— А где ты? — спросила Фифи, женщина, с которой я сплю, имея в виду, что меня нет на сцене.
— Я в тюрьме, как в книге. И это хорошо для режиссера, ты представляешь, что бы с ним сделали, с Серебренниковым, если бы у него на сцене ходил Лимонов?!
— Жаль, — сказала женщина, с которой я сплю. — Жаль.
— Я в лимонах, — в это время на сцене «нацболы» бросались лимонами и жонглировали ими. — И вообще, я чувствую себя как Бог-отец. Я ведь всё это создал… — Я показал на сцену. — Без меня ничего бы этого не было…
Сцена с гробом, который тащили и переворачивали, показалась мне неуклюжей. Но я что, моя фамилия не Серебренников, сцена с гробом показалась мне примитивно-символической, технически устарелой.
Возвращаясь с женщиной, с которой я сплю, к себе домой, чтобы с ней спать, я сказал ей, что считаю спектакль полезным и нужным для нашей политической борьбы.
Еще я объяснил ей, что невооруженным глазом виден процесс канонизации НБП российским (и не только российским) обществом. В то же самое время, когда власть репрессирует моих сторонников (только с 2008 года около сорока нацболов были осуждены по статье 282.2 за якобы принадлежность к запрещенной экстремистской организации, обвинения предъявлены еще двадцати моим сторонникам), вот выходит спектакль Серебренникова. В 2010 году Франк Касторф поставил в Берлинском народном театре спектакль о Лимонове и НБП, только что вышел фотоальбом Сергея Беляка «Девушки партии» (конечно же, НБП), в Украине и во Франции вышли биографии Лимонова, где большая часть этих книг уделена истории НБП. Прилепин получил премию «Супернацбест» (о, парадокс!) из рук господина Дворковича — советника и друга президента. Канонизация!
— Да, — сказала Фифи. — И все-таки жаль, что тебя нет в спектакле как героя, нет на сцене.
— Я всё это создал. Я Бог-отец. Вот я это создал, и увидел, что это хорошо.
— Ну хорошо, — сказала Фифи.
И мы отправились в постель, чтобы доказать друг другу, что мы есть. Чтобы преодолеть космическое одиночество. Ибо по моей недавно сформулированной гипотезе making love задумано было, может быть, и как уловка для размножения человеческого вида. Однако сам человеческий вид испытывает ни с чем не сравнимое интенсивное сверхчеловеческое удовольствие от making love. Это удовольствие происходит от преодоления женщиной и мужчиной космического одиночества.
Этого еще не знают нацболы. Это я только что открыл прошедшей зимой.
О нацболах и «комиссарах»
Когда в 1993 году мы: я, Александр Дугин и Тарас Рабко, восемнадцатилетний студент Тверского университета, — создали НБП — Национал-большевистскую партию, Русское национальное единство уже существовало с октября 1990 года. РНЕ — ровесник ЛДПР, старейшей после КПСС российской политической организации.
В октябре 1995 года на своем съезде РНЕ заявило численность в пять тысяч человек. В Москве и Московской области их насчитывалось пятьсот — шестьсот. Это была самая крупная молодежная организация России начала и середины девяностых годов. Ее идеологией официально был назван доморощенный русский национал-социализм на базе православия, но на самом деле молодежь привлекала военизированная организация РНЕ, дисциплина, военная форма, занятия по стрельбе и владению приемами рукопашного боя. В России девяностых не редкость было видеть на улицах городов группы военизированных подростков: члены РНЕ держались серьезно, спокойно и скорее вызывали симпатию, в разнузданной Москве так уж точно.
В 1997 году, будучи кандидатом (на довыборах, депутат-коммунист скончался) в депутаты Госдумы от Георгиевского округа Ставропольского края, я обнаруживал свежие листовки РНЕ даже в самых заброшенных станицах, у границы с Чеченской Республикой. Юноша со щитом и мечом в руках предлагал защитить население. В казачьих станицах в то время и в том месте они были популярны.
НБП, которую мы создали в 1993-м, быстро догоняла по популярности РНЕ. Никакой формы, но единообразная черная одежда городских подростков (черные джинсы, куртка), стрижка под ноль (по желанию, никого не заставляли, люди приходили и с зелеными ирокезами). Партия лево-правая, НБП привлекала молодежь того времени более всего именно своей идеологией, эклектически собравшей воедино именно и правых героев XX века, от чернорубашечников Муссолини до Че Гевары, от героев большевиков до героев итальянских «красных бригад» и немецкого РАФ, Курчио и Баадера. К нам шли и рабочие-подростки, и студенты элитных вузов, все яростные элементы, которых отталкивала новая жизнь России с ее культом наживы и стяжательства. В 1998 году мы созвали первый всероссийский съезд партии и обнаружили, что нас очень много. И что партия так молода, что часть партии невозможно было включать в документы, таким было меньше восемнадцати. У нас уже были организации в сорока семи регионах России. Мы подали документы на Регистрацию партии в Министерство юстиции. Нас не зарегистрировали; мы подали документы еще раз. Нас опять не зарегистрировали. Под лживыми предлогами. Если бы нас зарегистрировали, мы бы участвовали в выборах в Государственную Думу в 1999 году и гарантированно попали туда, настолько партия была яркой и молодой. «Их пять тысяч, они все молодые, мы не знаем, чего от них ожидать», — резюмировал в Таганском суде отношение власти к нам красномордый представитель Минюста (по-моему, он был еще и пьян, либо с похмелья).
