Через минуту ко мне вышел генерал милиции. Небольшого роста, он начал как-то по-петушиному наскакивать на меня, повторяя уже произнесенное: «Хулиганов-наркоманов будете снимать? Что это за кино такое? Не разрешаю!»
С тем я и вышла из «Астории». У входа меня ждал замерзший оператор – Саша Рачков.
Пошел крупный мокрый снег, и он прятал камеру под полой куртки.
– Не разрешили, – сказала я.
Оператор выругался.
– Да ты посмотри, все уже давно снимают, и никто не спрашивал разрешения! Чтобы ты ко мне не подходила, так никто не поймет, что я твой оператор, – и ушел снимать.
Перед «Англетером», прямо на клумбе стояла машина телевидения. Несколько операторов снимали митинг, кто со штатива, кто с рук.
Солидная киностудия «Леннаучфильм», снимавшая «серьезное» кино, приступила к съемкам последней.
На другой день меня вызвал директор студии Николай Максимович Елисеев.
– Звонили с Литейного, спрашивали, есть ли на студии такой режиссер Матвеева, и что за кино она снимает.
Я замерла.
– И что Вы сказали?
– Сказал, что есть и снимает фильм о Петербурге по заказу Госкино СССР.
Какой молодец, он меня спас!
Он продолжал:
– У Вас этот эпизод с «Англетером» есть в сценарии?
– Нет. Это же событийная съемка!
– Немедленно допечатайте страницу и вставьте в режиссерский сценарий.
Какой умница!
Затем он снял трубку и позвонил в негативную монтажную. Дальше произошло то, что за мою долгую работу на киностудии не случалось ни разу. В негативной монтажной – святая святых студии, куда без белого халата и войти было нельзя – мне выдали рулон пленки, аккуратно завернутый и запечатанный в черный пакет.
Это был снятый Сашей Рачковым эпизод у «Англетера». Несколько месяцев негатив лежал у меня в холодильнике, пока не понадобилось монтировать и печатать копию фильма.
Между тем, был назначен день взрыва, и мы хотели снять его.
Письмо от студии в Главное архитектурное управление повез Саша Рачков. Я была больна и, как потом поняла, это оказалось кстати. Я бы не смогла сделать то, что удалось Саше. Сначала ему отказали. Человеку, отказавшему ему, он объяснил, что не может вернуться на студию без какого-либо материального подтверждения отказа и предложил написать это слово на нашем письме. И расписаться. Мне бы в голову не пришло действовать таким образом.
В конце концов, Саша Рачков вернулся на студию с резолюцией «Разрешаю» и подписью ответственного лица.
Я все еще болела и на съемку не поехала. Потом он рассказывал с мрачным юмором, что «Англетер» взрывали по его команде. Группа моя приехала, когда все было готово к взрыву и оператору пришлось уговаривать взрывников подождать, пока он поставит камеру на штатив и наведет фокус. И старший велел ему махнуть рукой, когда все будет готово. Так и получилось: Саша махнул рукой, и стены «Англетера» рухнули.
Он был единственным, кто снял этот взрыв.
«Англетер» спасти не удалось.
Но скольким еще старым зданиям грозило разрушение!
Я продолжала снимать фильм «В поисках Санкт-Петербурга».
Спасти дом Достоевского
Как-то в субботу мне позвонила женщина и взволнованно прокричала в трубку, что сейчас ломают дом Достоевского на Владимирском проспекте, 11, дом, где была написана повесть «Бедные люди».
– Как ломают?! Ведь этот дом обещали не трогать! – кричу я в ответ.
– В том-то и подлость, что они начали его разрушать в субботу, когда людей для его спасения не собрать! Сделайте что-нибудь!
Я мчусь на студию. Оператор мой уехал за город, директор картины Галя Любимова, слава Богу, нашлась и тоже едет на студию.
Студия пуста, что делать? И тут навстречу мне вышел оператор Сергей Балакирев.
– Сережа! – кинулась я к нему, – у тебя камера есть?
– Есть, и даже кассета заряженная пленкой есть.
Вот это – удача! Камеру обычно сдают после съемки в цех съемочной техники, а пленку заряжают перед самой съемкой.
Я объясняю ему, что происходит на Владимирском, 11 и спрашиваю:
– Поможешь? Надо снять это обязательно.
Он спросил только: – Машина есть?
– Нет, конечно! Вызовем такси.
Вызываем такси, погружаем камеру со штативом и мчимся на Владимирский.
То, что мы увидели, нас потрясло. Половины дома уже не было (это был небольшой двухэтажный особняк). Словно гигантское допотопное животное ковш экскаватора захватывал часть дома, дрожал, «откусывал кусок» и, развернув свою длинную шею-стрелу, «выплевывал» в сторону «откусанное». Перед домом лежали груды кирпичей и штукатурки. Но та часть дома, где жил и работал Достоевский, была еще цела!
Сергей поставил штатив, укрепил на нем камеру и начал снимать.
Нас заметили. Ковш застыл. Рабочие сошлись вместе и о чем-то разговаривали, поглядывая в нашу сторону. Потом двинулись на нас. Впереди шел человек с монтировкой. Остальные тоже подбирали что-то с земли, «вооружались».
Сергей обернулся ко мне:
– Валентина Ивановна, у нас какое-нибудь письмо есть?
