Афины были одним из главных культурных и интеллектуальных центров Древнего мира. В первом тысячелетии до Р. Х. в Афинах последовательно сменилось несколько форм правления: сначала на смену царской власти пришло аристократическое правление, затем, после реформ Солона (VII–VI вв. до Р Х.), власть перешла к народному собранию (έκκλησία), в работе которого мог участвовать любой гражданин (так называемая афинская демократия). Высшим законодательным и судебным органом Афин был ареопаг, состоявший из пожизненных членов-архонтов. В 338 году до Р Х. Афины вошли в состав Македонского царства, в 146-м – подпали под власть Рима, но пользовались привилегированным статусом «города-союзника».
С Афинами связана деятельность создателей греческой драмы – Эсхила, Софокла и Эврипида, а также «отца комедии» – Аристофана. V–IV век до Р Х. ознаменован расцветом философской мысли, связанным с именами Сократа, Платона и Аристотеля. Около 385 года Платон создает свою Академию, в 335-м Аристотель основывает Лицей, в самом конце IV века Зенон создает школу стоиков. Сочинения Платона, Аристотеля и стоиков входят в золотой фонд мировой философской литературы.
Парфенон, Афины
Афины были одним из главных религиозных центров Греции. В архитектурной панораме города, раскинувшегося на холмах, по сей день доминирует Парфенон – построенный в середине V века до Р Х. храм, посвященный покровительнице города богине Афине. Воздвигнутый выдающимися архитекторами с соблюдением строгих классических пропорций, этот храм является непревзойденным архитектурным шедевром. Помимо Парфенона в городе было множество других храмов, посвященных различным богам: сохранились руины некоторых из этих храмов. Во времена Римской империи Афины утратили свое
былое политическое могущество, существенно сократилось их население, но город сохранял значение в качестве важнейшего образовательного центра, превратившись в подобие современного Оксфорда или Кембриджа. Сюда со всей Греции съезжалась молодежь для получения классического образования. Здесь велись философские споры и сохранялись традиции свободомыслия, заложенные еще в эпоху демократии.
Павел осматривает город
В этот знаменитый город прибывает Павел из Верии. Сюда же должны прийти к нему Сила и Тимофей. «В ожидании их в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов», – пишет Лука (Деян. 17:16). Что стоит за этой фразой? Прежде всего, она указывает на обилие храмов и статуй языческих богов, по числу которых Афины намного превосходили любой другой город Средиземноморья.
Афины в древности
Ярким свидетельством этого является описание города, сделанное во II веке по Р. Х. греческим географом Павсанием:
Поблизости[213] находится храм Деметры со статуями как самой Деметры, так и ее дочери и Вакха, держащего факел… Недалеко от храма находится статуя, изображающая Посейдона на коне… От ворот до Керамика идут крытые галереи… Вторая из этих галерей заключает в себе святилища богов… Тут же статуи Афины Пэонии (Целительницы), Зевса, Мнемосины и муз с Аполлоном…[214]
Недалеко от статуи Демосфена находится храм Ареса. В нем находятся две статуи Афродиты; статуя Ареса… Тут же – статуя Энио́ (богини войны)… Около храма стоят статуи Геракла, Тесея и Аполлона Анадумена, завязывающего лентою волосы[215].
Входящим в афинский Одеон в числе многого другого бросается в глаза статуя Диониса… Выше Керамика и стои, называемой Царской, находится храм Гефеста. Что рядом с ним стоит изображение Афины, я этому ничуть не удивляюсь…[216]Храм Диоскуров – один из древнейших… Рядом находится Пританей… Там стоят также изображения богинь Эйрены (Мира) и Гестии (Священного огня) и много других статуй… Если отсюда спускаться в нижнюю часть города, то встретим храм Сараписа… Рядом сооружен храм Илитии… Перед входом в храм Зевса Олимпийского – а этот храм построил римский император Адриан… стоят статуи Адриана… На этом участке есть древние произведения, медный Зевс, храм Кроноса и Реи и священный округ Геи (Земли), именуемой «Олимпией»[217].
