Апостол Павел. Биография — страница 17 из 33

Павел в Иерусалиме и Кесарии

Пребыванию Павла в Иерусалиме и Кесарии в книге Деяний посвящены пять с половиной глав (Деян. дСР 21:17–26:32), или более трети общего объема текста, в котором речь идет о Павле. Павел приходит в Иерусалим свободным человеком, а покидает его в узах. Остановка в Иерусалиме будет недолгой – менее двух недель. Пребывание же в Кесарии растянется более чем на два года и закончится отправкой Павла в Рим.

1. Павел в Иерусалиме

Вручение пожертвования

Как мы помним, целью путешествия Павла в Иерусалим была передача местной христианской общине пожертвований, собранных христианами в общинах, где Павел проповедовал. Сбор продолжался в течение целого года или даже более (во 2 Кор. 8:10 и 9:2 упоминается, что в Коринфе сбор осуществлялся «с прошедшего года») и охватил многие города. Павел спешил в Иерусалим к Пятидесятнице, «чтобы предоставить дар в приемлемой праздничной обстановке, когда город будет переполнен иудейскими христианами, пришедшими на праздник»[389].

Было ли пожертвование, собранное Павлом, принято иерусалимской общиной? Некоторые ученые считают, что не было[390]. Главным аргументом в пользу такой точки зрения является отсутствие какого-либо упоминания о принятии дара в книге Деяний. Сам Павел в Послании к Римлянам выражал неуверенность Старый в том, что его служение будет «благоприятно город святым», и просил римских христиан молиться об этом (Рим. 15:30–31). Уровень недоверия к Павлу в иерусалимской общине был настолько высок, полагает эта группа ученых, что его щедрое пожертвование могло быть отвергнуто.

Иерусалим. Вид на Старый город

Другие ученые, однако, полагают, что пожертвование, принесенное Павлом, было с благодарностью принято иерусалимской общиной[391]. Этому способствовало, во-первых, тяжелое материальное положение общины; во-вторых, у христиан из иудеев не было причин отвергнуть пожертвование, собранное христианами из язычников, поскольку оно было собрано во имя Того же Бога; в-третьих, трудно представить, чтобы лидеры иерусалимской общины, в свое время заповедавшие Павлу «помнить нищих» (Гал. 2:10), отвергли пожертвование, собранное во исполнение этого наказа[392].

Иерусалим.

Вид на Золотые ворота

Тот факт, что пожертвование не было отвергнуто, косвенно подтверждается фразой Луки: «По прибытии нашем в Иерусалим братия радушно приняли нас» (Деян. 21:17). Вряд ли прием можно было описать как радушный, если бы он начался с открытого конфликта.

Участие Павла в обряде очищения

В то же время дальнейшее описание пребывания Павла среди иерусалимских братьев показывает, что напряжение между христианами из иудеев, каковых в иерусалимской общине было, вероятно, большинство, и христианами из язычников, каковых было большинство в общинах диаспоры, продолжало сохраняться. И деятельность Павла оставалась камнем преткновения для первых. Павел рассказывает об успехе миссии среди язычников, но в ответ получает информацию об отношении к этой миссии и лично к Павлу в среде бывших иудеев. Иерусалимские братья предлагают Павлу на деле доказать свою приверженность закону Моисееву, чтобы тем самым снять существующее напряжение:

На другой день Павел пришел с нами к Иакову; пришли и все пресвитеры. Приветствовав их, Павел рассказывал подробно, что сотворил Бог у язычников служением его. Они же, выслушав, прославили Бога и сказали ему: видишь, брат, сколько тысяч уверовавших Иудеев, и все они ревнители закона. А о тебе наслышались они, что ты всех Иудеев, живущих между язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтобы они не обрезывали детей своих и не поступали по обычаям. Итак что же? Верно соберется народ; ибо услышат, что ты пришел. Сделай же, что мы скажем тебе: есть у нас четыре человека, имеющие на себе обет. Взяв их, очистись с ними, и возьми на себя издержки на жертву за них, чтобы остригли себе голову, и узнают все, что слышанное ими о тебе несправедливо, но что и сам ты продолжаешь соблюдать закон. А об уверовавших язычниках мы писали, положив, чтобы они ничего такого не наблюдали, а только хранили себя от идоложертвенного, от крови, от удавленины и от блуда. Тогда Павел, взяв тех мужей и очистившись с ними, в следующий день вошел в храм и объявил окончание дней очищения, когда должно быть принесено за каждого из них приношение (Деян. 21:18–26).

Лука называет группу лиц, с которыми встретился Павел в Иерусалиме, «пресвитерами» (старцами). Встреча происходит у Иакова, что указывает на его первенствующую роль в иерусалимской общине. Петр не упоминается, и можно предположить, что к тому времени его уже не было в Иерусалиме: как и Павел, он отправился в свои миссионерские путешествия, которые в конце концов тоже приведут его в Рим.

Слово «апостолы» в рассказе не фигурирует в отличие от рассказа об Апостольском Соборе, состоявшемся несколькими годами ранее, где руководство иерусалимской общины обозначалось словосочетанием «апостолы и пресвитеры» (Деян. 15:2, 4, 6, 22; 16:4), а вся община – словосочетанием «апостолы и пресвитеры и братия» (Деян. 15:23). Можно предположить, что апостолы также, подобно Петру и Павлу, отправились в путешествия: это подтверждается последующей церковной традицией, закрепившей за каждым из них конкретные миссионерские области.

В то же время Лука отмечает, что пришли все пресвитеры. Тем самым он дает понять, что встреча имела статус специального собрания руководства иерусалимской общины во главе с Иаковом для общения с Павлом.

Хотя иерусалимские пресвитеры и «прославили Бога» за обращение язычников, дальнейшая их речь могла подействовать на Павла как холодный душ. После стольких миссионерских трудов он все еще находился под подозрением, и слухи о его подвигах вызывали в иерусалимской общине неоднозначную реакцию. Предчувствие, что встреча будет непростой, не обмануло Павла.

Мы помним о настойчивости, с какой он на Апостольском Соборе добивался принятия решения о том, что обрезание и соблюдение иудейских обычаев не обязательно для обращающихся в христианство из среды язычников. Под влиянием Павла и Петра такое решение было принято, однако ни на самом Соборе, ни в письме апостолов и пресвитеров ничего не было сказано о христианах из иудеев относительно того, должны ли они отказаться от соблюдения иудейских обычаев. По умолчанию предполагалось, что не должны. Это в полной мере соответствовало и практике первохристианской иерусалимской общины, которая описана в начальных главах книги Деяний.

В ответ на рассказ Павла о призвании язычников Иаков и пресвитеры указывают на тысячи уверовавших иудеев. Реалистично ли это указание? У нас нет точной или даже приблизительной статистики, касающейся общего количества христиан в рассматриваемый период, однако очевидно, что обращение в христианство нигде не было массовым. Тем более оно не было таковым в Палестине, где абсолютное большинство иудеев продолжали – под влиянием своих религиозных лидеров – воспринимать христианство как зловредную и опасную секту.

Многие видят в указании Иакова на тысячи обращенных из иудаизма гиберболу[393]. Тем не менее мы можем вспомнить, что уже в день первой христианской Пятидесятницы уверовало около трех тысяч человек (Деян. 2:41). К этой группе за прошедшие годы должны были прибавиться новые уверовавшие, например те, что составили христианскую общину в Кесарии.

Не следует также забывать, что уже во время земной жизни Иисуса некоторые из тех, кто слышал Его проповедь и видел Его чудеса, становились Его последователями. Их число также неизвестно, но вряд ли все они входили в состав упомянутых в начале книги Деяний 120 человек (Деян. 1:16). Скорее всего, они жили в своих городах и по мере распространения христианства вливались в возникавшие повсеместно христианские общины.

Таким образом, все христиане в Палестине относились к одной из трех категорий: уверовавшие в Иисуса благодаря Его проповеди; уверовавшие в день Пятидесятницы; уверовавшие в результате последующей апостольской проповеди. На основании имеющихся сведений можно со значительной долей вероятности утверждать, что к моменту прибытия Павла в Палестину общее количество местных христиан всех категорий исчислялось несколькими тысячами, но вряд ли оно составляло несколько десятков тысяч. Разбросанные по разным городам, они жили во враждебном окружении, а некоторые стали жертвами гонений со стороны иудеев.

Инициал с фигурой ап. Иакова в начале Соборного послания ап. Иакова. Деяния и послания св. апостолов. 1072 г. (МГУ НБ. Греч. 2. Л. 100)

В этой-то среде и распространялись слухи о Павле как нарушителе отеческих преданий, вводящем в соблазн христиан, обратившихся из иудаизма, учащем их отступать от закона Моисеева и не обрезывать своих детей. Возможно, эти слухи не были беспочвенными. Как мы помним, в Первом послании к Коринфянам Павел писал:

Призван ли кто обрезанным, не скрывайся; призван ли кто необрезанным, не обрезывайся. Обрезание ничто и необрезание ничто, но все в соблюдении заповедей Божиих. Каждый оставайся в том звании, в котором призван (1 Кор. 7:18–20).

Данное послание было написано до прихода Павла в Иерусалим и уже могло быть известно там, учитывая скорость, с какой его письма распространялись в ранней Церкви. Цитированные слова вполне можно понять в том смысле, что необходимость обрезания отпадает для детей из семей иудеев, обратившихся к христианству. Однако общий контекст, внутри которого Павел развивает свою аргументацию в данном послании, позволяет сделать вполне однозначный вывод: речь в словах Павла идет не о детях. Смысл его слов: каждый должен оставаться в том звании, в каком призван, – обрезанные не должны утаивать тот факт, что они были обрезаны, а необрезанные не должны обрезываться.

Иерусалимская община. В центре – проповедующий ап. Иаков, брат Господень. Миниатюра из Апостола. XV-XVI вв. (РНБ. F.I. 60. Л. 204 об.)