– Нет, – покачала я головой. «Какое-нибудь» письмо называлось «Производственное задание» и выдавалось нам, когда мы снимали на улице. Там студия обращалась ко всем, от кого это зависело, например, к милиции и ГАИ, с просьбой оказывать нам содействие в съемках.
– Тогда держитесь за штатив, кажется, сейчас нас будут бить, – сказал Сергей.
Положение было нехорошим. Бежать мы с камерой не могли, такси было отпущено.
Что делать? Что им сказать? – лихорадочно соображала я.
И тут наша Галя Любимова, маленькая хрупкая женщина на очень высоких каблуках, шагнула им навстречу и в двух шагах от человека с монтировкой «подвернула ногу» и со страшным криком: «Ой, нога, больно, больно», упала ему на грудь, обхватив шею мужика руками.
Мужик уронил монтировку и машинально обхватил Галю двумя руками, чтобы не дать ей упасть. Сцена с ногой была разыграна блистательно. Остальные рабочие остановились в растерянности, напряжение было снято.
Я подошла к ним:
– Мужики, вы приезжие или питерские?
– Да местные мы, – отвечали они.
– Вы знаете, какой дом громите? Ведь здесь жил Достоевский!
– Да знаем мы, а что делать – нам приказали…
– В субботу? Когда никто не узнает?
– Ну, работа у нас такая…
– А что с монтировками-то на нас пошли?
И тут ответил бригадир, тот, что шел первым.
– Мы позора нахлебались уже из-за вас. Это же вы снимали нас, когда мы «Англетер» взрывали, нас друзья и родственники задолбали. Мы и согласились в субботу работать, а тут вас принесло.
Дальше разговор пошел мирный. Я убедила их остановить работу, ну хотя бы до понедельника. Они согласились – до понедельника, ладно.
А через час-другой подтянулись те из «Группы спасения», которых удалось вызвонить по телефону. Сменяя друг друга, они простояли до понедельника. В понедельник экскаватор исчез, а с ним и рабочие.
Какое-то время дом Достоевского простоял, разрушенный ровно наполовину. Потом к нему пристроили новую половину из свежего красного кирпича, потом накрыли весь дом новой крышей, оштукатурили и покрасили.
И теперь, проходя мимо него и поглядывая на боковой балкончик квартиры Достоевского, я всякий раз с потаенной радостью думаю:
«Нам как-то удалось достучаться до душ этих людей, разрушавших дом. Ведь доброта, совесть есть в каждом, только иногда глубоко запрятаны. Что-то эти мужики поняли, и потому дом стоит до сих пор».
«Встреча»
Вчера за полночь включила канал «Союз», там начинался документальный фильм «Лекарь». Авторы – незнакомые, студия – тоже. Успела запомнить одно имя – Андрей… Он и автор и продюсер. В первых же кардах увидела Владыку Антония и со вниманием досмотрела фильм до конца. И увидела много кадров, снятых мною. Вот Владыка идет по длинному коридору, благословляя прихожан. Коридор залит солнцем, потому что одна его стена почти сплошь стеклянная. Это – недавняя пристройка к храму, коридор соединил его с приходским домом. Мы снимали эти кадры в конце хмурого ноября, и – удача! – было солнечно и все хорошо освещено. Увидела родные лица – вот Таня Майданович, вот Джилиан Кроу, вот Келси Чешир, а вдали мелькнула Ирина Кириллова, вот Владыка положил руку на голову ребенка… И столько любви в наполненном светом пространстве, что, кажется, она переливается через экран, и я невольно улыбаюсь. Помню, оператор Виктор Петров с камерой на плече медленно отступал перед Владыкой, а я освобождала проход, чтобы его не толкнули случайно под руку и не испортили такой длинный план. И вот теперь я вижу его в чужом фильме. Да если бы только в одном этом!
Приятно сознавать, что наш фильм стал классикой и разобран на цитаты, Но не могу не вспомнить, с каким трудом, муками, а порой горькими слезами он нам достался! Уже давно работа документалистов стала подвигом, и настала пора об этом рассказать – хотя бы на примере одного моего фильма «Встреча».
Шел 1993 год. Мы приехали в Англию с двумя камерами. Но без единого метра пленки. Оператор сказал, что снимать Владыку Антония на нашей пленке – преступление. Пленка была только одна, шосткинской фабрики, и давала почти стопроцентный брак. Помню, Никита Михалков как-то пошутил: «Наша пленка – лучшая в мире, она не боится света». Тащить такую пленку в Лондон, чтобы привезти брак, действительно, было ни к чему. Госкино разрешило командировку на пять дней, и, соответственно, суточные тоже были выданы на пять дней. Мы с оператором сложились и купили на них сто двадцать метров пленки «Кодак» для кинокамеры (это чуть больше трех минут изображения). Еще у нас была одна трехчасовая кассета, которую нам дал незнакомый человек вместе с видеокамерой VHS.
Оператора поселили в русско-английской семье, а я, как всегда, жила у своей подруги Тани Чамберс. Из экономии мы ходили по Лондону пешком. Мы так уставали, что иногда оставляли аппаратуру прямо на асфальте и уходили искать точку съемки. Однажды, возвратившись, застали у брошенных вещей полицейского. «Это ваше?» – спросил он. «Да!» – ответили мы. «Sorry!» – и полицейский ушел. Фу-у… Пронесло!