Упоминаются и другие храмы и статуи, в том числе возле храма Зевса – статуя Аполлона Пифийского, святилище Аполлона Дельфийского и храм Афродиты[218]; возле театра – святилище Диониса с двумя его изображениями[219], голова Горгоны-медузы, изображения Аполлона и Артемиды[220]; по дороге в Акрополь – «храм Асклепия, который из-за статуй, изображающих бога и его детей, и картин достоин обозрения»[221]; далее – храм Фемиды, Геи Куротрофос (Земли-Воспитательницы) и Деметры Хлои (Зеленеющей)[222]; в самом Акрополе – Парфенон и множество статуй богов[223].
Труд Павсания показывает, что в Афинах храмы греческим богам соседствовали с храмами богам египетским и римским, статуи богов – со статуями героев, императоров, философов и поэтов, театры и иные светские здания – с культовыми сооружениями разных эпох, размеров и стилей. Старательно перечисляя языческие святыни города, географ воссоздает картину мультикультурного мегаполиса с ярко выраженной религиозной составляющей.
Однако Павла, как явствует из рассказа Луки (возможно, сопровождавшего его в Афинах), город не впечатляет: он не восхищается его культурным разнообразием, не осматривает достопримечательности, не посещает театры. Наоборот, его дух возмущается при виде множества статуй богов, которыми украшен город. Это вполне естественная реакция на увиденное ортодоксального еврея, для которого язычество – мерзость, а языческие боги – бесы.
Павел и язычество
В греческом переводе Псалтири сказано: «Все боги народов – бесы» (Пс. 95:5). Этот текст был хорошо известен первым христианам, которые сознавали демоническую природу языческого культа. Утверждение, что языческие боги – не просто вымышленные существа, а реальные демоны, проходит через всю раннехристианскую апологетическую литературу. «Боги ваши – демоны жуткие и бесчеловечные», – пишет Климент Александрийский (II–III вв.)[224]. По словам Лактанция (III–IV вв.), демоны «прячутся в храмах, присутствуют во время священнодействий и часто совершают чудеса. Люди, пораженные ими, начинают верить статуям богов и духов»[225].
Как мы помним, в Первом послании к Коринфянам Павел говорил, что «идол в мире ничто» (1 Кор. 8:4). Можно было бы на основании этих слов предположить, что он считал богов вымышленными существами. Однако далее в том же послании он пишет о том, что «язычники, принося жертвы, приносят бесам, а не Богу» (1 Кор. 10:20). Отсюда явствует, что он вполне разделял раннехристианское представление о языческих богах как бесах.
Отношение Павла к язычеству в целом – резко негативное. В соответствии с ветхозаветным представлением, согласно которому язычество появилось вследствие уклонения от изначальной веры в Единого Бога[226], Павел пишет о том, какой ущерб оно нанесло человеческой нравственности:
Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, – то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца… Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение. И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму – делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы (Рим. 1:21–31).
По концентрации негативных слов и выражений («осуетились», «омрачилось», «обезумели», «нечистота», «осквернили», «ложь», «постыдные страсти», «противоестественное», «похоть», «срам», «превратный ум», «непотребство», «неправда» и далее до конца) этот отрывок не имеет себе равных во всем литературном наследии Павла. Он показывает, что отношение Павла к язычеству было непримиримым, даже если по тактическим соображениям он не всегда его выказывал, как станет ясно из его речи в ареопаге. В язычестве его возмущал не только отказ от поклонения Единому Богу, но и те проявления безнравственности, к которым этот отказ, по его мнению, неизбежно ведет.
Павел и афиняне
В Афинах Павел первым делом находит синагогу, где общается с иудеями. Впервые Лука не отмечает противодействие его проповеди со стороны иудеев: возможно, местные иудеи прониклись царившим в Афинах духом толерантности. И тем не менее основной интерес к его проповеди проявляют местные языческие философы:
Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога (Ίουδαίοις καί τοις σεβομένοις[227]), и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов (σπερμολόγος)?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах (ξένων δαιμονίων δοκει καταγγελεύς είναι)», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое (Деян. 17:17–21).
