– Этот иеваним с первых минут настроил против себя половину комиссии, – неприязненно сказал кохен. – Огрызается и грубит. Заявил рав Иакову, что тот, видите ли, слаб в Декалоге…
– Вполне может быть, что так оно и есть, – сказал Нируц. – Насколько я помню почтенного рав Иакова, его достоинство не в глубоком знании Книги, но в абсолютной преданности его преосвященству.
– Возможно, – осторожно согласился рав Кифар. – Однако дерзить рав Иакову глупо.
– Почему вы говорите, что этот человек – иеваним? – спросил Севела.
– Его зовут Стефаном. Кто же он, если не иеваним? – Кифар покосился на Севелу. – Хотя говорят, что он родом из Нацерета. Странное имя для человека из Нацерета – Стефан. Направо. Сюда. Сиденья для вас во втором ряду.
Кохен с усилием отворил массивную одностворчатую дверь. И тотчас же в уши Севелы ударил гневный крик.
– А так скажи же тогда, богодерзкий Стефан – отчего ты утвержал, что тот кудесник разрушит Ерошолойм и отменит Закон Моше?!
– Не перевирай мою проповедь! – ответил другой голос. – И богодерзким не называй! Я покуда еще не слышал доказательств моей богодерзкости!
Севела ступил в квадратный зал, где посреди в деревянных креслах сидели шестеро кохенов первой череды. Перед ними стоял невысокий человек в холстяной лацерне. За спиной у стоявшего расселись прочие синедриональные, всего здесь было до полусотни кохенов и служек. Два стенографа, склонясь, водили стилосами по таблицам. Нируц взял Севелу за локоть и провел к двум пустым сиденьям. Рабби Кифар мгновенно исчез за рядами. Севела опустился на сиденье, Нируц сел справа.
– Каиаху здесь нет, – шепнул Севела на ухо Нируцу.
Нируц сжал его руку и приложил палец к губам. Потом он кивнул в сторону. Справа, из задрапированной ниши, выглядывало колено под клетчатой полой. Севела подался вперед и увидел человека в кресле. Он увидел хошен с квадратными камнями, цветастые лямки эйфода и венец на шнурах, поверх тюрбана. Обрюзгшее лицо, большой властный рот, мясистый нос и сросшиеся брови – это был первосвященник Каиаху. Уроженец Газы, сын ткача, кохен в Аполлонии и любимец двух наместников, Каиаху бен Эфор.
– Ты говорил слова против святого места и закона Моше! – прокричал престарелый кохен с близко посаженными черными глазами. Старец шагнул к обвиняемому, так, что отлетела пола хитона и мелькнула белая ткань льняных штанов.
– Чушь! – отрезал стоявший и смело посмотрел в лицо кохену, встречая напор. – Трижды чушь! Все, что тебе неугодно, ты объявляешь богодерзким!
– Кто его обвиняет? – тихо спросил Севела.
– Иаков бен Иорам, – шепнул в ответ Нируц. – Того и гляди забьется в падучей. Это излюбленный прием Каиаху. Он выставляет на комиссиях бешеного Иакова. Тот непрерывно кричит на обвиняемых, и люди теряются. Но этот-то парень не из робких.
– Ты все кричишь, рав Иаков, все вопиешь, – свободно сказал Стефан. – Верно, надеешься, что я оглохну. Мне есть что ответить высокой комисии. Только, боюсь, меня тут слушать не захотят.
Колено за драпировкой шевельнулось. И сразу вступил другой кохен.
– Ты вольно проповедовал, Стефан! Ты говорил, что Предвечного нет в Ерошолоймском Храме! – сказал толстый старик со скошеным плечом.
– Не так я говорил! – твердо ответил Стефан. – Вам неверно донесли, почтенные старцы. А может быть, донесли дословно, но вы сами теперь так хотите все представить, будто я оскорбил Храм. А слова мои были такие: Предвечный везде. И в Храме он, и в каждом доме, и над каждой дорогой, и над всеми полями и виноградниками! Я одно говорил и говорю – Храм не есть дом Предвечного! Все мирозданье Ему дом!
Человек повернул голову, и Севела увидел бледное лицо, острый нос и бесцветные губы. На шишковатой голове торчали клочья рыжих волос. Стефан дергал тонкой шеей, и правая щека у него тоже часто дергалась. Маленькие кисти рук и тонкие грязные пальцы с каймой под ногтями тоже не знали покоя. Человек то и дело заводил руки за спину и стискивал кисти. А потом он хватался за пояс, а после начинал теребить полу лацерны.
– Ты пересказывал Книгу, как пересказывают простое письмо, есть о том свидетельства, – сказал второй из комиссии, осанистый, с бородавкой на подбородке. – Ты говорил, что Шломо построил дом для Предвечного, а Предвечный в том доме не поселился. Твои слова?
– Верно! Вот это верно! – храбро сказал рыжий. – Вот тут ваши доносчики не наврали, записали правильно. Не живет в том доме Предвечный! И это не я выдумал, это Искупивший произнес!
– Опять ты бормочешь об искупившем! Третий час уже слушаем эту ересь! – взвился Иаков. – Это твоя богодерзкость, и не вали на своего, как там бишь его, искупившего! Да и не было никакого искупившего! Пятьдесят второй год живу в Ерошолойме, а никакого искупившего здесь не видел!
– Ну, а ты, коли не захочешь, так и Гиппиковой башни не увидишь, Иаков! – Стефан хихикнул. – Ты и заката не увидишь, и восхода, и рынка, что в Нижнем городе, за акведуком. Глаза закроешь и скажешь: а вот не вижу я заката, восхода и рынка! Не хочу их видеть, и не вижу. А коли не вижу – так и нет их!