В 1997 году партия попыталась принять участие в казачьем восстании в Казахстане. Восстание было предотвращено, множество людей арестованы. В 2001 году я был арестован вместе с товарищами в горах Алтая на границе с Казахстаном по обвинению в попытке организации незаконных вооруженных формирований. Фактически обвинен в попытке начать партизанскую войну. По выходе из-за решетки партия обратилась к практике ненасильственных действий «Акций прямого действия». Активисты партии поражали пищевыми продуктами VIРов правительства (однажды даже Михаила Касьянова, премьера и генсека НАТО), а также стали «захватывать» мирным путем кабинеты важных чиновников. Так, в 2004-м были захвачены кабинет Зурабова в Министерстве здравоохранения и приемная Администрации Президента. За что нацболы были посажены в тюрьмы.
В ответ на деятельность НБП серый кардинал Кремля г-н Сурков создал в феврале 2005 года по лекалам и рецептам НБП (они содержатся с моей книге «Как мы строили будущее России») движение «Наши», целью которого была именно борьба с молодежной партией НБП. Приведу только одну цитату из «Как мы строили…»: «При отборе ребят следует сразу делить их на «комиссаров», способных вести работу по пропаганде и агитации, способных выступать перед массами (убалтывать массы), и на солдат. Солдатская должность почетна, но на данном этапе борьбы нам важнее «комиссары» — сеятели нашей идеологии, развитые и образованные».
Так что «комиссары» с Селигера слизаны с нацболов и запрещенной НБП.
СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ
На выставке
Я тут поучаствовал в благотворительном мероприятии для Красного Креста. Меня и еще тридцать «звезд» сфотографировали с флюорографией в руках. Фотограф талантливый, он со мной уже работал. Перед всемирным днем борьбы с туберкулезом открывалась в Мраморном зале Политехнического музея выставка. Я на выставку поехал. Моя служба безопасности отправилась туда еще раньше. Так что, когда я прибыл, они уже там, в Политехническом, всё знали. Охранники мои, я имею в виду.
Я люблю так вот входить, таким шаром из людей. Охрана вокруг, я внутри. Непонятно, что тебя ждет впереди. Адреналин волнами набегает. Жизнь оппозиционного политика полна зловещих приключений в России.
Пальто осталось в машине. Вперед, рассекаем толпу, входим. Чуть ли не сразу же и зал. Телекамеры, фотокамеры, толпа людей среднего возраста. При моем вступлении в зал все встрепенулись. Чтобы отшатнуться. Так как я добросовестный и старательный тип, то я пошел осматривать фотографии звезд с флюорографиями в руках. Вот Тина Канделаки и ее флюорография. Тину я встречал пару раз, она со мной здоровается. Самой Тины в зале нет. Вот телеведущая Катя Стриженова, она много лет тому назад принимала меня на телевидении в утреннем шоу, она вела его вместе с мужем. Далее на стене висели звезды, которых я не знаю.
— А я где? — спросил я своих ребят.
— Вы там, Эдуард Вениаминович, где фуршет, в самом дальнем углу.
Я пошел поглядеть на себя. Действительно, дальше повесить меня было невозможно, потому что там дальше был выход в подсобные помещения. К тому же половину моего портрета загораживала собой крупная многосложная ширма черного цвета. Заглянув за нее, я увидел, что за ширмой спешно подкрепляются чем-то вонючим официанты в синих фартуках. «Извините», — сказал я официантам. И стал смеяться. В это время меня нашла корреспондент «Комсомольской правды», женщина.
— Почему вы решили участвовать в акции Красного Креста? — спросила госпожа «Комсомольская правда». — Странно видеть вас здесь.
— Потому что я сидел в тюрьме, а в тюрьмах России свирепствуют новые неизлечимые формы туберкулеза, — сказал я. — Мне как никому близки страдания туберкулезных больных. — Мимо прошла крупная девка в синих джинсах мешком и в серой T-shirt, явно американка, подумал я. Улыбнулась, увидев меня под моим портретом. Губы у нее были яркие и чувственные. На плече — сумка.
— Эдуард Вениаминович, — Димка указал мне кивком головы на фотографию рядом с моей. — Это она.
Действительно, это была именно девка с чувственными губами. Но она оказалась не американкой. Под фотографией она была обозначена, как Веро4ка Полозкова: «ч» в имени было заменено цифрой 4, как в блогах. Мы отошли от портретов и углубились в зал. «Кто такая Верочка Полозкова?» — спросил я охранников. Они не знали.
Было множество пожилых женщин, множество телекамер. Мне кивнул оператор Первого канала и грустно улыбнулся. Он не мог вступить со мной в профессиональные отношения, за интервью со мной никто гроша ломаного не даст, а то и уволят. Слева от меня стояла телегруппа НТВ. Они смотрели на меня как на еще одну мраморную колонну в Мраморном зале.