Лука не без юмора описывает афинские нравы, отмечая любопытство жителей по отношению к новым учениям и поверхностный уровень их восприятия. Из афинских философов он выделяет стоиков и эпикурейцев – две группы, стоявшие на противоположных концах богатого спектра философских школ. Весьма упрощенно различия между ними можно представить следующим образом: эпикурейцы проповедовали наслаждение жизнью и следование естественным желаниям, а стоицизм, напротив, призывал к отказу от удовольствий, к сдержанности, к нравственному совершенствованию. Стоики были непримиримыми противниками эпикурейцев, обвиняя последних в разврате[228].
Проповедь ап. Павла в Афинах. 1515 г.
Художник Рафаэль (Музей Виктории и Альберта, Лондон)
Выделяя две группы философов, Лука одновременно отмечает разницу в их реакции на проповедь Павла. Греческий текст Деяний здесь может быть понят двояко. С одной стороны, его можно понять так, что эпикурейцы обвинили Павла в суесловии, а стоики решили, что он проповедует чужих богов. С другой – эпикурейцы и стоики могли составлять единую группу, внутри которой раздавались разные голоса: одни считали, что Павел суеслов, другие – что он проповедует какую-то не известную им языческую религию. Мы придерживаемся второго понимания.
Комментаторы[229] обращают внимание на то, что слова «он проповедует о чужих божествах» созвучны тому обвинению, которое в свое время было выдвинуто против Сократа его противниками из числа афинских граждан: «Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь»[230].
Итак, философы приглашают Павла в ареопаг. И здесь мы подходим к кульминационному моменту повествования Деяний о пребывании Павла в Афинах и одному из главных эпизодов всей книги.
Павел в ареопаге
Речь Павла в ареопаге представляет собой яркий пример того миссионерского подхода, который он, стремясь «для всех сделаться всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9:22), последовательно применял в разных ситуациях:
И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам давая всему жизнь и дыхание и все. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла
Ареопаг во времена Павла представлял собой собрание примерно из сотни членов, принадлежавших преимущественно к местной аристократии. Он продолжал сохранять свое значение в качестве органа городского управления, а также судебной инстанции[231].
Вид на ареопаг
Речь, обращенную к этому высокому собранию, Павел начинает с похвалы набожности афинян: эта похвала разительно контрастирует с тем, что Лука сообщает о первой реакции Павла на афинскую языческую культуру. Употребленное Павлом в отношении афинян прилагательное δεισιδαιμονέστεροι. может означать как «набожные», «религиозные», «благочестивые», так и «суеверные» (оно родственно слову δαίμων, которое в древнегреческой религии прилагалось к богам и богиням, но в христианской традиции получило устойчивое значение беса, демона). Павел отмечает, что сделал свое заключение, когда гулял по городу и осматривал его «святыни» (σεβάσματα – места поклонения). Это единственный случай в Деяниях, когда Павел упоминает о том, что осматривал город.
О существовании жертвенника «неведомому богу» (αγνώστω θεφ) из других источников неизвестно, и некоторые комментаторы, как древние, так и современные, считают, что в действительности в Афинах мог быть жертвенник «неведомым богам»[232]. Многие греки и римляне верили в то, что помимо известных им богов существуют неведомые боги. К ним относились с почтительной боязнью, так как об их характере и возможном влиянии на людей ничего не знали. Однако и в существовании жертвенника некоему одному «неведомому богу» нет ничего невероятного: он мог быть поставлен на всякий случай, из суеверного страха, что какое-нибудь божество из-за отсутствия ему жертвенника не будет почтено должным образом.
