Завтра концерт в Андрониковом. Если мы не снимем завтра, то не снимем никогда. Поздно звоню Александру Александровичу, говорю, что съемка срывается.
– Валентина Ивановна, так Вы никогда не снимете картину. Надо действовать иначе.
– Как?!
– По-партизански. Завтра завозите осветительную аппаратуру в собор.
– Но разрешение…
– Я Вам разрешаю! Часа Вам хватит на установку?
– Да! – кричу я.
– За час до концерта встретимся.
Материал отснят. Мы уезжаем в Ленинград. Днем я сижу в монтажной, вечером разговариваю с Александром Александровичем по телефону.
Звонки заполночь. Если в первом часу звонит междугородная – это Александр Александрович.
– У меня идея… – и он ее развивает. Потом неожиданно: – Это Вы мне звоните или я Вам?
– Вы, вы!
Он успокаивается и развивает идею дальше.
Официально он – консультант фильма. Но фильм стал нашим общим детищем.
Он приехал в Ленинград смотреть материал. Мы сидим вдвоем в просмотровом зале. Меня колотит мелкая дрожь. Дрожь передается деревянной поверхности пульта.
– Да не тряситесь вы так, черт возьми! Прекратите!
– Сейчас Вы увидите такое, что вам наверняка не понравится, а мне, хоть убейте, нечем заменить, – говорю я.
Он молча смотрит на экран. Вот сейчас, еще немного, и он увидит мой ужас, мой позор. Кадр совсем короткий, но он стал моим ночным кошмаром.
Хор исполняет концерт М. Березовского «Не отвержи мене во время старости». Неторопливый, тягучий распев. А камера, плавно панорамируя, огибает внешнюю стену репетиционного зала, «заглядывая» в распахнутые двери.
У меня не хватило изображения, коротка оказалась панорама. И в момент, когда нежно вступают женские голоса, протяжно, плавно вплетаясь в мужские, – на экране дирижер резко взмахивает рукой – пришлось «надставить» изображение другим планом.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть этой «заплаты». И вдруг слышу – Юрлов смеется, смеется легко, от души.
– Вот этого Вы боялись? А Вы говорите, что дирижер сумасшедший!
Теперь пульт сотрясается от его смеха, и моя дрожь сразу проходит. Я тоже смеюсь, и неожиданно говорю ему, что этот фильм – моя дипломная работа, что я боялась признаться ему в этом.
– А я знал об этом, – просто говорит он.
Я листаю старую тетрадь с записями по фильму. На одной из страниц рукою А. А. Юрлова написано: «Русское певческое искусство… Как родной язык, оно понятно и близко каждому русскому человеку. В нем – древнем и нестареющем – живая связь времен.
В нем – обостренное и взволнованное чувство России. Родины».
«Зову живых»
В 1987 году студия «Леннаучфильм» получила заказ на фильм о колоколах. Заказчиком было Гостелерадио СССР, а точнее – Отдел внешних сношений Центрального телевидения. Это означало, что фильм будут продавать за рубеж. Тема досталась мне.
ЮНЕСКО[3] уже объявила следующий, 1988 год, годом крещения Руси. Россия медлила, и уверенности в том, что эта дата будет торжественно отмечена, не было ни у кого.
Эта неуверенность очень осложняла работу над фильмом. Раз в неделю мне звонили из Москвы и просили не снимать купола церквей, кресты и всякую другую церковную атрибутику. То есть не снимать колокольни.
– Но как же снимать колокола? – спрашивала я.
– На фоне облака, – отвечали мне.
Хотелось спросить: «Вы когда-нибудь бывали на колокольне? Ка-ко-е облако?!»
Колокола Ростова Великого
Тысячелетняя история колоколов – это тысячелетняя история христианства на Руси. Как же снимать колокола вне храма?
Одним из авторов сценария был Юрий Пухначёв, автор многих работ о колоколах, человек неравнодушный, увлекающийся. Он-то и нашел выход из положения. Пухначёв предложил взять консультантом фильма академика Раушенбаха. Борис Викторович Раушенбах не имел никакого отношения к колоколам. Он был одним из основателей космонавтики. Занимаясь принципами космической навигации, он пришел к иконе, написал замечательную работу об обратной перспективе в иконе. В своих работах он соединил две системы познания – научную и религиозную. Быть может, этот интерес к древнерусскому искусству помог утвердить его консультантом фильма.
В общем, прикрываясь именем Раушенбаха, мы начали снимать фильм, объездили много городов, побывали на самых знаменитых звонницах.
И начали – ни много ни мало – с колокольни Троице-Сергиевой Лавры. Нам разрешили снимать, но только во время, положенное для звонов. Утром до службы и потом днём, после службы.
Мы поднялись на колокольню по крутой лестнице, преодолев более восьмидесяти ступеней, вместе с аппаратурой и осветительными приборами. Наверху нас встречал главный звонарь Лавры, отец Михей – добрейший, смиреннейший монах. Поднялись звонари – молодые монахи – и один постарше – отец Андроник. Почему-то я запомнила его имя.
