Алексей Никитин вызвался мне помочь.
– Только не покупай в центре, там очень дорого. Завтра я отпрошусь с работы, и мы поедем на окраину Лондона в магазин, хозяин которого – индиец. Там будет хорошая скидка.
На другой день в магазине индийца мы купили замечательную камеру, запасные батареи, микрофон-«петличку», несколько кассет для съемок, и великолепную сумку для камеры. Расплатились и получили пятьсот фунтов сдачи.
На съемку я позвала прихожанина храма Ника Хейла. Он был профессиональным оператором, работал когда-то на лондонском телевидении и уж, конечно, хорошо разбирался в видеотехнике. У него был только один недостаток: он ни слова не знал по-русски. Но это нам не мешало. Мы молча установили камеру, я прикрепила «петличку» Владыке Антонию, вместе мы проверили трансфокатор и съемка началась.
Какое же это счастье – задавать вопросы тому, кого снимаешь, сидя напротив него и глядя в его лицо, а не в объектив камеры! Мы разговаривали, и это было настоящее общение двух людей, а не человека и мертвой камеры. Владыка Антоний был в ударе, я спрашивала, не устал ли он и можно ли еще задать вопрос. Вместо часа съемка продолжалась часа два, только однажды Ник Хейл прервал меня, жестом показав, что нужно поставить новую кассету.
Когда съемка кончилась, я рассказала Владыке все: как он ошибся и дал не тысячу, а три тысячи фунтов, как я мучилась, потому что хотела купить хорошую камеру, как я чувствую себя бесконечно виноватой, и как нам повезло в магазине у индийца, где мы сэкономили пятьсот фунтов.
Я протянула ему конверт:
– Здесь оставшиеся пятьсот фунтов.
Я ожидала какой угодно реакции, была готова ко всему, а он воскликнул:
– Так купите себе платьице!
Господи! «Платьице!» – это слово из моего далекого детства.
«Сегодня наденем новое платьице и поедем за город», – сказала мама 22 июня 1941 года, в воскресенье. Но тут вошел отец произнес: «Кажется, мы никуда не поедем. Война!»
– Возьмите, Владыка, не нужно мне никакого платьица. Спасибо Вам за камеру и простите, простите меня!
Он забрал конверт и сунул его куда-то за подрясник.
– Упадет, – испуганно сказала я.
– Не упадет, – твердо ответил он.
Похороны Владыки Антония 13 августе 2003 года на Лондовском кладбище Олд Бромптом
Лондонский Успенский собор
Много лет спустя я позвонила Ирине фон Шлиппе и напомнила ей эту историю, она все еще мучила меня.
– Да успокойся ты! Он знал прекрасно, что там было три тысячи, но он знал также, что три тысячи ты ни за что не возьмешь. Ты и одну-то не хотела брать!
Этой камерой я снимала Владыку Антония все последние годы его жизни.
С этой камерой трое суток, с перерывами для сна, я простояла у гроба Владыки Антония, снимая прощание с ним.
Эта камера запечатлела крест из двух вытянувшихся белых облаков, вставших над могилой Владыки Антония в тот самый момент, когда гроб медленно опускали в могилу. Тысячи людей, собравшихся на кладбище Old Brompton, наблюдали, как крест медленно таял, пока могильщики бросали землю на гроб.
Удивительно, но ни в храме, ни на кладбище других операторов я не увидела.
Вот так получилось, что камера, из-за которой было столько переживаний, оказалась единственной, что сняла конец земной жизни Митрополита Сурожского Антония.
Поистине, пути Господни неисповедимы!
«Мои бриллианты»
Как-то я простудилась и все кашляла во время съемки. Беседа была личная, Владыка отвечал на мои вопросы. Кашель мешал записи. Владыка всякий раз деликатно замолкал, а потом продолжал говорить, не меняя интонации – сказывался огромный опыт выступлений на радио и телевидении.
Во время очередного приступа кашля он сказал: «Хотите чаю?» – Хочу, – ответила я, – но у меня нет ключей от кухни». – У меня есть, – ответил он и достал из кармана огромную связку ключей. Это были ключи от храма и всех пристроек, включая маленькую кухню, в которой готовили чай после службы. Тогда я поняла, почему его называют «сторожем» – с юмором и тепло.
Мы прошли на кухню, где я знала каждый уголок – не раз приходилось помогать убирать и мыть посуду. Несмотря на мои протесты, Владыка взялся готовить чай сам.
– Мама хотела, чтобы родилась девочка, а родился я, – объяснил он, – вот и пришлось научиться вести хозяйство.
Он разливает чай, достает печенье из огромной коробки, рассказывает:
– Одна женщина в приходе отвечает за это печенье – коробка всегда должна быть полной. Она приходит в воскресенье, открывает коробку и говорит возмущенно: «Ну кто опять съел печенье?» А я молчу – молчу-у, потому что я его съел.
Мы смеемся.