Павел, однако, решил сделать эту надпись отправным пунктом своего философского экскурса, главная цель которого заключалась в том, чтобы, выявив точки соприкосновения между монотеизмом и греческой философией, рассказать афинянам о Едином Боге. Этого Бога, утверждает он, эллины чтут, сами того не сознавая.
О Боге Павел говорит прежде всего как о Творце. Идея Демиурга, Бога Творца, не была чужда античной философии. Платон развивал ее в диалоге «Тимей», главный герой которого утверждает, что «все возникшее нуждается для своего возникновения в некоей причине»: этой причиной является Демиург. «Конечно, творца и родителя этой Вселенной нелегко отыскать, – говорит Тимей, – а если мы его и найдем, о нем нельзя будет всем рассказывать». И затем рассуждает о том, по какому образцу он создавал мир. Ведь «если космос прекрасен, а его демиург благ, ясно, что он взирал на вечное». Тимей приходит к выводу: «Для всякого очевидно, что первообраз был вечным: ведь космос – прекраснейшая из возникших вещей, а его демиург – наилучшая из причин»[233]. Космос, согласно Тимею, был создан по образу Бога Демиурга, который «создал небо, кругообразное и вращающееся, одно-единственное, но благодаря своему совершенству способное пребывать в общении с самим собою, не нуждающееся ни в ком другом и довольствующееся познанием самого себя и содружеством с самим собой»[234].
О том, что мир не мог появиться сам по себе, но нуждается в создателе, говорил и Эпиктет[235]. Мысли этого философа, представителя стоической школы, были известны по крайней мере тем из слушателей Павла, которые сочувствовали стоической школе.
Идея Бога-Творца, или Бога-Отца, управляющего вселенной, нашла отражение и в греческой поэзии, в частности у Горация:
Что я смею петь до хвалы обычной
Всех Отцу? Людей и богов делами
Правит Он во все времена, землею,
Морем и небом[236].
Очевидно, что речь Павла передана Лукой в конспективном изложении: писатель выделяет лишь ключевые мысли этой речи, которые могли быть развиты с опорой на греческую философию. Но даже в этих ключевых мыслях наблюдаются точки соприкосновения с греческой философией и поэзией. И первая из них – идея Бога-Творца.
Следующей точкой соприкосновения является мысль о том, что Бог не нуждается в рукотворных храмах. По свидетельству Климента Александрийского,
…Зенон, основатель стоической школы, в книге «Государство» также говорит, что мы не должны создавать ни храмов, ни изображений, ибо ничто из сотворенного не достойно богов, и, не сомневаясь, пишет буквально следующее: «Нет необходимости создавать храмы. Храм ведь не есть что-то действительно очень достойное, и его не стоит называть святым. Потому что ничто не может быть достаточно достойным и святым из того, что создано руками ремесленника[237].
Излагая идеи, созвучные мыслям греческих философов, Павел тем не менее стоит на твердой почве иудейского монотеизма с его представлением о том, что сам видимый мир является храмом Божиим. Наиболее ярко эта мысль выражена в книге пророка Исаии: «Так говорит Господь: небо – престол Мой, а земля – подножие ног Моих; где же построите вы дом для Меня?» (Ис. 66:1).
От концепции Бога-Творца, не нуждающегося в служении рук человеческих, Павел переходит к библейскому учению о том, что Бог произвел всех людей «от одной крови». Речь здесь идет о сотворении Адама (Быт. 1:27; 2:7). Тему единства человеческого рода Павел разовьет в Первом послании к Коринфянам, где будет говорить об Адаме как коллективном образе всего человечества и о Христе как «последнем Адаме» и «втором человеке» (1 Кор. 15:21–22, 45–49).