Начали звонить. С высоты колокольни открывался бесконечный, уходящий вдаль простор, и все это пространство до самого горизонта заполнялось мощным духоподъемным звучанием колоколов. В душе поднималась, выплёскивалась волна восторга. Значит то, что писали на старых колоколах, правда? «Благовествую земле радость великую». И еще: «Зову живых».
На колокольне Троице-Сергиееой Лавры
Утренний благовест закончился, монахи ушли, а отец Михей пригласил нас в маленькую келейку на колокольне выпить чаю и подождать следующих звонов.
К полудню вернулись звонари – два молодых монаха, а третий не пришёл. Я спросила сопровождавшего нас студента семинарии: «Где отец Андроник?» Он как-то замялся, и я попросила сходить за ним. Через некоторое время они пришли. Первым поднимался отец Андроник. Он прижимал локтем пачку исписанных листов, и лицо его выражало недовольство.
Я попыталась оправдаться:
– Понимаете, Вы стояли в кадре, а теперь Вас нет… И потом, звонить в колокол – это такое удовольствие!
Он ответил вполголоса:
– Для кого удовольствие, а для кого работа…
После съемок все разошлись, а мы остались собирать аппаратуру. Отец Михей подошел ко мне:
– Не обижайтесь на отца Андроника. У него сейчас лекция у студентов, а пришлось подниматься на колокольню…
Я смутилась.
– Но он же звонил утром!
– Утром у него послушание было. – Потом добавил: – Ведь он известный богослов, внук Павла Флоренского, преподаватель Духовной Академии!
Так, может быть, впервые, я поняла, что такое монашеское послушание.
Шло время. Параллельно со съемками мы работали в киноархиве, нашли кадры расправы с колоколами – их сбрасывали с колоколен, и они, упав на землю, раскалывались, как яичная скорлупа. Теперь эти кадры знают все, тогда мы, кажется, первые осмелились взять их в картину. Нашли мы и удивительные кадры спасения колоколов Новгородской Софии. Перед приходом немцев колокола спрятали на дно Ильмень-озера, а после войны достали их. Эти кадры как нельзя лучше иллюстрировали рассказ о том, что колокола были очевидцами, участниками событий, разделяя судьбу страдальцев, мучеников. Колокола брали в плен, колокола наказывали, били кнутами, вырывали языки, ссылали, и иные умолкали навсегда. Так воды Ильмень-озера укрыли колокола Софии, словно древний град Китеж.
В те годы не было никаких компьютерных «заморочек», и комбинированные кадры делались, что называется, вручную в цехе комбинированных съемок и на монтажном столе. Мы мучились, стараясь придумать, как в изображении передать легенду о граде Китеже. А легенда была замечательной:
Есть целый град,
Стоящий многие веки невидимый при озере.
И было сие вот так: егда татары кинулись на приступ,
Внезапно град содеялся невидим,
И по сей день стоит незрим.
И токмо на озере, когда вода спокойна,
Как в зеркале, он кажет тень свою.
И видны стены с башнями градскими,
И терема узорчаты, часовни,
И церкви с позлащенными главами,
И слышен оттуда гул колоколов…
Решение пришло неожиданно. Оператор увидел в луже отражение – высокую колокольню, золотые купола храма, кресты на них – и снял всё это. Лужу ласкал ветерок, отражение дрожало, исчезало, появлялось в зеркале воды. Наверное, о таких находках не стоит рассказывать зрителям, ведь отражение получилось сказочным, а самой лужи никто не увидел…
Очень хотелось снять знаменитые колокола Успенского собора в Ростове Великом. Они молчали уже много десятилетий. Но нам удалось разыскать удивительные кадры в киноархиве. Оказалось, в 1967 году колокола зазвучали вновь. Это был 1100-летний юбилей города. Тогда звонарь-самоучка Александр Сергеевич Бутылин собрал всех, кто не забыл приёмы звона на старых колоколах. Никогда не забуду лица стариков-звонарей со счастливыми улыбками и слезами на глазах. Они словно чувствовали, что звонят в последний раз. Ростовские звонари ушли, не успев никому передать своё мастерство. Но к счастью, осталась запись на плёнке. Мы надеялись, что с приближением юбилея крещения Руси услышим ростовские звоны, наиболее самобытные из всех русских звонов.
Вообще, в те годы, по словам звонаря Валерия Лоханского, страну охватила колокольная лихорадка: «Все занялись поисками колоколов – на чердаках, в пожарных частях, в конюшнях, в металлоломе искали колокола». Эта колокольная лихорадка не имела ничего общего с привычной уху «золотой лихорадкой». Что-то пробуждалось в людях, жажда созидания, сделать сообща (обязательно сообща!) что-то значимое и бескорыстно доброе – не для себя, а для тех, кто будет после тебя. Начали лить колокола – и где, в древнем Оренбурге, а занялся этим не литейный мастер, а преподаватель музыкального училища Юрий Авдеев. Помню, с какой любовью он прикасался к поверхности колокола – словно к живому существу. Мне запомнились его слова: «Колокол – это тонкий и капризный музыкальный инструмент. Изготовить его так же трудно, как и скрипку Страдивари».