При этом мы помним случай, когда Тимофей, призванный необрезанным, был обрезан, и это было сделано «ради Иудеев, находившихся в тех местах», поскольку мать Тимофея был иудейкой (Деян. 16:1–3). Причины, по которым это было сделано, мы объяснили в своем месте.

Судя по его посланиям, Павел не учил ни отступлению от закона Моисеева, ни тому, что детей в семьях христиан, обратившихся из иудаизма, не следует обрезывать, ни отказу от иудейских обычаев. Напротив, в Послании к Римлянам он выказывает уважение к закону Моисееву. В свое время Иисус обличал иерусалимских книжников и фарисеев в том, что они, будучи ревнителями закона на словах, на деле устранили заповедь Божию преданием своим (Мф. 15:3–6). Теперь Павел обличает иудеев в том же самом:

Вот, ты называешься Иудеем, и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научаясь из закона, и уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины: как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? говоря: «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь? гнушаясь идолов, святотатствуешь? Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога?.. Обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием (Рим. 2:17–23, 25).

Этот отрывок показывает, что Павел вовсе не выступал ни против закона Моисеева в целом, ни против заповеди об обрезании в частности. Но он считал, что само по себе обрезание не оправдывает человека, как не оправдывают его и «дела закона»: подлинное оправдание приходит через веру в Иисуса Христа. Закон имеет действие на тех, на кого он распространяется, то есть на иудеев. Язычники не подвластны закону. Но Бог является Богом и иудеев, и язычников. И оправдание через веру во Христа распространяется и на тех и на других. Этой верой закон не уничтожается, но утверждается (Рим. 3:19–31).

Очевидно, что для Павла тема обрезания имела второстепенное значение: можно быть обрезанным, можно нет, важно веровать во Христа. Для иерусалимских же христиан все еще первостепенным оставался вопрос о важности и ценности закона Моисеева. Обратившись в христианство, они не готовы были расстаться ни с обрезанием, ни с другими иудейскими обычаями. И считали, что по крайней мере для лиц иудейского происхождения эти обычаи должны сохраняться.

Иерусалимские старцы не обвиняют Павла напрямую в нарушении закона и обычаев, но ссылаются на циркулирующие о нем слухи. И то, что ему предлагают сделать, объясняют не их собственным желанием убедиться в его невиновности, а тем, что в ней должны убедиться сомневающиеся – те самые, на кого эти слухи оказывают действие.

Выше, в связи с фразой Луки «остригши голову в Кенхреях, по обету» (Деян. 18:18), мы говорили об обете назорейства. Обет давался на конкретный срок, в течение которого человек должен был воздерживаться от вина и чего бы то ни было сделанного из винограда, исполнять ряд других предписаний, в том числе «растить волосы на голове своей» (Числ. 6:5). Окончание срока, на который был дан обет, обставлялось достаточно торжественно:

И вот закон о назорее, когда исполнятся дни назорейства его: должно привести его ко входу скинии собрания, и он принесет в жертву Господу одного однолетнего агнца без порока во всесожжение, и одну однолетнюю агницу без порока в жертву за грех, и одного овна без порока в жертву мирную, и корзину опресноков из пшеничной муки, хлебов, испеченных с елеем, и пресных лепешек, помазанных елеем, и при них хлебное приношение и возлияние; и представит сие священник пред Господа, и принесет жертву его за грех и всесожжение его; овна принесет в жертву мирную Господу с корзиною опресноков, также совершит священник хлебное приношение его и возлияние его; и острижет назорей у входа скинии собрания голову назорейства своего, и возьмет волосы головы назорейства своего, и положит на огонь, который под мирною жертвою; и возьмет священник сваренное плечо овна и один пресный пирог из корзины и одну пресную лепешку, и положит на руки назорею, после того, как острижет он голову назорейства своего; и вознесет сие священник, потрясая пред Господом: эта святыня – для священника, сверх груди потрясания и сверх плеча возношения. После сего назорей может пить вино (Числ. 6:13–20).

Автор книги Деяний не случайно говорит о том, что Павлу предлагается не только принять участие в обряде очищения вместе с четырьмя членами общины, у которых заканчивался их срок назорейства, но и оплатить их издержки. Как видно из приведенного описания, жертвоприношение по окончании обета было весьма дорогостоящим. Вероятно, те четыре члена общины, которые дали обет, не имели средств, чтобы должным образом расплатиться за него, и Павлу, пришедшему с большими деньгами, было предложено часть из них потратить именно на это[394]. Впрочем, старцы не разъясняют, откуда Павел должен взять деньги, чтобы покрыть расходы четырех братьев.

Если Павел в Кенхреях дал обет назорейства и соблюдал его вплоть до своего прихода в Иерусалим, то об этом не могли не узнать иерусалимские пресвитеры, увидев его с длинными волосами. Более того, именно для того Павел и мог дать обет в Кенхреях, чтобы, придя в Иерусалим, явиться перед общиной в облике человека, строго соблюдающего закон Моисеев и обычаи, в нарушении которых его обвиняли. В этом случае более понятной становится логика предложения иерусалимских старцев: зная, что Павел так или иначе завершит обет очищения в храме, они предложили ему присоединиться к четырем братьям, намеревающимся сделать то же самое. А взятие Павлом на себя их расходов должно было служить дополнительным доказательством его лояльности Моисееву законодательству.

При этом многие комментаторы, основываясь на более поздних иудейских источниках, полагают, что очищение, в котором Павел принял участие, было связано не с обетом назорейства, а с практикой очищения по окончании путешествия в иные страны, где иудей неизбежно осквернялся через соприкосновение с язычниками[395]. Такое очищение продолжалось семь дней.

Есть и еще одно толкование: очищение, в котором принял участие Павел, не было связано с обетом четырех братий: если четыре брата должны были пройти обряд очищения после осквернения (например, через прикосновение к мертвому телу), то Павел должен был очиститься после посещения других стран[396].

Наконец, некоторые ученые предполагают, что предложение Иакова потратить деньги на оплату жертвоприношения, связанного с обрядом очищения для четырех братий, было компромиссным: деньги, которые Павел собирал для иерусалимских христиан, ему предложили пожертвовать на Иерусалимский храм. Тем самым якобы был найден непрямой способ принятия пожертвования, но назначение пожертвования было переосмыслено[397]. Такая версия не кажется нам убедительной, поскольку очевидно, что Павел собрал гораздо больше средств, чем требовалось для оплаты указанных расходов.

Весь эпизод оказывается одним из «самых интригующих» в книге Деяний и одним из наиболее показательных в вопросе о взаимоотношениях разных групп в раннехристианской общине[398]. Однако толкуют этот эпизод по-разному. Одни комментаторы, ссылаясь на последующий рассказ Деяний о нападении иудеев на Павла (Деян. 21:27), считают, что Иаков с пресвитерами сознательно заманил Павла в ловушку[399]. Другие справедливо отмечают, что у иерусалимской общины не было причин поступать с Павлом подобным образом: они могли быть недовольны чем-то в его деятельности, но не до такой степени, чтобы пойти на столь безнравственный поступок[400]. Иаков с иерусалимскими пресвитерами не были сообщниками иудеев: напротив, их община была гонима иудеями.

Рассказывая об этом эпизоде, Лука не дает оценку действиям Иакова и пресвитеров, однако, судя по общей тональности повествования, он совсем не склонен их осуждать. Напротив, как и в рассказе об Апостольском Соборе, Иаков (чьи идеи, несомненно, стоят за речью пресвитеров) предстает здесь мудрым руководителем общины, заботящимся о сохранении в ней баланса между разными группами. Успех Павла среди язычников не должен никому вскружить голову, и к христианам самого первого набора необходимо также проявить уважение – таков основной посыл речи иерусалимских пресвитеров.

Что же касается христиан из язычников, то в их отношении иерусалимские старцы ограничиваются ссылкой на послание Апостольского Собора. Кажется, их эта тема волнует гораздо меньше, чем отношение к Павлу христиан из иудеев.

Что означает принятие Павлом предложения, сделанного иерусалимскими пресвитерами? Было ли это следствием миссионерской тактики или проявлением последовательной богословской позиции? Этот вопрос нередко ставят исследователи в связи с данным эпизодом[401]. Мы бы ответили так. С одной стороны, конечно, Павел выразил готовность выполнить то, чего от него ожидали пресвитеры, и успокоить тех обращенных из иудаизма христиан, среди которых ходили слухи о его пренебрежительном отношении к закону Моисееву. В этом смысле его поступок можно охарактеризовать как часть той миссионерской стратегии, которая заставила его в свое время обрезать Тимофея.

С другой стороны, мы не видим серьезных противоречий между этим поступком и теми богословскими взглядами, которые Павел выражает в своих посланиях. Здесь не было ни богословского компромисса, ни сделки с совестью. Как видно из приведенных выше цитат (к ним можно было бы добавить много других), Павел сохранял уважение и к закону Моисееву, и к иудейским обычаям: считая бывших язычников свободными от них, он не освобождал от них полностью христиан из иудеев и сам придерживался по крайней мере некоторых из этих обычаев.

Павел не ставил своей целью борьбу с иудейской верой и благочестием, как это, по мнению Иосифа Флавия, делал царь Ирод. Напротив, Павел считал, что быть иудеем – «великое преимущество во всех отношениях» (Рим. 3:2). Эта позиция созвучна словам Иисуса о том, что «спасение от Иудеев» (Ин. 4:22). Иисус не считал Себя разрушителем закона Моисеева: Он пришел не нарушить закон, но исполнить (Мф. 5:17). Продолжая ту же самую мысль, Павел писал о том, что не уничтожает закон, но верой в Иисуса Христа «утверждает» его (Рим. 3:31).