В качестве параллели к речи Павла в ареопаге нередко приводят речь римского историка, ритора и философа Диона Хрисостома (ок. 40 – ок. 120). В ней излагаются идеи, созвучные речи Павла:
Представление о естестве богов вообще и особенно о естестве предводителя Вселенной изначально и одно из главных, и понятие о нем дано всему человеческому роду, равно эллинам и варварам, – иными словами, будучи с необходимостью прирождено всякому разумному существу, возникнув естественно, без подсказки смертного учителя и без дурмана мистагога, оно охватило и сродство бога с людьми, и те многочисленные свидетельства истины, которые не позволили самым первым и самым древним людям упустить их и оставить без внимания. Дело в том, что эти люди не были расселены сами по себе вдалеке от бога или вне его, – напротив, живя в самой его сердцевине, пожалуй, даже сросшись с ним, и так и сяк лепясь к нему, они не могли долго оставаться беспонятными, и прежде всего потому, что восприняли от него пониманье и разум; и наконец, со всех сторон их освещали божественные и громадные светочи неба и звезд, да еще солнца и луны, и всевозможные виды являлись им днем и ночью, и без помехи они созерцали великолепные зрелища и слушали многообразные голоса: ветров и леса, рек и моря, ручных и диких зверей… Как же могли они остаться в неведении и не иметь понятия о том, кто посеял их и взрастил, кто охраняет их и питает, если отовсюду в них вливалась божественная природа: через зрение и слух и вообще через все ощущенья?.. И вот, чувствуя все это и все замечая, не могли люди не восхищаться божеством и не любить его…[238]
Пункты сходства между двумя речами очевидны: это и идея предводителя Вселенной, и мысль о родстве Бога с людьми и о том, что знание творца дано всякому человеку вне зависимости от его происхождения, и мысль о единстве человеческого рода. Дион Хрисостом был младше Павла, но его идеи отражают представления, широко распространенные в языческой среде того времени.
К подобным идеям апеллирует и Павел. Он ссылается на высказывание некоторых поэтов, не называя их по имени: τού γάρ καί γένος έσμέν («ибо мы – его род»). Многие ученые[239] видят здесь цитату из поэмы Арата из Сол «Явления» («Феномены»). В поэме таких слов нет, но считается, что они созвучны ее основным мыслям. Другие[240] полагают, что Павел цитирует Клеанфа. В его «Гимне Зевсу» есть такие слова: «мы – порожденье твое (έκ σού γάρ γένος έσμέν)»[241]. Они почти буквально совпадают с цитатой, приведенной у Павла. Оттолкнувшись от представления о Зевсе как верховном божестве, Павел пытается подвести слушателей к идее монотеизма.
Ап. Павел в Афинах. Встреча и беседа ап. Павла и Дионисия Ареопагита. Крещение Дионисия. Ап. Павел и сщмч. Дионисий Ареопагит (в центре). Миниатюра из Лицевого летописного свода. Кон. 70-х-нач. 80-х гг. XVI в. (БАН.П I Б. № 76. Л. 931 об.)
Мысль о том, что Божество (το θειον) не может быть подобно «золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого», опять же созвучна идеям некоторых греческих авторов[242]. Однако Павел излагает ее в выражениях, близких к Ветхому Завету, хотя и в более мягкой форме. Ветхозаветные увещания против языческих идолов, будь то золотых, серебряных или иных, гораздо более однозначны и прямолинейны: «Кумиры богов их сожгите огнем; не пожелай взять себе серебра или золота, которое на них, дабы это не было для тебя сетью, ибо это мерзость для Господа, Бога твоего» (Втор. 7:25); «и видели мерзости их и кумиры их, деревянные и каменные, серебряные и золотые, которые у них» (Втор. 29:17); «Идолы язычников – серебро и золото, дело рук человеческих: есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их» (Пс. 134:15–17).
Заключительная часть речи Павла, как она приведена у Луки, представляет собой сжатое изложение Евангелия. В ней три основные идеи, вмещенные в одну фразу: покаяние, приближение суда Божия, воскресение Христа. Можно, однако, предположить, что Павел не ограничился одной фразой, но рассказал афинянам о Христе, Его призыве к покаянию, Его жизни, смерти, обещании второго пришествия и воскресении. Все, что этому предшествовало, было преамбулой, произнесенной с целью установить контакт со слушателями, указать на параллели между знакомыми им философскими идеями и тем, что Павел намеревается им открыть.