В замкнутом пространстве маленькой кухни идет непринужденная беседа. Можно быть откровенной и задать любые вопросы – о себе, например. Правильно ли я живу и как жить дальше? Но тон беседы шутливый и не хочется его нарушать. А он словно прочел мои мысли:
– Валя, я ничего о Вас не знаю. Какая у Вас семья, с кем вы живете?
– Одна как перст, – отвечаю я, – и очень богата…
Он вскинул брови, и на лице его появилось выражение, которое я до сих пор не могу определить одним словом – удивление, жалость? Так смотрят на ребенка, который заигрался и разбил чашку – с сочувствием и сожалением.
Я поспешила добавить:
– У меня замечательные друзья – это мои бриллинаты!
Он смеется:
– Не трудно в это поверить…
Однажды Владыка Антоний вышел из своих дверей, держа в руке конверт. Он подошел и молча протянул его мне. Я стала читать. На бланке храма черным фломастером было написано:
«Дорогая Валя! Примите искреннюю благодарность за все, что Вы делаете для Русского народа и для Церкви.
От фломастера буквы расплылись, я медленно разбирала неровный почерк Владыки. Когда я подняла голову, его уже не было…
Я опустилась на стул. Потом достала лист бумаги и написала ответ:
Дорогой Владыка Антоний! Благодарю Вас за теплые слова, которые Вы написали мне. В коллекции моих «драгоценностей» этот «бриллиант» – самый дорогой.
Благословите,
Эта история с «бриллиантами» имела неожиданное продолжение.
Новгородское телевидение решило снять фильм: мои воспоминания о Владыке Антонии. Они сняли длинное интервью со мной, где я, в том числе, рассказала и о чаепитии на кухне приходского дома.
Через некоторое время мне позвонила редактор и сказала, что худсовет утвердил название фильма.
– Какое же? – спросила я.
– «Совершенно одна и очень богата».
Я была ошеломлена.
– Вы серьезно? Может, и адрес сразу дадите?!
– Но это слова из Вашего интервью!
– Слова вырваны из контекста!
Письма владыки Антония В. И. Матвеевой
Споры о названии ни к чему не привели. Но, к счастью, фильм так и не получился.
Старец Софроний
Я ничего не знала о старце Софроний, когда собиралась в первый раз в Англию. Подруги говорили:
– Счастливая, увидишь Владыку Антония! А если повезёт, и отца Софрония.
– А кто это такой? – спрашивала я.
– Там узнаешь, – смеялись друзья.
Не состоялся бы этот разговор, может и не удалось бы встретиться с отцом Софронием.
В лондонском храме Пресвятой Богородицы и всех Святых я узнала от кого-то из прихожан, что живёт отец Софроний Сахаров в Эссексе, что ехать на электричке – час, а потом ещё как-то добираться. И дали телефон монастыря. Я звонила в монастырь, мне отвечали по-английски, языка я не знала и не могла объяснить, кто я и чего хочу. После нескольких неудачных попыток я набралась смелости и обратилась за помощью к Владыке Антонию.
На другой день в доме, где я жила, раздался телефонный звонок. Было восемь часов утра. Моя подруга Таня страшным шепотом произнесла:
– Владыка Антоний звонит!
Я скатилась со второго этажа. Ровным голосом, как-то по-военному чётко, Владыка Антоний произнёс:
– Звоните в монастырь. Отец Софроний ждёт Вашего звонка у телефона.
Я перевела дух и позвонила.
У отца Софрония был старческий голос, доносившийся словно издалека. Звучал он ласково, располагающе. Старец приглашал приехать, но не в воскресенье – будет много народа, не удастся поговорить. Договорились на понедельник. Таня согласилась отвезти меня.
В понедельник встали пораньше, сели завтракать, Таня включила радио, а через минуту ахнула:
– Нет, только не это!
– Что? – в тревоге спросила я.
– Объявлена всеобщая забастовка транспортников!
– Ну и что? Мы же на машине! – легкомысленно сказала я.
– Ты не понимаешь! Да мы даже за угол не завернем! По радио всё время говорят, чтобы люди по возможности оставались дома. Лондонское метро закрыто, автобусы не ходят. Это значит, все сели в машины. Мы не сможем ехать, звони, отказывайся.
Я позвонила, и отец Софроний довольно быстро согласился перенести встречу на неделю.
В следующий понедельник мы опять встали пораньше, сели завтракать, включили радио. Услышав диктора, Таня застонала.
– Что? – опять встревожилась я.
– Так как забастовка транспортников не принесла результатов, сегодня объявлена еще большая забастовка. По всей Англии общественный транспорт встал, людям, приехавшим на работу из загорода, советуют оставаться ночевать в гостиницах.
Видя, что я расстроена, Таня сказала:
– Ладно, доедем до Наташи, а там решим, что делать.
Подруга Наташа уже бывала у отца Софрония и взялась нас проводить. С трудом, то трогаясь, то останавливаясь, мы проехали полтора квартала до её дома.
– Так и мотор запороть недолго, – ворчала Таня.
Наташа считала, что ехать бессмысленно:
– Мы просто не выедем из города, – сказала она и поставила точку.
Мы молча посидели, и я пошла к телефону.