дежурном чиновнике и раздумала, поговорив с юристом, говорить с Победоносцевым.
У меня есть один адвокат, с которым я говорила о Вашем деле (опять-таки не называя Вас). Он обещал мне подумать и поискать другого исхода, т. е. разузнать, не можете ли Вы один (без Ап[оллинарии] Пр[окофьевны]) подать просьбу об удочерении Ваших девочек, или не можете ли Вы подать просьбу от себя и от Ал. Пр., не сказывая ей об этом. Очень возможно, что суд, получив Вашу просьбу, и не станет наводить справки о том, есть ли у Ап[оллинарии] Пр[окофьевны] желание взять приемных дочерей или нет. Обо всем этом мой знакомый обещал мне сообщить, а я сообщу Вам.
Мне искренно жаль, что я не могу сообщить Вам ничего утешительного, но это пока, а там что-нибудь выищется.
Дочь моя благополучно добралась до Симфер[ополя] и нашла моего сына в довольно бодром состоянии. Теперь я за него больше покойна. На Пасху к ним не поеду, потому что на одну неделю ехать не стоит (дорога возьмет 8 дней туда и обратно), а больше пробыть не могу, т. к. приходится сдавать свою квартиру, что без себя невозможно. Прошу Вас передать милой Варваре Дмитриевне мой сердечный привет. Чем больше я ее знаю, тем больше начинаю ее любить и уважать. Она не только отличная жена, но и настоящий друг Вам. Дай Бог ей сил и мужества перенести теперешние невзгоды, а там Господь пошлет и спокойную жизнь, без опасения за Вас и за деток.
Позвольте пожелать Вам встретить великий праздник в здоровье и радости.
Искренно Вас уважающая и преданная
А. Достоевская.
А. Г. Достоевская – В. В. Розанову // Минувшее. Вып. 9. С. 276–279.
[Вторая половина марта – апрель 1898]
Глубокоуважаемая Анна Григорьевна!
Вот надвигается и св. Пасха – и мысленно желаю Вам встретить ее с радостью. Я потому не сейчас Вас поблагодарил за умный и всесторонний опрос юрисконсульта при Победоносцеве (этот опрос очень и очень мне пригодится, как руководная нить при последующих возможных хлопотах), что написал было длинное письмо, обращаемое к Вам, но с просьбою, в заключение, переслать его Победоносцеву: но, долго размышляя, решил, что практического результата оно не получит, а значит, и произносить пустые, недейственные звуки нечего. Так, заменив то длинное письмо этим кратким, – я теперь пишу Вам, что стремление «Синодальное» разлучить отцов с детьми, родившимися не в «иудейскую субботу», кроме опасности для самого Синода, ничего не содержит. Помните ли в «Бесах»[265] (в конце), как к Шатову после 3-летней разлуки приезжает жена и начинает родить – а он радуется, говоря: «Нет выше и священнее тайны». Вот взгляд, вот религия, вот церковь: а раз какая бы то ни было религия «отметает рождение» какое бы то ни было – она потрясается в основе, не потрясая его. Это все я обширно было развил в письме, но подумал: «глас вопиющего в пустыне!» Крепко, крепко жму Вашу руку. Если бы Фед. Мих. был в живых – было бы о чем мне поговорить с ним.
Преданный Вам
В. Розанов.
Варюша Вам кланяется и также желает весело встретить Пасху.
В. В. Розанов – А. Г. Достоевской // Минувшее. Вып. 9. С. 279–280.
[б/д]
Глубокоуважаемая Анна Григорьевна!