За спиной у Севелы приглушенно рассмеялись.
Стефан отставил ногу, заложил большие пальцы рук за веревочный пояс и громко сказал:
– Не приписывайте мне лишнего, высокая комиссия! Чту Предвечного не менее вашего. Но вы-то Предвечного под себя ладите!
По залу рассыпался глухой ропот.
– Высокую комиссию оскорбляешь! – тягуче произнес тот, что сидел слева от Иакова, старец с лицом, как засохшая смоква. – Ты в шаге от побития сейчас, а оскорбляешь цвет Синедриона!
– Трижды чушь, – невозмутимо ответил Стефан. – Оскорблять вас мне нужды нет, оскорблять не привычен. И Храма не оскорблял. Только Храм построен из камня. Людьми Храм построен, обычными людьми и из обычного камня. Дерева тут еще немного, черепицы. Но Предвечный не обитает в рукотворном, почтенные кохены!
– Храм свят веками! – привстав, прокричал Иаков. – Ерошолоймский Храм – сердце дома Израиля!
– «Небо мне престол» – так рек Предвечный! – взревел Стефан. – «А земля – то ног моих подножие!» Небопрестол Предвечному, а земля лишь под подошвами его! Так как же Храм, простыми людьми выстроенный, из обычного камня выстроенный, может быть домом для Предвечного?!
И Севела подивился: какой мощный голос может исходить из такого неказистого тела.
– Так кто ж из нас богодерзок, кохены?! – победно загремел Стефан. – Предвечный небо и землю явил. А вы, старцы, показываете на большой каменный дом посреди человеческого города и говорите: се дом Предвечного. Самим-то не смешно?
– Ты побития сам просишь! – угрюмо сказал третий справа первочередный кохен. – Ты третий час упорствуешь, мразь дерзкая!
– Ты не называй меня мразью, старик! – сказал Стефан, как выплюнул. – И не пугайте меня побитием. Вы многих побили. Вы меня погоните и убьете, как ваши отцы гнали и убивали. Вы святому духу противитесь!
Ропот в зале перешел в гул.
– Кого из истинных вероучителей не гнали ваши отцы? – презрительно произнес Стефан. – И вы такие же.
Он замолчал, словно изнемог, плечи поникли. Потом человек распрямился и срывающимся голосом произнес:
– Не пугайте меня побитием, высокая комиссия. Я открывшиеся небеса вижу. И Искупившего вижу. Стоит по правую руку от Предвечного Искупивший!..
За спиной у Севелы кто-то прошептал: «Вот дурачина-то…» Иаков сидел неподвижно и кусал губы. Колено за драпировкой пропало. Крайний слева кохен встал и прошел в нишу. Через полминуты он вернулся и ударил в ладони. Потом ударил еще раз. Стало тихо.
– Высокая синедриональная комисия решила так! – возвестил кохен. – Богодерзкого Стефана бен Самуила, оскорбившего Храм и Закон Моше, побить камнями сегодня же, под скалой у Дамасских ворот!
– Понравилось тебе милосердие синедриональной комиссии? – вполголоса спросил Нируц.
– Он же истерик! – негодующе прошептал Севела. – Они его забьют, а он просто истерик! Дурак и болтун. Они убьют человека за то, что он болтун!
– Угу, – Нируц хмыкнул. – Его сегодня забьют, беднягу. Ты сейчас увидел подлинную практику их диспутов. Понравилось тебе это? Плохо придется галилеянам, коли за них возьмутся синедриональные.
Двое молодых кохенов встали по бокам Стефана, крепко взяли его за локти и вывели из зала.
– И вот что еще тебе скажу, – Нируц наклонился к Севеле. – Стефана арестовали люди первосвященника. Приговорила его комиссия. Его Каиаху приговорил, но запишется, что приговорила комиссия. Так вот – убьют его по приговору кохенов, а молва припишет это Службе. Помяни мое слово!
Зал быстро пустел.
– Тебе не жаль его?
– Жаль? – Нируц пожал плечами. – Я ему сочувствую. Храбрый человек, даром что крикун.
– Ты ему сочувствуешь, и казнь его Службе не на пользу – ты сам так говоришь. Ведь ты хорош с Каиаху? Вступись за парня!
– В своем ли ты уме? – неприязненно сказал Нируц. – Это не мое дело – заступаться перед первосвященником за кого бы то ни было. Меня не касаются дрязги кохенов, капитан. Да они веками спорят друг с другом! Обвиняют друг друга, преследуют, побивают камнями. Проповедник выбрал свою участь, когда надерзил Иакову.
Севела промолчал.
– Я на следующей неделе буду встречаться с Каиаху, он наверняка заговорит об этом Стефане, – немного погодя, сказал Нируц. – И будь спокоен, я выскажу его преосвященству свое полное одобрение!
– Отчего же только одобрение? Выскажи ему восхищение, мой майор.
– Я вот что скажу тебе, – Нируц вздохнул и опустил веки. – Я сочувствую этому крикуну из Нацерета. Он хочет мученической смерти, он хочет встать рядом с его Искупившим. То – его участь, он ее выбрал. Но так нынче складываются дела в Провинции, что этот парень утянет к своему Искупившему множество ни в чем не повинных людей, коли не заткнуть ему рот. И вот еще что, мой человеколюбивый капитан. Синедриональные казнят этого дурака из Нацерета. Но ты мне поверь – он мало чем от них отличается. Окажись перед ним Иаков, как сам он сейчас стоял пред комиссией – так Стефан без раздумий приговорил бы Иакова. Они одной породы люди…