«Об этом послушаем тебя в другое время»
Мы не знаем, много ли успел Павел сказать афинянам о сути христианской веры, но знаем, что его перестали слушать, когда он заговорил о воскресении:
Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Итак Павел вышел из среды их. Некоторые же мужи, пристав к нему, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит и женщина, именем Дамарь, и другие с ними (Деян. 17:32–34).
Идея воскресения была глубоко чужда греческой литературе. Великий драматург Эсхил написал: «Нет мертвым воскресения»[243]. Эти слова он вложил в уста Аполлона, выступающего в афинском ареопаге. За ними стоит твердое убеждение в том, что возвращение из загробного мира невозможно. Пятьсот лет спустя, когда Павел проповедовал в ареопаге, ничего не изменилось, и идея возвращения умершего к жизни казалась столь же невероятной и бессмысленной.
Как это часто бывает с великими произведениями человеческого гения, речь Павла не была по достоинству оценена ее непосредственными слушателями. В очередной раз проповедь Павла не имела успеха у тех, кому она была адресована.
Сщмч. Дионисий Ареопагит. Мозаика кафоликона монастыря Осиос Лукас, Греция. 30-40-е гг. XI в.
Тем не менее, как и в других случаях, за Павлом последовала группа людей, которых его слова убедили. Среди них Лука называет двух лиц по имени: Дионисия Ареопагита и Дамарь. О последней ничего достоверного не известно: возможно, она в дальнейшем играла видную роль в афинской христианской общине, коль скоро Лука считает нужным ее упомянуть. Что же касается Дионисия Ареопагита, то в церковную традицию он вошел как первый христианский епископ Афин и священномученик[244]. Не позднее начала VI века ему были приписаны богословские трактаты, оказавшие большое влияние на дальнейшее развитие христианской мысли[245].
Из предшествовавших повествований книги Деяний мы видели, какое яростное сопротивление встречала первохристианская проповедь со стороны иудеев. Но, как явствует из рассказа о пребывании Павла в Афинах, и в языческой среде христианство не без труда прокладывало себе дорогу. Для того чтобы привести язычников к вере в Единого Бога и в Его Сына Иисуса Христа, распятого и воскресшего, христианским проповедникам нужно было сломать множество стереотипов, сложившихся в умах их слушателей. Не случайно Павел говорит о христианстве как «безумии» для эллинов (1 Кор. 1:23).
Пройдет три столетия, прежде чем христианство займет лидирующие позиции в Римской империи, потеснив языческих богов с Олимпа и изгнав Афину из Парфенона. Это станет подлинной духовно-культурной революцией, которая изменит все развитие человеческой цивилизации. Но уже в I веке, когда Павел обходил города империи, семена новой веры были брошены в землю человеческих сердец и начали пускать в них корни.
Отвергая язычество, Павел тем не менее демонстрировал уважение к античной культуре и философской мысли. Такое отношение к античному наследию сохранится в Церкви и после того, как она одержит победу над язычеством. Христианские юноши будут продолжать изучать античных поэтов, писателей и философов, а сыновья благочестивых родителей-христиан – получать философское и риторическое образование в Афинской академии. В дальнейшем Платон, Аристотель и другие философы Древней Греции будут изображаться в притворах храмов в качестве тех, кто наряду с ветхозаветными пророками готовили умы и сердца людей к принятию Христа.
Медная доска с текстом речи ап. Павла в ареопаге
Речь Павла в афинском ареопаге вошла в историю христианской Церкви как пример мудрой и сбалансированной миссионерской стратегии. В современных Афинах, на Акрополе, рядом с развалинами Парфенона, в месте, условно отождествляемом с местом заседаний ареопага во времена Павла, находится плита, прибитая к скале. На ней золотыми буквами выгравирована речь Павла в ареопаге. Всякий, кто знает греческий язык, может, посещая Акрополь, прочитать эту бессмертную речь.