Вообще, это походило на какую-то аферу – приехать в Англию на пять дней без пленки, почти без денег, чтобы снять полнометражный фильм о человеке, возглавлявшем епархию Русской Православной Церкви в Великобритании. Но когда начинались съемки Владыки Антония, мы забывали обо всем. Какое счастье, какой дар судьбы было слушать, слышать его! Кто испытал хоть раз такое состояние во время съемок, тот все поймет про документалистов: безденежье, усталость, один бутерброд на двоих, купленный в уличном ларьке – все это было такой ерундой по сравнению с ликованием души. Оно не оставляло нас, и, думаю, как-то передавалось потом с экрана.
Постепенно все менялось к лучшему. Прихожане привыкли к нам, завязывались дружеские отношения, все чаще звонили незнакомые люди и говорили что-нибудь вроде: «Завтра могу возить вас по Лондону четыре часа». Нас спасали магические слова «Bishop's blessing». Снимать в храме всегда очень трудно: каждую минуту ты понимаешь, что мешаешь людям молиться. Когда кто-нибудь косо смотрел на нас или шепотом делал замечание, я оборачивалась и говорила «Sorry, Bishop's blessing» («Владыка благословил»). И люди расступались, давали нам проход и начинали улыбаться.
Анна Гарретт, староста собора, которая когда-то с сомнением разглядывала меня, прежде чем дать телефон Владыки Антония, пригласила нас к себе на чай, после чая показала нам альбом. В альбоме были парижские фотографии русских девчонок и мальчишек из отряда «Витязей», и командиром отряда был Андрей Блум, будущий Митрополит Сурожский Антоний. Вот и он сам на нескольких фотографиях – то серьезный, то смеющийся, то в группе студентов-медиков, уже повзрослевший. Это Сорбонна, где он окончил два факультета – биологический и медицинский.
– Ну, каким, каким он был тогда? – спрашивала я. С трудом подбирая русские, подзабытые слова, она говорила:
– Он был командиром отряда «Витязи», и если ночью была тревога… ну, пожар какой-нибудь, он первый выскакивал из палатки… Глаза еще закрыты, но бежал помочь, всегда первый…
Фотографии нам разрешили взять с собой, чтобы переснять на мультистанке. Потом я их вернула, а дома остались копии. Какое счастье, что Анна Гарретт нам поверила! Поверил и отец Сергий Гаккель, тогда ведущий религиозной программы русского отдела ВВС. Познакомились мы с ним в храме, потом он попросил меня дать интервью на радио ВВС, а я его – сняться в нашем фильме. Он пригласил нас с Виктором к себе в гости, и там нас ждала настоящая удача! Отец Сергий вынес маленькую кассету с восьмимиллиметровой кинопленкой. На ней была снята его свадьба, а среди гостей двигался, улыбался, светился радостью безбородый священник – будущий митрополит Антоний. Отец Сергий отдал нам кассету, взяв обещание вернуть ее. Знала бы я тогда, что ждет меня с этой кассетой в Питере!
Владыка Антоний просил снимать фильм не о нем, а о Сурожской епархии, и посылал нас в самые отдаленные уголки Англии, где был какой-нибудь маленький приход. Нам было интересно, как англичане приходят к православию, откуда берутся священники и, наконец, сами храмы. В Эксетере мы побывали в небольшом храме, построенном в XVI веке. Он пустовал, и Англиканская Церковь передала его в безвозмездную аренду православным, просто чтобы дыхание людей и тепло горящих свечей не позволили рухнуть храму. «Живите в доме, и не рухнет дом» (А. Тарковский). Там, прямо внутри храма была встроена маленькая колоколенка, в хоре пели взрослые и дети, а служил Литургию англичанин отец Никанор. В Эксетере жил протодьякон Петр Скорер, внук Семена Людвиговича Франка. После вечерней службы мы остались ночевать в его доме, и за чаем они с женой, перебивая друг друга, рассказывали, как пришел в православие отец Никанор.
Глаза Петра светятся юмором, и он вспоминает:
– Однажды, лет тридцать тому назад, он с одним своим другом поехал в Париж повеселиться и провести время. Полил невероятный дождь, они нашли какую-то подворотню и в нее вбежали, прислонились к какой-то двери и упали… Как он говорит: «Я впал в православие». Это была церковь на улице Петель, Патриарший собор в Париже, шла служба. Когда он пришел в себя, он не вышел, а остался там, прослушал всю службу, и потом он мне говорил: «Я вообще не был верующим, но сообразил, что если Бог есть, то Его можно славить только вот таким образом». Ну, а потом он вернулся в Англию, увидел как-то Владыку Антония по телевизору. Это его затронуло, он связался с каким-то нашим священником и принял православие».
В Бристоле с нами случилась забавная история. Как-то я рассказала Ирине фон Шлиппе о том, как нужна нам пленка, и что мы могли бы ее купить, но у нас по смете оставались деньги только на осветителей. Предполагалось, что осветители должны быть из местных, англичане. На самом деле, никакие осветители нам не были нужны: единственный осветительный прибор, который мы взяли с собой, Виктор сам включал в розетку. Соблазн купить пленку был велик, но в ведомости нужны английские фамилии с паспортными данными и роспись.