Дальнейшая судьба Иакова

Отметим, что Иаков более не будет упомянут в книге Деяний. Свою жизнь он закончит мучеником. Произойдет это вскоре после смерти прокуратора Клавдия Феста, который сменит на этом посту Феликса. Оба прокуратора встретятся нам в дальнейшем рассказе о злоключениях Павла.

Инициатором убийства стал первосвященник Анан, сын Анана-старшего (того, который фигурирует в Деян. 23:2 и 24:1 под именем Анания). Об этом убийстве Иосиф Флавий упоминает кратко: «Поэтому он[402] собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как нескольких других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями». По словам историка, «все усерднейшие и лучшие законоведы, бывшие в городе, отнеслись к этому постановлению неприязненно». Они даже отправили послание новому прокуратору, который был еще на пути в Иерусалим, и тот согласился с тем, что Анан допустил самоуправство. Итогом стало смещение Анана с поста первосвященника царем Агриппой[403].

Более пространная версия гибели Иакова содержится в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. По его словам, «когда Павел потребовал кесарева суда и Фест отправил его в Рим, иудеи, потеряв надежду на исполнение своих замыслов против него, обратились против Иакова, брата Господня, которого апостолы возвели на епископский престол в Иерусалиме». Они потребовали у него отречения от веры, но он, «вопреки общему ожиданию, произнес перед всей толпой смелую и свободную речь – такой они не ожидали, – исповедуя, что Спаситель и Владыка наш Иисус есть Сын Божий. Иудеи не смогли перенести свидетельства этого человека, которого все за его совершенную жизнь, мудрую и благочестивую, считали праведником; они убили его, воспользовавшись анархией: Фест в это самое время умер в Иудее, в стране были безначалие и беспорядок»[404].

Ап. Иаков, брат Господень. Роспись собора Рождества Богородицы Ферапонтова мон-ря. 1502 г. Мастер Дионисий

Евсевий приводит свидетельство Климента Александрийского (II–III вв.) о том, что Иакова «сбросили с крыла храма и забили до смерти скалкой»[405]. О том, как это происходило, Евсевий рассказывает со ссылкой на «Егезиппа, принадлежавшего к первому послеапостольскому поколению». В своей книге, озаглавленной «Записки», он говорит, что Иаков «был свят от чрева матери; не пил ни вина, ни пива, не вкушал мясной пищи; бритва не касалась его головы, он не умащался елеем и не ходил в баню. Ему одному было дозволено входить во Святая святых; одежду носил он не шерстяную, а льняную. Он входил в храм один, и его находили стоящим на коленях и молящимся о прощении всего народа… За свою великую праведность он был прозван Праведным…»[406].

Согласно тому же свидетельству, иудеи, возмущенные проповедью Иакова, в результате которой многие уверовали в Иисуса Христа, поставили его на крыло храма и потребовали, чтобы он громогласно объявил, что, признавая Иисуса за Христа, народ заблуждается. Иаков же ответил громким голосом: «Что спрашиваете меня о Сыне Человеческом? Он восседает на небе одесную великой Силы и придет на облаках небесных». Тогда иудеи, поднявшись на крыло храма, сбросили его оттуда. А так как он был еще жив, то они стали бросать в него камни, он же молился: «Господи Боже, Отче! Молю Тебя, отпусти им, ибо не знают, что делают». Наконец, один суконщик ударил его по голове скалкой, и он скончался[407].

Некоторые из приведенных здесь сведений (например, о том, что Иакову было разрешено входить во Святая святых) являются легендарными. Тем не менее общий облик Иакова, вырисовывающийся из этих повествований, не противоречит тому, что мы узнаем о нем из книги Деяний. Информация о том, что он пользовался уважением у иудеев, может служить косвенным объяснением причины, по которой ему удалось продержаться на посту главы иерусалимской общины достаточно долго.

Арест Павла

Вернемся к повествованию Луки. Судя по этому повествованию, Павел так и не успел принести жертвы за себя и четырех братьев, а смог только «объявить окончание дней очищения», после чего должны были пройти семь дней:

Когда же семь дней оканчивались, тогда Асийские Иудеи, увидев его в храме, возмутили весь народ и наложили на него руки, крича: мужи Израильские, помогите! этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего; притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие. Ибо перед тем они видели с ним в городе Трофима Ефесянина и думали, что Павел его ввел в храм. Весь город пришел в движение, и сделалось стечение народа; и, схватив Павла, повлекли его вон из храма, и тотчас заперты были двери. Когда же они хотели убить его, до тысяченачальника полка дошла весть, что весь Иерусалим возмутился. Он, тотчас взяв воинов и сотников, устремился на них; они же, увидев тысяченачальника и воинов, перестали бить Павла. Тогда тысяченачальник, приблизившись, взял его и велел сковать двумя цепями, и спрашивал: кто он, и что сделал. В народе одни кричали одно, а другие другое. Он же, не могши по причине смятения узнать ничего верного, повелел вести его в крепость. Когда же он был на лестнице, то воинам пришлось нести его по причине стеснения от народа, ибо множество народа следовало и кричало: смерть ему! (Деян. 21:27–36).

Инициаторами мятежа становятся пришедшие на праздник в Иерусалим асийские иудеи – очевидно, те же самые, которые «злословили путь Господень» в Эфесе (Деян. 19:9). Там им не удалось схватить Павла, здесь же они без труда сделали это, тем более что с ним был Трофим – житель Эфеса, обращенный из язычества. Эфесские иудеи знали его как язычника и обвинили Павла в том, что он ввел его в храм.

Иерусалимский храм состоял из нескольких отделений, и язычники могли входить только в специально отведенное для них место, называвшееся «двором язычников». От основного помещения храма этот двор был отделен барьером, за пересечение которого иудеи имели право приговорить виновного к смертной казни: об этом упоминает Иосиф Флавий[408], отмечая, что надпись была сделана на латинском и греческом языках[409]. В 1871 году надпись на греческом языке была найдена при раскопках. Она гласила: «Ни одному иноземцу не разрешается входить за балюстраду и двор, окружающий святилище. Кто будет пойман, пусть винит самого себя за свою смерть, которая воспоследует»[410].

В нарушении этого строжайшего запрета эфесские иудеи и обвинили Павла. Однако данное конкретное обвинение составляло лишь часть основного, сформулированного максимально обобщенно: «этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего». Эфесские иудеи понимали, что для того, чтобы разделаться с Павлом, им необходимо было привлечь на свою сторону иерусалимских иудеев: чем более расплывчато будет сформулировано обвинение, тем лучше. Тем не менее и в этом обвинении была своя конкретика: Павел, согласно ему, выступает не только против иудейского народа и закона Моисеева, но и против Иерусалимского храма и существующих в нем порядков.

Не было ли обвинение, сформулированное эфесскими иудеями, ответной реакцией на учение Павла об упразднении ограды между язычниками и иудеями благодаря вере во Христа, изложенное им в Послании к Ефесянам? В этом послании Павел использует образ ограды, отделявшей двор язычников от основной территории храма, куда доступ язычникам был воспрещен под страхом смерти:

Итак помните, что вы, некогда язычники по плоти, которых называли необрезанными так называемые обрезанные плотским обрезанием, совершаемым руками, что вы были в то время без Христа, отчуждены от общества Израильского, чужды заветов обетования, не имели надежды и были безбожники в мире. А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем. И, придя, благовествовал мир вам, дальним и близким, потому что через Него и те и другие имеем доступ к Отцу, в одном Духе. Итак вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу… (Еф. 2:11–19).

Послание к Ефесянам было написано Павлом, когда он находился в узах (Еф. 3:1). По всей вероятности, оно относится к периоду пребывания Павла под арестом в Кесарии[411]. Следовательно, оно появилось позднее рассматриваемого инцидента и, более того, могло быть именно этим инцидентом навеяно. Однако нельзя исключить, что еще до прихода в Иерусалим Павел высказывал подобные взгляды и что они каким-то образом дошли до иудеев. По крайней мере, в числе циркулировавших в народе слухов о нем вполне мог быть и такой: он выступает против запрета на вход язычников внутрь храма.

Запретительная надпись на греческом языке (Археологический музей, Стамбул)

Не случайно двери храма были заперты сразу же после того, как Павла выволокли оттуда. Восточные двери внутреннего двора были весьма массивными: чтобы их закрыть, требовались усилия 20 человек[412]. Однако вопрос о том, какие именно ворота были заперты и с какой целью, остается дискуссионным. Их могли запереть, чтобы выявить незаконно попавшего туда язычника, либо во избежание осквернения храма из-за пролития крови Павла, либо с целью воспрепятствовать его возвращению в храм[413].

Помимо буквального, этот акт имеет для автора книги Деяний также и символическое значение: двери храма навсегда закрываются для самого Павла и для его проповеди[414]. В самом деле, Павел больше никогда не попадет в Иерусалимский храм. Ирония заключается в том, что он пришел туда с одним намерением – совершить иудейский обряд. Но иудеи не распознали чистоту намерения Павла: они обвинили его в том, в чем он был не виноват, и захлопнули за ним двери храма, с которым он был столь тесно связан в свои юные годы.

Закрытие дверей храма за Павлом символизирует то раннехристианское воззрение, которое нашло отражение в Послании к Евреям. Не углубляясь здесь в вопрос об авторстве, скажем лишь о том, что мысли, выраженные в этом послании, близки к тому, о чем Павел рассуждает в других местах. В частности, если в Послании к Ефесянам речь шла об упразднении преграды между язычниками и иудеями, то в Послании к Евреям Иисус предстает как истинный Первосвященник, Который раз и навсегда принес единую жертву, заменившую собой весь ветхозаветный культ[415]. В иудейской традиции «всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи» (Евр. 5:1). В Новом же Завете новый Первосвященник, «святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников[416] и превознесенный выше небес», уже «не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа, ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого» (Евр. 7:26–27).

Римская власть в лице тысяченачальника должна была вмешаться в конфликт, поскольку любые беспорядки грозили подорвать стабильность государства. Греческое слово χιλίαρχος (букв. «начальник тысячи») соответствовало римскому tribunus militum («военный трибун») и указывало на одну из высоких командных должностей в римском войске. В каждом легионе было несколько военных трибунов, и каждый из них командовал когортой. Размеры легионов и когорт варьировались в разные эпохи: предположительно, в рассматриваемый период когорта включала 580 человек пехоты и 120 – конницы[417].

Полное имя тысяченачальника – Клавдий Лисий – появится в рассказе Деяний несколько позже (Деян. 23:26). Мы также узнаём о нем, что он не был от рождения римским гражданином, а приобрел это гражданство за большие деньги (Деян. 22:28). Вероятно, по происхождению он был не римлянином, а греком (что косвенно подтверждается вопросом «ты знаешь по-гречески?»). Возможно, имя Лисий было дано ему от рождения, а второе имя, Клавдий, он взял в честь императора Клавдия при покупке римского гражданства[418], что должно было произойти в царствование этого императора, то есть между 41 и 54 годами.

Тот факт, что Лисий берет с собой не только воинов, но и сотников (командиров сотен), говорит об участии в подавлении восстания нескольких сотен воинов.

Первым делом Лисий заковывает Павла в кандалы, а потом уже спрашивает, кто он и что сделал. Поскольку в народе «одни кричали одно, а другие другое», к тому же кричали на еврейском языке, на котором тысяченачальник не разговаривал, он так и не понял, в чем суть дела, и решил вести Павла в крепость. Толпа неотступно следовала за ними. Употребленные в Деяниях выражения «весь город» и «весь Иерусалим» являются риторическим преувеличением, однако тот факт, что римские воины вынуждены были нести Павла на руках из-за множества народа, дает представление о том, сколько иудеев пришли выразить возмущение его деятельностью.

Макет крепости Антония в Иерусалиме

Павла отводят в крепость Антония, построенную Иродом Великим к северу от Иерусалимского храма. Это грандиозное здание было возведено на высокой отвесной скале, устланной гладкими камнями. Крепость была просторной, с высокими стенами, множеством помещений внутри, включая покои разного назначения, галереи, бани и царские палаты. Здесь же было расквартировано войско, которое в любой момент могло быть приведено в боевую готовность и направлено на подавление очередного мятежа[419].

Павел в крепости

По приходе в крепость Павел обратился к тысяченачальнику: «Можно ли мне сказать тебе нечто?» Тот ответил вопросом на вопрос: «Ты знаешь по-гречески? Так не ты ли тот Египтянин, который перед сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?» (Деян. 21:37–38). Греческий язык Павла, с одной стороны, удивил Лисия, с другой – усилил его подозрения.

Сведения о египтянине, за которого чуть было не приняли Павла, сохранились у Иосифа Флавия. Описываемый им в «Иудейской войне» случай происходит в правление прокуратора Феликса, перед которым Павел скоро предстанет:

Еще более злым бичом для иудеев был лжепророк из Египта. В Иудею прибыл какой-то обманщик, который выдал себя за пророка и действительно прослыл за небесного посланника. Он собрал вокруг себя около 30 000 заблужденных, выступил с ними из пустыни на так называемую Елеонскую гору, откуда он намеревался насильно вторгнуться в Иерусалим, овладеть римским гарнизоном и властвовать над народом с помощью драбантов, окружавших его. Феликс, однако, предупредил осуществление этого плана, выступив навстречу ему во главе римских тяжеловооруженных; весь народ также принял участие в обороне. Дело дошло до сражения; египтянин бежал только с немногими своими приближенными, большая же часть его приверженцев пала или взята была в плен; остатки рассеялись, и каждый старался укрыться в свою родину[420].

Тот же случай описывается в «Иудейских древностях». Здесь уточняется, что Феликс умертвил четыреста человек из числа последователей египетского лжепророка и еще двести взял в плен; «между тем египтянину удалось бежать из битвы и исчезнуть»[421].

Таким образом, согласно первой из приведенных версий рассказа, египтянин бежал с немногими приближенными, тогда как в книге Деяний Лисий говорит, что он увел с собой четыре тысячи человек. Учитывая, однако, что общее число приверженцев египтянина составляло тридцать тысяч, это количество представляется небольшим. Поскольку сам египтянин спасся, неудивительно, что римские власти могли ожидать его возвращения.

Однако Павел в ответ говорит о себе как об «иудее» и «гражданине небезызвестного киликийского города». Он просит позволения обратиться с речью к народу (Деян. 21:39). Собравшиеся неожиданно умолкают, что автор книги Деяний отмечает дважды:

Когда же тот позволил, Павел, стоя на лестнице, дал знак рукою народу; и, когда сделалось глубокое молчание, начал говорить на еврейском языке так: Мужи братия и отцы! выслушайте теперь мое оправдание перед вами. Услышав же, что он заговорил с ними на еврейском языке, они еще более утихли. Он сказал: я Иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне. Я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует о мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел, чтобы тамошних привести в оковах в Иерусалим на истязание (Деян. 21:40; 22:1–5).

Почему Павел упоминает о себе как гражданине Тарса, но ничего в этот момент не говорит о римском гражданстве? Одно из возможных объяснений: Павел заранее разработал стратегию самозащиты и приберегал эту информацию до тех пор, пока она может понадобиться для освобождения от бичевания или от выдачи иудеям. Другая версия: он хотел воспользоваться возможностью обратиться напрямую к своим соплеменникам, чему могла помешать информация о его римском гражданстве[422].

Первая часть речи Павла посвящена его жизни до обращения в христианство. Этот период его биографии мы достаточно подробно рассмотрели в начальных разделах второй главы настоящей книги[423]. Павел не считает нужным скрывать от иудеев ни свое происхождение, ни свое воспитание, ни тот факт, что он был гонителем первохристианской общины. Тем самым он показывает, что в полной мере разделял крайне негативный взгляд на эту общину, характерный для духовных лидеров израильского народа – первосвященников и фарисеев.

В следующей части речи Павел сообщает о том, как на пути в Дамаск его осиял свет и он услышал голос Христа (Деян. 22:6-10). Эта часть речи также была рассмотрена в соответствующем месте второй главы[424]. Для Павла главным аргументом в пользу новой веры является тот факт, что Иисус Христос Сам, лично явился ему на пути в Дамаск и заставил его полностью пересмотреть свои взгляды, изменить образ жизни и присоединиться к числу адептов нового учения.

Насколько такой аргумент, основанный на сугубо личном, субъективном опыте, не поддающемся верификации, мог быть убедителен для слушателей? Учитывая общий настрой толпы, вряд ли он мог вызвать сочувствие.

Савл перед первосвященниками. Обращение Савла. Фреска церкви Вознесения монастыря Дечаны, (Косово и Метохия), 13481350 гг.

Скорее, он должен был усилить недоверие к Павлу как человеку, принявшему новое учение, идущее вразрез с общепринятыми в иудаизме представлениями, исключительно на основе одного видения, которое можно по-разному интерпретировать. Тем не менее Павла продолжают слушать молча: это свидетельствует о том, что его рассказ, по крайней мере, заинтересовал слушателей.

Рассказав о своем крещении от Анании (Деян. 22:11–16), Павел переходит к повествованию о том, как он вернулся в Иерусалим и как ему снова явился Христос со словами: «Поспеши и выйди скорее из Иерусалима, потому что здесь не примут твоего свидетельства о Мне». Павел ответил: «Господи! им известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивавших его». Но Иисус сказал: «Иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам» (Деян. 22:17–21).

На этом месте речи Павла обстановка резко изменилась: «До этого слова слушали его; а за сим подняли крик, говоря: истреби от земли такого! ибо ему не должно жить» (Деян. 22:22). Катализатором взрыва стало слово «язычники»: услышав его, затихшая было толпа взревела еще громче и стала требовать немедленной смерти оратора.

Мы можем здесь вспомнить рассказ Луки о проповеди Иисуса в назаретской синагоге. Согласно этому рассказу, Иисус, придя в Назарет, город Своего детства, «вошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу, и встал читать». Ему подали книгу, Он выбрал из нее место, где содержалось предсказание о Мессии, и засвидетельствовал, что предсказание исполнилось. «И все засвидетельствовали Ему это, и дивились словам благодати, исходившим из уст Его». Однако далее Иисус начал говорить о том, что «никакой пророк не принимается в своем отечестве», и привел примеры из Ветхого Завета, свидетельствовавшие о том, что Бог через пророков оказывал благоволение язычникам. Тут настроение слушателей сменилось на противоположное: «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости и, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его» (Лк. 4:16–29).

В повествовании о попытке Павла рассказать свою историю иудеям мы видим ту же резко негативную реакцию на саму идею благоволения Бога к язычникам. Религиозное самосознание израильского народа было построено на чувстве собственной исключительности, и язычников воспринимали не иначе как оскверненных, после соприкосновения с которыми надо было совершать ритуальные омовения. Идея обращения язычников к вере в Единого Бога была в общем глубоко чужда иудеям, и проповедь среди язычников воспринималась иерусалимскими иудеями не как подвиг, а, скорее, как преступление.

Свое негодование речью Павла слушатели выражали тем, что «кричали, метали одежды и бросали пыль на воздух» (Деян. 22:23).

Метание одежды – действие, схожее по смыслу с раздиранием одежды на себе: в тот момент, когда Иисус на допросе у первосвященника объявил Себя Сыном Божиим, первосвященник разодрал одежду в знак того, что услышал богохульство (Мф. 26:65). Варнава и Павел «разодрали свои одежды» в знак возмущения действиями язычников в Листре (Деян. 14:14).

Что же касается бросания пыли на воздух, то некоторые комментаторы объясняют это действие тем, что у иудеев под руками не было камней, чтобы бросить в Павла, и они заменили их комьями земли[425]. Другие полагают, что иудеи вытряхивали пыль из своих одежд в знак того, что эти одежды были осквернены богохульством Павла[426]. В этом действии также усматривают сходство с отрясанием пыли с обуви в знак возмущения[427] или с посыпанием головы пеплом в знак скорби[428].

Мы, со своей стороны, полагаем, что поведение иудеев в данном случае объясняется общим для античного мира обычаем выражать эмоции при помощи символических актов и жестов. Так, например, на лошадиных бегах зрители, по свидетельству Григория Богослова (IV в.), «ударяли по воздуху» и бросали пыль вверх, как исступленные[429]. Подобное же крайнее возбуждение описывается в рассказе Луки.

Рассматриваемая речь Павла была произнесена в дни, когда иудеи продолжали праздновать Пятидесятницу. Если сравнить эту речь с речью Петра, произнесенной на Пятидесятницу (Деян. 2:14–36), то разница касается прежде всего результата: в том случае итогом выступления Петра стало обращение трех тысяч человек, здесь Павлу удалось только спровоцировать еще большее негодование толпы. Но разница между двумя речами наблюдается также в обстановке и сопутствующих обстоятельствах. В первом случае толпа, собравшаяся на праздник, не проявляла враждебности по отношению к проповедникам и оказалась свидетелем чуда: каждый слышал их говорящими на своем языке (Деян. 2:6-12). Здесь же речь не сопровождалась никакими сверхъестественными знамениями, а толпа была настроена по отношению к выступающему изначально враждебно.

Перед нами – еще один пример «неудачи» Павла как проповедника и оратора. Как и в других случаях, он не сумел убедить толпу, но, наоборот, настроил ее еще больше против себя. Так было в Антиохии, где Павел и Варнава объявили о том, что будут обращать в свою веру язычников, и это вызвало негодование иудеев, изгнавших их из города (Деян. 13:44–51). Так было в Афинах, где проповедь Павла в ареопаге спровоцировала лишь насмешки (Деян. 17:22–33). Так было во многих других городах, где беседы Павла вызывали негодование то иудеев, то язычников, подвергая его жизнь многочисленным рискам.

Новая вера прокладывала себе путь в изначально враждебном окружении. Но проповеднические опыты Павла можно назвать неудачами только в том смысле, в каком неудачами были попытки Иисуса Христа убедить первосвященников, книжников и фарисеев в истинности Своих слов. Эти попытки закончились тем, что Он был распят на кресте по требованию иудеев и по приговору римской власти. Проповедническая деятельность Павла закончится казнью по приговору той же власти, и главной причиной приговора будут массовые протесты против него в иудейской среде.

Путь к своей собственной Голгофе Павел начинает в Иерусалимском храме, где толпа иудеев набрасывается на него, чтобы растерзать. Римские воины спасают его от смерти, но отныне он превращается в узника.

Павел избегает бичевания

Сюжет приобретает неожиданный оборот, когда Павел заявляет о своем римском гражданстве. Происходит это не сразу:

Между тем как они кричали, метали одежды и бросали пыль на воздух, тысяченачальник повелел ввести его в крепость, приказав бичевать его, чтобы узнать, по какой причине так кричали против него. Но когда растянули его ремнями, Павел сказал стоявшему сотнику: разве вам позволено бичевать Римского гражданина, да и без суда? Услышав это, сотник подошел и донес тысяченачальнику, говоря: смотри, что ты хочешь делать? этот человек – Римский гражданин. Тогда тысяченачальник, подойдя к нему, сказал: скажи мне, ты Римский гражданин? Он сказал: да. Тысяченачальник отвечал: я за большие деньги приобрел это гражданство. Павел же сказал: а я и родился в нем. Тогда тотчас отступили от него хотевшие пытать его. А тысяченачальник, узнав, что он Римский гражданин, испугался, что связал его (Деян. 22:23–29).

Павел жил в эпоху, когда у людей не было паспортов с обозначением гражданства, и если даже его римское гражданство удостоверялось каким-нибудь документом, вряд ли он всегда носил его при себе. Однако гражданство можно было проверить по архивам города, в котором человек родился, или города, где он жил и платил налоги. В крайнем случае при отсутствии записей можно было допросить свидетелей. Согласно римскому законодательству, заявление того или иного человека[430], что он римский гражданин, считалось достаточным основанием для того, чтобы он пользовался соответствующими привилегиями до тех пор, пока этот факт не будет документально доказан или опровергнут[431]. За ложное заявление о римском гражданстве приговаривали к смерти.

О привилегиях, которые давало римское гражданство, мы уже говорили выше[432]. В частности, римский гражданин не мог быть подвергнут бичеванию до того, как в судебном порядке будет доказана его вина.

Легендарная колонна бичевания ап. Павла в Пафосе, Кипр

Бичевание (verberatio) представляло собой унизительный и крайне жестокий вид наказания[433]. Осужденного либо привязывали к столбу, либо растягивали в горизонтальном положении. Били по спине и другим частям тела. Для экзекуции использовали бичи из воловьих жил, на которые могли быть нанизаны обломки костей животных[434] или мелкие острые металлические предметы. С силой нанося удары такими бичами, можно было содрать с человека кожу до костей[435]. Нередко бичевание заканчивалось смертью осужденного[436].

Павел был растянут ремнями для бичевания, хотя его вина не только не была доказана: он даже не был формально допрошен. Пытки при допросах – широко распространенный в древнем мире способ «выбить» необходимую информацию из арестованного. В данном случае тысяченачальник таким способом пытался узнать, «по какой причине так кричали» против Павла. Экзекуцию он не осуществлял сам, а поручил это одному из сотников.

Заявив о своем римском гражданстве, Павел поверг в замешательство исполнителей наказания. Сотнику пришлось донести об этом тысяченачальнику, так как он не хотел брать на себя ответственность за противозаконное избиение римского гражданина. Тысяченачальнику ничего не оставалось, как лично явиться, чтобы допросить Павла. Диалог между ними Лука воспроизводит, вероятно, со слов самого Павла, впоследствии рассказавшего об этом ему и другим своим спутникам.

По какой причине Лисий сообщает Павлу о том, что купил римское гражданство за большие деньги? Вероятно, он гордился этим поступком, благодаря которому быстро продвинулся по карьерной лестнице и получил должность высшего военного представителя римской власти в Иерусалиме[437]. Возможно, он хотел узнать, при каких обстоятельствах и для какой цели Павел приобрел римское гражданство. Ответ Павла должен был удивить Лисия и вызвать в нем уважение к узнику (прирожденное римское гражданство ценилось выше, чем приобретенное[438]). Лисий «испугался, что связал» римского гражданина, поскольку мог за это ответить перед законом.

Бичевание Иисуса Христа. Фрагмент изображения на кресте. XIII в. Венеция (ГМИИ)

Благодаря произведенному дознанию Павла освободили от бичевания. Однако он не был отпущен на свободу, но продолжал находиться в крепости Антония под арестом. Более того, из дальнейшего рассказа мы узнаем, что свою первую ночь в крепости Павел провел в кандалах и был освобожден от них только на другой день (Деян. 22:30).

Павел в Синедрионе

Следующая серия событий разворачивается в синедрионе – главном судебном и законодательном органе Иерусалима, в состав которого входили представители высшего духовенства и знати и который возглавлял действующий первосвященник. Как и все органы власти в Иудее того времени, синедрион находился в подчинении у римлян. Из рассказа Луки следует, что экстренное заседание синедриона по делу Павла было созвано Клавдием Лисием:

На другой день, желая достоверно узнать, в чем обвиняют его Иудеи, освободил его от оков и повелел собраться первосвященникам и всему синедриону и, выведя Павла, поставил его перед ними. Павел, устремив взор на синедрион, сказал: мужи братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня. Первосвященник же Анания стоявшим перед ним приказал бить его по устам. Тогда Павел сказал ему: Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня. Предстоящие же сказали: первосвященника Божия поносишь? Павел сказал: я не знал, братия, что он первосвященник; ибо написано: начальствующего в народе твоем не злословь. Узнав же Павел, что тут одна часть саддукеев, а другая фарисеев, возгласил в синедрионе: мужи братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят. Когда же он сказал это, произошла распря между фарисеями и саддукеями, и собрание разделилось. Ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое. Сделался большой крик; и, встав, книжники фарисейской стороны спорили, говоря: ничего худого мы не находим в этом человеке; если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу. Но как раздор увеличился, то тысяченачальник, опасаясь, чтобы они не растерзали Павла, повелел воинам сойти взять его из среды их и отвести в крепость (Деян. 22:30; 23:1-10).

Имел ли Клавдий Лисий формальное право созывать синедрион? Одни ученые считают, что нет[439]. Другие, наоборот, полагают, что он обладал таким правом[440], тем более что речь шла не о выдаче Павла иудеям для формального судебного решения (это было бы нарушением римского законодательства[441]), а лишь о том, чтобы узнать, в чем конкретно обвиняют Павла. Синедрион, таким образом, должен был сыграть лишь консультативную роль.

Кто был председателем синедриона? Лука об этом не сообщает. Сначала он говорит о «первосвященниках» во множественном числе, а затем упоминает по имени одного из них – Ананию. Однако был ли он на тот момент действующим первосвященником?

Об этом первосвященнике мы узнаем от Иосифа Флавия, у которого он фигурирует под именем Анан. По свидетельству историка, он «имел крутой и весьма неспокойный характер» и «принадлежал к партии саддукеев, которые… отличались в судах особенною жестокостью». Иосиф повествует о том, как после смерти прокуратора Феста Анан собрал синедрион, чтобы осудить на смерть «Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом» (это повествование мы цитировали выше). Самоуправство Анана закончилось его отставкой по приказу императора после трех месяцев пребывания в должности первосвященника. На его место был поставлен Иисус, сын Дамнея[442].

Однако фигура Анана не ушла в тень. Историк изображает его коррумпированным и влиятельным:

Тем временем влияние первосвященника Анана росло со дня на день и он пользовался любовью и почетом среди своих сограждан. Дело в том, что он давал взаймы деньги и постоянно умел склонять подарками Альбина и другого первосвященника[443]. При этом у него были крайне испорченные слуги, которые в обществе подонков народа отправлялись на гумна и там насильно овладевали предназначавшеюся для простых священнослужителей десятиною; в случае же сопротивления они прибегали к побоям. Так как никто не мог препятствовать этому, то и другие первосвященники делали то же, что и слуги Анана. Тогда-то многим из священников, для которых раньше десятина представляла источник существования, пришлось умереть от голода[444].

После Иисуса, сына Дамнея, на должность первосвященника был назначен Иисус, сын Гамалиила. Результатом этого стала ссора между двумя Иисусами: «…каждый из них собрал вокруг себя толпу отчаянных приверженцев, которые нередко от ругательств переходили к закидыванию друг друга камнями». Тем временем и Анан не бездействовал: он «благодаря своему богатству пользовался огромным влиянием, так как с помощью денег склонял людей на свою сторону». Еще двое представителей еврейской аристократии «набрали себе каждый по толпе негодяев, совершали во главе которых всякие насилия и были всегда готовы отнять имущество более слабых». Как подытоживает историк, «с этого времени для нашего города начались особенно тяжкие бедствия, так как все дела стали клониться к окончательному упадку»[445].

Жизнь Анана закончилась трагически: он погиб во время восстания зилотов в 66 году. Сначала восставшие сожгли его дом, при этом ему и еще нескольким лицам удалось скрыться в подземельях царского дворца; на следующий день он был вытащен из водопровода, где скрывался, и умерщвлен вместе со своим братом Езекией[446].

Дата смещения Анана с должности первосвященника является предметом споров между учеными: некоторые склоняются к 52 году[447], другие – к 57, 58 или 59-му[448]. Сведения о смещении и назначении первосвященников в указанный период можно почерпнуть из трудов Иосифа Флавия, однако точная датировка в ряде случаев затруднительна. Кроме того, известно, что смещенный с поста первосвященник мог сохранять влияние (как это было с Анной, зятем Каиафы, осудившим на смерть Иисуса Христа) и играть существенную роль в синедрионе.

Если Анания был смещен в 52 году, это означает, что к моменту прибытия Павла в Иерусалим (предположительно, в 57 году) он не был действующим первосвященником и, следовательно, не занимал в синедрионе председательское кресло. Соответственно, и Павел мог не знать, что человек, по приказанию которого его ударили по губам, является первосвященником[449].

Если же исходить из того, что Анания был действующим первосвященником, тогда ответ Павла можно понимать по-разному. Некоторые комментаторы полагают, что Павел просто не знал первосвященника в лицо[450]. На этой интерпретации настаивает Иоанн Златоуст: «Я совершенно убежден, что он не знал, что это – первосвященник; он возвратился сюда после долгого отсутствия, не часто обращался с иудеями и видел его среди множества других; между многими другими разными людьми первосвященник мог быть не замечен»[451]. В то же время довольно трудно было не распознать первосвященника, если он занимал председательское кресло, тем более что первосвященник выделялся особым одеянием.

Иудейские первосвященники. Мозаика кафедрального собора Санта-Мария-Нуова в Монреале, Сицилия. Между 1183 и 1189 гг.

Другие толкователи указывают на близорукость Павла, якобы помешавшую ему разглядеть первосвященника[452]. Предположение, что Павел страдал глазной болезнью, основывается, как мы говорили выше, на некоторых стихах из Послания к Галатам (Гал. 4:13–15 и 6:11).

Наконец, в словах Павла усматривают иронию или сарказм: он знал, что говорит с первосвященником, но делал вид, что не знает, желая тем самым подчеркнуть, что первосвященник не должен так себя вести[453].

Павел начинает речь словами о том, что он «всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня». Выражение «добрая совесть» встречается в посланиях Павла (1 Тим. 1:5, 19) и Петра (1 Пет. 3:16, 21). Во Втором послании к Тимофею Павел говорит, что служит Богу «от прародителей с чистой совестью» (2 Тим. 1:3).

Слова Павла должны были стать зачином апологетической речи, подобной той, которую он произнес с лестницы в крепости Антония и которая начиналась с рассказа о жизненном пути Павла. Однако первосвященник не дает ему договорить и приказывает ударить его по губам. Чем вызвана такая реакция? Возможно, тем, что Павел среди иудеев прослыл нарушителем закона Моисеева, осквернителем храма, и этой репутации заявление Павла о доброй совести никак, с точки зрения первосвященника, не соответствовало.

На нанесенный удар Павел отвечает резко: «Бог будет бить тебя (τύπτειν σε μέλλει ό θεός)». Эти слова звучат как оскорбление. Между тем, согласно позднейшей раввинистической традиции, выражение «пусть Бог ударит тебя» считалось допустимой формулой проклятия[454]. Кроме того, уже блаженный Августин указал на то, что слова Павла имеют пророческий смысл[455]. Говоря о том, что Бог будет бить первосвященника, он предсказывает его смерть (о которой вряд ли мог знать автор книги Деяний).

Выражение «стена подбеленная (τοίχε κεκονιαμένε)» тоже звучит оскорбительно. Однако оно, возможно, является аллюзией на текст из Книги пророка Иезекииля, где говорится о побеленной стене[456], которая падет от ярости Божией (Иез. 13:10–15). Наружные стены покрывали белилами для придания им внешней красоты, но за побеленной стеной могла скрываться неприглядная внутренность дома. Аналогичный образ использовал Иисус, обличая фарисеев: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23:27).

Насколько поведение Павла соответствует евангельскому идеалу, выраженному в словах Нагорной проповеди: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5:39)? Насколько оно соответствует словам самого Павла: «Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим» (1 Кор. 4:12)? Иоанн Златоуст отвечает так:

Достойно внимания, почему тот, кто в другом месте говорит: «злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим», здесь поступает наоборот, и не только укоряет, но и угрожает. Нет, ни того ни другого он не сделал. Кто тщательно рассмотрит, тот увидит, что это скорее слова дерзновения, чем гнева. С другой стороны, он не хотел подвергнуться презрению тысяченачальника. Если этот не осмелился бичевать его и хотел предать иудеям, то когда слуги стали бить его, тогда он явил еще большее дерзновение; обратился не к слуге, но к самому повелевшему. Сказав: «стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону», он как бы так сказал: ты виновен и достоин тысячи ран… Он приводит слова закона, желая показать, что он выразился так не из страха и не потому, что он не был достоин такого повеления, но повинуясь и в этом случае закону[457].

К описанной в Деяниях сцене допроса Павла синедрионом имеется параллель в Евангелии от Иоанна, где рассказывается о том, как первосвященник Анна (на тот момент находившийся в отставке, но сохранявший значительное влияние) допрашивал Иисуса «об учениках Его и об учении Его». Когда Иисус начал говорить, один из служителей ударил Его по щеке, сказав: «Так отвечаешь Ты первосвященнику?» Иисус спросил: «Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18:19–23).

Тональность, в которой Павел отвечал первосвященнику, отличается от той, в которой выдержан ответ Иисуса. Но, как и Иисус, Павел апеллирует к общепринятому представлению о справедливом суде. Заседание синедриона, на котором осудили Иисуса, было профанацией суда, и заседание по делу Павла тоже было такой профанацией. По сути, членам синедриона история Павла была неинтересна: по их представлениям, он был заведомо виновен в том, в чем его обвиняли.

Павел предпринимает вторую попытку произнести апологию, начав ее с торжественного заявления: «Мужи братия! я фарисей, сын фарисея». Этими словами он должен был расположить к себе по крайней мере некоторую часть заседавших в синедрионе фарисеев. Однако Павел знает, что фарисеи и саддукеи не сходятся во мнениях относительно воскресения мертвых. О том, что саддукеи в него не верили, известно как из Евангелия (Мф. 22:23–33; Мк. 12:18–27; ср.: Лк. 20:27–40), так и из описания этой партии у Иосифа Флавия, по словам которого, саддукеи «отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние»[458].

Заявление Павла, что его судят за веру в воскресение мертвых, становится для синедриона яблоком раздора[459]. Лука описывает это как результат умелой тактики самозащиты, примененной Павлом: вместо того чтобы судить его, фарисеи и саддукеи начинают спорить между собой. Иоанн Златоуст в связи с данным эпизодом отмечает: «Опять говорит по-человечески; он не всегда руководится благодатью, но позволяет себе привносить нечто и от себя. Это он и делает как теперь, так и после, и в оправдании своем намеревается разделить злобно соединившуюся против него толпу»[460]. Кроме того, весь конфликт Павел переносит из области правовой в область вероучительную, не подпадающую под римскую судебную юрисдикцию.

Борьба между фарисеями и саддукеями имела давнюю историю. При этом фарисеи пользовались поддержкой народа, а саддукеи – только поддержкой аристократии. Рассказывая о событиях, происходивших во II веке до Р. Х., Иосиф Флавий отмечает, что первосвященник Гиркан «примкнул к партии саддукеев, совершенно отказавшись от фарисеев и не только разрешив народу не соблюдать установленных фарисеями законоположений, но даже установив наказание для тех, кто стал бы соблюдать их». Из-за этого «как сам Гиркан, так и его сыновья стали ненавистны народу». Историк отмечает, что «фарисеи передали народу, на основании древнего предания, множество законоположений, которые не входят в состав Моисеева законодательства». Что же касается секты саддукеев, то она «совершенно отвергает все эти наслоения, требуя обязательности лишь одного писаного закона и отнимая всякое значение у устного предания». По указанной причине «часто возникало множество споров и разногласий между обеими сектами, причем на стороне саддукеев стоял лишь зажиточный класс, а не простой народ, тогда как на стороне фарисеев была чернь»[461].

Саддукеи во главе с первосвященниками были настроены против Павла. На его защиту встали некоторые книжники из числа фарисеев. Они высказали предположение, что Павлу мог явиться ангел или дух. Но поскольку саддукеи не верили ни в ангелов, ни в духов, эта ремарка вызвала еще больший раздор.

Не в первый раз в книге Деяний Лука с иронией описывает поведение людей, охваченных коллективным безумием. В Листре язычники, приняв Павла и Варнаву за богов, вознамерились приносить им жертвы; апостолам насилу удалось уговорить их угомониться и разойтись по домам (Деян. 14:11–18). В Фессалонике иудеи, «возревновав и взяв с площади некоторых негодных людей, собрались толпою и возмущали город»; городским начальникам с трудом удалось предотвратить насилие (Деян. 17:5–9). В Эфесе язычники неистовствовали и два часа кричали: «Велика Артемида Ефесская!»; блюстителю порядка пришлось успокаивать их (Деян. 19:34–40). В Иерусалиме разъяренные иудеи подняли крик, метали одежды и бросали пыль на воздух (Деян. 22:22–23).

Самой цивилизованной оказалась реакция на проповедь Павла членов афинского ареопага. Здесь обошлось без мятежа: члены верховного судилища лишь рассмеялись, когда Павел заговорил о воскресении мертвых (Деян. 17:32). В иудейском синедрионе тема воскресения мертвых, напротив, вызвала ожесточенный спор.

В итоге Клавдию Лисию пришлось увести Павла обратно в крепость, чтобы иудеи не растерзали его. Тысяченачальнику так и не удалось «достоверно узнать», в чем обвиняли Павла.

Христос является Павлу

Следующая ночь, проведенная Павлом в крепости, ознаменована явлением ему Христа, сказавшего: «Дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме» (Деян. 23:11).

Слово «дерзай» (θάρσει) имеет ободряющий смысл. Оно встречается в евангельских рассказах об исцелении расслабленного («дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои» – Мф. 9:2) и кровоточивой («дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя» – Мф. 9:22; Лк. 8:48).

Иисус Христос и ап. Павел. Фрагмент композиции «Евхаристия» в росписи собора Св. Софии в Охриде. Между 1037 и 1056 гг.

Глагол «свидетельствовать» (μαρτυρόω) и связанный с ним термин «свидетельство» (μαρτυρία) являются ключевыми новозаветными понятиями, при помощи которых обозначается проповедь Христа – проповедь, основанная на опыте личного общения с Ним. Эта проповедь с самого начала была связана с большими рисками: стать свидетелем значит быть готовым идти на мученичество. Не случайно для обозначения мученика в христианской традиции было выбрано слово μάρτυς, буквально означающее «свидетель».

О том, что проповедь Евангелия будет не чем иным, как свидетельством, Иисус многократно говорил ученикам. Он предупреждал, что это свидетельство будет сопряжено с мучениями и страданиями, но Сам Дух Святой будет наставлять учеников:

И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками (Мф. 10:18).

И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам (Мф. 24:14).

Но вы смотрите за собою, ибо вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними (Мк. 13:9).

Прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Мое; будет же это вам для свидетельства (Лк. 21:12–13).

Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне; а также и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною (Ин. 15:26–27).

Сами ученики Иисуса свою проповедь о Нем называли «свидетельством», подчеркивая, что это свидетельство основано на личном опыте встречи с Ним. Иоанн говорит о себе в конце своего Евангелия: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» (Ин. 21:24). Свое Первое послание Иоанн начинает торжественным зачином: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, – ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь» (1 Ин. 1:1–2). Петр называет себя «свидетелем страданий Христовых» (1 Пет. 5:1).

Павел не был участником евангельской истории, но свою проповедь он тем не менее называет «свидетельством Божиим» (1 Кор. 2:1) или «свидетельством Господа нашего Иисуса Христа» (2 Тим. 1:8). Его свидетельство – иного рода, чем свидетельство тех, кто были «с самого начала очевидцами и служителями Слова» (Лк. 1:2). Но и оно – свидетельство человека, который видел Христа, общался с Ним, получал от Него наставления, выполнял Его поручения, претерпевал за Него страдания и скорби.

Явление Христа Павлу в крепости Антония относится к тем «видениям и откровениям Господним» (2 Кор. 12:1), которых, надо полагать, было немало в жизни Павла. Это явление – последнее в цепи из нескольких описанных в Деяниях, начиная с самого первого, произошедшего на пути в Дамаск (Деян. 9:3–6; 22:6-10; 26:12–18; 1 Кор. 15:1–8). Затем Христос явился Павлу в Иерусалиме, сказав: «Иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам» (Деян. 22:17–21). Далее, в Коринфе Христос вновь явился Павлу, сказав: «Не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла» (Деян. 18:9-10). И наконец, четвертое явление, снова в Иерусалиме, когда Христос возвещает Павлу, что ему надлежит пойти в Рим и свидетельствовать о Нем там.

К упомянутым в Деяниях видениям следует добавить то, о котором Павел рассказывает во Втором послании к Коринфянам, когда он «был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать», и когда Господь на его троекратную молитву о том, чтобы ангел сатаны был удален от него, ответил: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12:1–4, 8–9).

Во всех перечисленных случаях речь идет о личных встречах Павла с Христом. Именно эти встречи, а не свидетельство других апостолов о жизни и учении Христа, стали определяющими для Павла: они были для него движущей силой, придавали ему уверенность в миссионерском служении. Они лежат в основе того духовного опыта, который в научной литературе нередко обозначается словами «мистицизм» или «мистика».

Сами эти термины имеют настолько широкий смысл, что в них можно вкладывать разные идеи и концепты. В христианской перспективе под мистицизмом или мистическим опытом обычно понимается опыт непосредственного, личного общения с Богом, с Христом, со Святым Духом, с ангелами и святыми. Этот опыт отражен в многочисленных памятниках христианской литературы, начиная с Нового Завета и кончая описаниями различных откровений и видений, происходящих с разными людьми в наши дни.

О мистицизме апостола Павла написано много. Явление ему Христа на пути в Дамаск интерпретировалось как «инициация», реакцией на которую стала развитая в учении Павла «мистика единения с Христом»[462]. Наиболее характерной чертой мистики Павла объявляли ее христоцентризм:

У Павла нет мистики единения с Богом – только мистика единения с Христом, посредством которого человек становится в определенное отношение к Богу. Фундаментальная идея мистики Павла может быть выражена следующим образом: я – во Христе; в Нем я ощущаю себя существом, поднявшимся выше этого чувственного, греховного и преходящего мира и уже теперь принадлежащим к миру преображенному; в Нем я уверен в воскресении; в Нем я дитя Божие[463].

Однако можно ли, говоря о Павле, проводить границу между единением с Богом и единением с Христом? Для Павла, как и для всей первохристианской Церкви, Христос был воплотившимся Богом. В основе его богословия и мистического опыта лежит «великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим. 3:16). Вера во Христа как Бога воплотившегося, а не просто как Учителя нравственности и духовности – вот то, что является фундаментом так называемого мистицизма Павла. Для него сказать «я – во Христе» значит то же, что сказать «я – в Боге».

Опыт встречи с Христом и соединения с Ним есть не что иное, как опыт встречи и соединения с Богом. Павел часто говорит о жизни «во Христе», но мы слышим от него также о жизни, которая «сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3:3).

Современный православный богослов пишет: «Как мистицизм в отрыве от богословия становится субъективизмом и ересью, так и богословие в отрыве от мистицизма вырождается в сухую схоластику»[464]. Апостол Павел являет собой пример органичного сочетания богословия и мистицизма: в его опыте одно не существует без другого. При этом и богословие, и мистика Павла глубоко христоцентричны. Наиболее полно это раскрывается в его посланиях, но даже в рассказе о нем книги Деяний мы видим этот ярко выраженный христоцентризм, пронизывающий все его служение. В основе этого христоцентризма лежит опыт личного общения с Христом.

Мы должны отметить, что каждое из явлений Христа Павлу, описанных в Деяниях, обозначало некий перелом или начало нового этапа в его служении. Являясь Павлу, Христос всегда давал ему указания относительно его дальнейшего служения. На пути в Дамаск Христос превратил Павла из гонителя Церкви в ее ревностного защитника. В Иерусалиме Христос открыл Павлу, что ему надо выйти на проповедь к язычникам. В Коринфе Он укреплял Павла перед предстоявшими ему испытаниями. В крепости Антония Павел услышал от Христа о том, что ему предстоит проповедовать в Риме.

Явления Христа служили для Павла утешением в постигавших его скорбях и бедствиях. Относительно последнего явления Иоанн Златоуст пишет:

Смотри, какое утешение. Сперва восхваляет его, потом внушает, чтобы он не боялся отправления в Рим, которое еще не было известно, и как бы так говорит: ты не только отправишься туда, но и покажешь великое дерзновение. Этим выражается не то, что он будет спасен, но что он будет свидетельствовать с великой славой в великом городе. А почему явился ему не прежде, как когда он подвергся опасности? Потому, что Бог всегда утешает в скорбях… и научает нас среди опасностей. Иначе сказать: когда он был свободен от уз, тогда оставался спокойным, а теперь его ожидали бедствия[465].

Племянник Павла

Дальнейшее повествование Луки подчинено общей мысли о действии Промысла Божия в том, что происходило с Павлом. Иудеи продолжают добиваться его смерти, но на помощь приходят самые неожиданные люди. Римская судебная машина действует по своим правилам, но она становится исполнительницей того божественного плана, который был начертан Самим Иисусом, когда Он явился Павлу и возвестил, что ему предстоит идти в Рим и там свидетельствовать о Нем.

Ап. Павел проповедует иудеям. Фрагмент миниатюры из Лицевого летописного свода. Кон. 70-х – нач. 80-х гг. XVI в. (БАН. П I Б. № 76. Л. 940 об.)

Первым, кто приходит на помощь Павлу, оказывается его юный племянник, проживавший в Иерусалиме:

С наступлением дня некоторые Иудеи сделали умысел, и заклялись не есть и не пить, доколе не убьют Павла. Было же более сорока сделавших такое заклятие. Они, придя к первосвященникам и старейшинам, сказали: мы клятвою заклялись не есть ничего, пока не убьем Павла. Итак ныне же вы с синедрионом дайте знать тысяченачальнику, чтобы он завтра вывел его к вам, как будто вы хотите точнее рассмотреть дело о нем; мы же, прежде нежели он приблизится, готовы убить его.

Услышав о сем умысле, сын сестры Павловой пришел и, войдя в крепость, уведомил Павла. Павел же, призвав одного из сотников, сказал: отведи этого юношу к тысяченачальнику, ибо он имеет нечто сказать ему. Тот, взяв его, привел к тысяченачальнику и сказал: узник Павел, призвав меня, просил отвести к тебе этого юношу, который имеет нечто сказать тебе. Тысяченачальник, взяв его за руку и отойдя с ним в сторону, спрашивал: что такое имеешь ты сказать мне? Он отвечал, что Иудеи согласились просить тебя, чтобы ты завтра вывел Павла пред синедрион, как будто они хотят точнее исследовать дело о нем. Но ты не слушай их; ибо его подстерегают более сорока человек из них, которые заклялись не есть и не пить, доколе не убьют его; и они теперь готовы, ожидая твоего распоряжения.

Тогда тысяченачальник отпустил юношу, сказав: никому не говори, что ты объявил мне это. И, призвав двух сотников, сказал: приготовьте мне воинов пеших двести, конных семьдесят и стрелков (δεξιολάβους)[466] двести, чтобы с третьего часа ночи шли в Кесарию. Приготовьте также ослов, чтобы, посадив Павла, препроводить его к правителю Феликсу (Деян. 23:12–24).

Заклятие (или клятва) в Древнем мире, в том числе в иудейской традиции, было способом, при помощи которого люди давали обязательство перед самими собой и друг перед другом в том, что не отступят, пока не достигнут той или иной цели, не совершат то или иное действие. Исполнение клятвы считалось обязательным: «Если кто даст обет Господу, или поклянется клятвою, положив зарок на душу свою, то он не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его» (Числ. 30:3); «Если дашь обет Господу Богу твоему, немедленно исполни его… Что вышло из уст твоих, соблюдай и исполняй так, как обещал ты Господу Богу твоему…» (Втор. 23:21, 23). Нарушение клятвы считалось грехом (Втор. 23:21–22).

В описываемом эпизоде клятва, которую дали иудеи, заключалась в том, что они обещали не есть и не пить, пока не убьют Павла. Как мы говорили в другом месте[467], в Ветхом Завете под постом (ап som) понималось полное воздержание от пищи и питья в течение одного светового дня: именно такой смысл имело выражение «поститься весь день до вечера» (Суд. 20:26). Посты бывали как общие, так и индивидуальные. Постились в знак покаяния (Иоил. 1:14; 2:15–17) или траура (1 Цар. 31:13; 2 Цар. 1:12; Есф. 4:3), чтобы предотвратить наказание Божие и другие беды (Есф. 4:16; Иер. 36:9; Ион. 3:5–9), перед крупными сражениями (Суд. 20:26; 1 Цар. 14:24; 2 Пар. 20:3).

Парадокс ситуации, в которую поставили себя иудеи, состоит в том, что они дали клятву соблюдать пост не ради доброго дела, а ради совершения убийства. Иоанн Златоуст сравнивает это заклятие с клятвой Ирода, ставшей причиной смерти Иоанна Крестителя (Мф. 14:6-11): «Смотри, как те связали себя заклятием, словно некоей необходимостью. Вот и пост – мать человекоубийства! Как Ирод связал себя клятвой, словно некоей необходимостью, так и они. Таково коварство диавола: под видом набожности он расставляет сети»[468].

Если бы не «сын сестры Павловой», внезапно появляющийся на сцене, иудеи вполне могли добиться от Клавдия Лисия, чтобы Павел был повторно приведен в синедрион. На этот случай у них был план. Остается загадкой, откуда об этом плане мог узнать племянник Павла: скорее всего, от своей матери или от кого-то из взрослых. Лука, называя его, пользуется терминами νεανίας и νεανίσκος: первый термин мог обозначать молодого человека в возрасте двадцати с лишним лет, второй является уменьшительным от первого и может указывать на более юный возраст. Тот факт, что тысяченачальник взял его за руку, косвенно свидетельствует о том, что племянник Павла был еще отроком. Может быть, именно благодаря юному возрасту он беспрепятственно прошел к Павлу, а затем был допущен к тысяченачальнику[469].

О сестре Павла сведения и в Деяниях, и в посланиях Павла отсутствуют, а сын сестры упоминается только в данном эпизоде. Высказываются разные предположения относительно сестры и племянника Павла: по одной версии, они проживали в Иерусалиме, по другой – племянник Павла был послан в Иерусалим на учебу к одному из раввинов[470].

Нам вообще очень мало известно о родственниках Павла. В Деяниях никто из них, кроме сына сестры, не фигурирует. В Послании к Римлянам Павел в числе своих «сродников» (συγγενείς) называет Андроника и Юнию (Рим. 16:7), а далее Иродиона (Рим. 16:11), Луция, Иасона и Сосипатра (Рим. 16:21). Однако степень их родства с Павлом неизвестна (Юния оказывается единственной женщиной в этом списке). Более того, в том же послании Павел употребляет выражение «сродники мои по плоти» применительно ко всем иудеям (Рим. 11:14), так что, по-видимому, и в данном случае он использует это понятие расширительно, имея в виду, что указанные лица – иудеи по происхождению в отличие от прочих упоминаемых в том же послании, которые не были таковыми[471].

Лисий просит племянника Павла никому не рассказывать, что он объявил ему о заговоре против Павла: это еще одно косвенное доказательство того, что племянник был совсем юн (взрослому человеку не надо было бы объяснять простые вещи).

Тысяченачальник принимает решение переправить Павла ночью в Кесарию под непосредственную юрисдикцию римского прокуратора. Тот факт, что для сопровождения узника он повелевает приготовить почти целую когорту (200 пеших воинов, 70 конных и 200 копьеносцев), свидетельствует о серьезности, с какой он отнесся к информации, полученной от племянника Павла: против отряда из 40 голодных и разъяренных людей, готовых напасть на узника, он снаряжает отряд, превосходящий его по численности почти в 12 раз[472]. Предвидел ли он реальные боевые столкновения или просто решил таким количеством воинов устрашить потенциальных убийц Павла, мы не знаем. Основным мотивом срочной отправки Павла в Кесарию могло быть желание Клавдия избежать необходимости отказывать синедриону в повторной выдаче его для допроса. В любом случае, будучи военным представителем римской власти, он не имел права вершить судебные дела.

Образец греческого текста кон. II в. Папирус (Собрание Честер-Битти. BM. З-46)

Вместе с отрядом тысяченачальник отправляет прокуратору письмо следующего содержания:

Клавдий Лисий достопочтенному правителю Феликсу – радоваться. Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, придя с воинами, отнял его, узнав, что он Римский гражданин. Потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков. А как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него перед тобою. Будь здоров (Деян. 23:26–30).

Настоящее письмо – второй после послания Апостольского Собора письменный документ, целиком включенный Лукой в повествование. Можно было бы предположить, что Лука сочинил письмо, однако есть немало оснований считать, что он имел доступ к самому документу, точнее к его копии, которой и воспользовался[473]. С писем подобного рода, имевших официальный статус, как правило, копии снимались еще до отправки[474]. Такие копии затем хранились в архивах, и одна из них вполне могла каким-нибудь образом оказаться в руках Луки.

В пользу аутентичности документа свидетельствует то, что он имеет все признаки делового письма. Оно начинается с имени отправителя (superscriptio), за которым следуют имя адресата (adscriptio) и традиционное приветствие (salutatio): «радоваться» (χαίρειν). Подобную же структуру мы встречаем в апостольских посланиях, включенных в Новый Завет, в том числе в посланиях Павла: они тоже, как правило, начинаются с имени автора, за которым следуют имя адресата (индивидуального или коллективного), а затем приветствие[475]. Таким приветствием в данном случае служит глагол «радоваться» в инфинитиве: им же открываются послание Апостольского Собора (Деян. 15:23) и Послание Иакова (Иак. 1:1). За начальной частью следует основная содержательная часть, в которой сухим деловым языком излагается суть вопроса. Письмо заканчивается традиционным заключительным приветствием «будь здоров» (ερρωσο)[476].

Письмо содержит краткое описание событий с точки зрения римского военачальника. При этом о некоторых деталях истории автор письма умалчивает. В частности, он представляет дело так, будто спас Павла от иудеев, узнав, что он римский гражданин. На самом деле, как мы помним, он об этом узнал позже, когда дал приказ бичевать Павла. Разумеется, об этом приказе Лисий не упоминает, так же как не сообщает, что держал Павла в кандалах.

Дистанцированность римского офицера от содержания конфликта выражается в том, что он дважды употребляет местоимение «их»: сначала говоря о синедрионе, затем о еврейском законе. Весь спор между Павлом и иудеями представлен как относящийся исключительно к внутренней жизни иудейской общины. Однако главным пунктом письма является утверждение, что в Павле, по мнению Лисия, нет «никакой вины, достойной смерти или оков». Это важное утверждение должно предварить суд римского прокуратора: оно свидетельствует о том, что тысяченачальник, хотя и дистанцировался от конфликта в целом и так и не понял его суть («его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их» – более расплывчатую формулировку трудно было бы придумать), все же стоял скорее на стороне Павла, чем на стороне его обвинителей.

2. Павел в Кесарии