Сердечно Вас благодарю за умный, осмотрительный и внимательный опрос юрисконсульта Победоносцева; да, мудреная это вещь, но расторжение связи отца с ребенком есть столь явно демоническая тенденция, что она крайне опасна для существа религии и церкви, если только содержится в ее принципах. Победоносцев с сердцем и далеким, проницательным умом; он полон жажды мира; и знает, что до времени скрывающиеся под водою камни обнаруживаются в полую воду. Религия и церковь вся держится на твердынях родительских чувств; и противополагать их, – повторяю, не столько для них, сколько для существа церкви, существенно опасно. Конечно, моих детей я никогда не брошу, не пойду «в путь века сего»; но что косвенно, через переименование их в «Николаевых» и «Александровых», когда они по плоти «Розановы», мне как бы подсказывается: «брось их», «брось любящую тебя жену», самоотверженную, трудящуюся, – потому что «записанная за тобою» гуляет на стороне: повторяю, это, не потрясая любви моей и сознания долга, косвенно и отдаленно тревожит фундамент церкви. Приписать детей в мой формуляр – это формальность, которая кровного ущерба никому не приносит; от Сусловой у меня не было детей; она сама ко мне никогда не вернется; пользоваться проституцией, мне предлагаемой «обычаями», дозволенною «законами» и терпимою церковью, – я не хочу; а следовательно, и церковь имеет долг «помочь в субботу вылезти из ямы впавшему в нее»[266]; т. е. она имеет долг сказать: живи брачно, не грязнись в проституции и не отрицайся детей своих. Это круг понятий, довольно ясный и существенно небесный, Божеский. Мне было бы все-таки отрадно, если бы Вы хотя переслали мои два письма, – которые я Вам дал, и это – К[онстантину] Петровичу. Он с сердцем человек, в нашу пору уже единственный (или из немногих) по проницанию. Вы же написали о детях один исход, указанный юрисконсультом: «Можете Вы лично обратиться в суд с просьбою об усыновлении детей – и возможен случай, что суд просто забудет опросить и жену Вашу, согласна ли она на запись в формуляр Ваших детей». Вот эту забывчивость Конст. Петрович мог бы внушить суду; и судьба детей моих могла быть устроена. Несколько строк частного письма – и «впавший в яму в субботний день» был бы вытащен.
Глубоко преданный Вам
В. Розанов.
В. В. Розанов – А. Г. Достоевской // Минувшее. Вып. 9. С. 280–281.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Памятуя о часе смертном, могущем внезапно постигнуть меня, и находясь в здравом уме и твердой памяти, я, Коллежский советник Василий Васильевич Розанов, сего тысяча восемьсот девяносто восьмого года июня шестого дня, признал за благо изложить волю свою относительно имеющего остаться по смерти моей имущества, а посему настоящим завещанием моим определяю:
1. От каких-либо прав наследования имущества моего или права распоряжения имеющим остаться от меня напечатанным или рукописными моими сочинениями я безусловно удаляю именующуюся женою моею, т. е. со мной в 1880 году обвенчанную, но с 1886 года со мною не живущую, Аполлинарию Прокофьевну, урожденную Суслову.
2. Основаниями, как юридическими, так и особливо для меня важными нравственными, такового моего распоряжения служат следующие обстоятельства: а) то, что означенная Аполлинария Прокофьевна не имеет детей; б) то, что она уже имеет обеспечение в недвижимой собственности, доставшейся ей от отца ее, Прокофия Григорьевича Суслова, и заключающейся в двухэтажном деревянном доме, в Нижнем Новгороде, по Большой Солдатской улице; в) то, что вся принадлежащая мне собственность, составляющая предмет настоящего моего завещания, есть плод единоличного труда моего и не заключает в себе имущества родового, наследственного, полученного в виде приданого или созданного совместным трудом; г) безвинность моя в фактическом расторжении брака с означенною Аполлинарией Прокофьевной, чего свидетелями могут служить мои сослуживцы в Брянской, ныне закрытой, прогимназии и, далее, ее же, Аполлинарии Прокофьевны, письма, полученные мною от нее в ответ на просьбы мои вернуться ко мне на сожительство, ее прошение на Высочайшее имя, а позднее повторенное уже в 1897 году ходатайство перед Нижегородским Полицмейстером о выдаче отдельного от мужа и бессрочного паспорта на жительство, из каковых последнее ходатайство, вследствие выраженного мною письменного согласия на выдачу такового паспорта, было удовлетворено; и она живет так по бессрочной паспортной книжке, выданной ей Нижегородским Полицмейстером от 9 июля 1897 года за № 393. В силу совокупности этих данных я считаю и объявляю означенную Аполлинарию Прокофьевну совершенно мне чуждою и не имеющей никаких прав вмешательства в мое имущество и в мои дела после моей смерти…