Должно быть, Ирина рассказала кому-то об этом. И вот, в Бристоле после съемок в храме, когда нас с Виктором поили чаем, в комнату вошел знакомый дьякон, а с ним несколько молодых мужчин.
– Валя (он говорил немного по-русски), это light engineers (осветители), они согласны…
– Кто это? – спросила я.
– Они преподаватели университета, но поют в церковном хоре. Я им рассказал, что нужны light engineers; в общем, они согласны.
Я была поражена. Чтобы англичанин пошел на обман – расписался в ведомости о получении денег, не получив их?! А как же налоги? Не уплатить налог – преступление!
– Кеннет, мне не нужно столько light engineers!
– Ну, как хочешь, они все согласились…
Преподаватели университета согласились на это. Поколебавшись, я согласилась тоже. Налоговая служба ничего не узнала, надеюсь. А совесть мучит до сих пор. Нам помогали многие люди, и русские, и британцы, просто из любви к Владыке Антонию и уважения к нему. Для англичан он был окном в Россию, для русских – голосом Церкви, не умолкавшим в самые трудные для нее времена. В общем, мы купили еще пленки «Кодак».
Пять дней, отпущенных на командировку, давно закончились, а мы все продолжали снимать. Мы пробыли в Англии сорок дней и привезли двадцать один час отснятого материала – на пленке «Кодак» и на видеокассетах. Вот тут-то и начались главные трудности. Казалось бы, до дефолта было еще далеко, но наша маленькая смета в тридцать четыре тысячи оказалась просто мелочью для проезда на трамвае. Студия предложила закрыть картину по причине отсутствия денег. Закрыть картину, имея на руках двадцать один час материала? Ни за что!
Драгоценную кассету отца Сергия Гаккеля я повезла на «Ленфильм» в цех комбинированных съемок. Нужно было перевести изображение с пленки 8 мм на 35 мм. «Эта работа будет стоить семьсот тысяч, – сказали мне. – Но если не через бухгалтерию, а напрямую, то триста тысяч». Триста тысяч! Да у меня и рубля не было… Я обратилась за советом к доброму знакомому, замечательному оператору «Ленфильма» Генриху Маранджяну. Услышав мой рассказ, он посмеялся и обещал подумать. А через несколько дней позвонил и сказал, что работу эту сделает его ученик за пятьдесят тысяч.
Я стала обзванивать друзей. Валентина Степанчева предложила мне сходить к отцу Василию Лесняку.
– Знаешь, – говорила она, – у него самого денег нет, но в приходе есть богатенькие люди, может они как-нибудь помогут…
Через несколько дней отец Василий пригласил ее и меня к себе домой, велел принести кассету с отснятым материалом. Все, что я помню об этой встрече: я не произнесла ни одного слова. За меня говорила Валя. Отец Василий выслушал, попросил кассету, долго вставлял ее в магнитофон, она выезжала обратно. Наконец он засунул пальцы в щель и вынул оттуда карандаш. Посмеялся над проказами внука и начал смотреть. Смотрел долго, внимательно; потом, не сказав ни слова, поднялся, подошел к книжному шкафу и достал конверт.
– Вот, мне принесли деньги на ремонт храма, возьмите. Здесь миллион. – И протянул мне конверт. Я затрясла головой:
– Нет, ни за что!
И тогда он как-то строго и очень твердо сказал:
– А я не вам даю деньги, а Владыке Антонию!
И я взяла конверт.
Удивительно, как люди, знавшие Владыку Антония лично, или слышавшие его голос по приемнику, или читавшие его проповеди, втягивались в работу над фильмом. Вот два Володи – Локотко и Логачев. Я познакомилась с ними, когда пришла в одну кинокомпанию перегонять материал с видеокассет на кинопленку. И вот как-то, просматривая материал с Владыкой Антонием, Володя Локотко произнес:
– Как мне нравится этот дедушка!
Потом долго молчал и проговорил задумчиво:
– А ведь я некрещеный, Валентина Ивановна…
– Если ты решишься, мы тебя окрестим, – отвечала я.
– И вы будете моей крестной матерью?
– Да, если хочешь.
И тут заныл второй Володя:
– А я крещеный, но тоже хочу, чтобы вы были моей крестной матерью.
Так появились у меня два крестных сына.
С тех пор прошло двадцать лет. Мы сидим у меня на кухне. Володя Локотко с женой только что вернулись с острова Корфу. Там они побывали у святого Спиридона Тримифунтского, и так совпало, что в тот день был крестный ход с мощами святителя Спиридона. Случайное ли совпадение? Год назад я из-за болезни не смогла поехать на Корфу. Путевка пропала. Я понимала, что вряд ли соберусь еще раз. И вот Володя дарит мне икону святителя Спиридона, икону, которую он приложил к его открытым мощам. С этой иконой словно пришло утешение от святого Спиридона Тримифунтского: не горюй, что не была на Корфу. Все близко, все рядом. И ты начинаешь чувствовать, что кто-то есть за тобой.
Помощь шла отовсюду. Мы, в конце концов, закончили наш фильм. Через год я привезла «Встречу» на фестиваль православных фильмов в Москву. В день открытия пришла пораньше. И в полупустом фойе перед зрительным залом увидела стол, заваленный кассетами. Подошла поближе. Это был мой фильм «Встреча», и торговал ими незнакомый человек неприятной наружности. Я спросила: