Прибытие в Кесарию
Лука подробно описывает путь Павла в Кесарию. В сопровождении 470 воинов Павел глубокой ночью покинул Иерусалим, однако на середине пути пехота и стрельцы развернулись и отправились обратно. С Павлом осталась только конница:
Итак воины, по данному им приказанию, взяв Павла, повели ночью в Антипатриду. А на другой день, предоставив конным идти с ним, возвратились в крепость. А те, придя в Кесарию и отдав письмо правителю, представили ему и Павла (Деян. 23:31–33).
Почему пехота вернулась в Иерусалим? Очевидно, потому, что главная опасность миновала: иудеи, заклявшиеся убить Павла, остались в Иерусалиме, и уже не было нужды в столь внушительном войске для предотвращения возможного кровопролития.
Антипатрида – город, построенный Иродом Великим на пути из Иерусалима в Кесарию и названный им в честь своего отца Антипатра. Расстояние от Иерусалима до Анти-патриды составляло около 60 км. При быстрой ходьбе (со скоростью 6 км в час) его можно было преодолеть за 10 часов. Расстояние от Антипатриды до Кесарии составляло тоже около 60 км. После того как с Павлом осталась одна конница, группа могла двигаться со значительно большей скоростью (сам Павел мог сидеть на лошади или муле).
Марк Антоний Феликс, римский прокуратор Иудеи, упоминается в ряде исторических источников, в частности у Тацита. Говоря о прокураторах Иудеи, Тацит пишет: «Среди последних особой жестокостью и сластолюбием отличался Антоний Феликс – раб на троне. Он женился на внучке Клеопатры и Антония Друзилле и стал внучатым зятем того самого Антония, внуком которого был Клавдий»[477]. Выражение «раб на троне» указывает на происхождение Феликса: он был вольноотпущенником императора Клавдия и братом влиятельного консула Палланта[478]. С похвалой отзываясь об умеренности Палланта, Тацит отмечает: «Но подобной умеренности не обнаруживал его брат, по имени Феликс, который, уже давно пребывая правителем Иудеи, считал, что при столь могущественной поддержке может безнаказанно творить беззакония». Затем Тацит рассказывает о столкновениях между галилеянами, подвластными Вентидию Куману, и самарянами, подвластными Феликсу: в результате беспорядков римские воины «были перебиты бунтовщиками, и провинция запылала бы в пожаре войны, если бы ей на помощь не явился правитель Сирии Квадрат». Он жестоко покарал иудеев, и Клавдий предоставил ему «свершить правосудие и над обоими прокураторами». Однако «за преступление, совершенное обоими прокураторами, был осужден только Куман», тогда как Феликс был посажен среди судей[479].
Светоний Гай Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей». Начало рукописи XIXII вв. (Vat. lat. 1904)
Нелицеприятную характеристику обоим вольноотпущенникам дает и Светоний. Рассказывая об императоре Клавдии, историк отмечает:
Из вольноотпущенников особенное внимание он оказывал евнуху Посиду… не менее любил он и Феликса, которого поставил начальником когорт и конных отрядов в Иудее, супруга трех цариц… и Палланта, советника по денежным делам. Этих он с удовольствием позволял сенату награждать не только большими деньгами, но и знаками квесторского и преторского достоинства[480], а сам попускал им такие хищения и грабежи, что однажды, когда он жаловался на безденежье в казне, ему остроумно было сказано, что у него будет денег вдоволь, стоит ему войти в долю с двумя вольноотпущенниками[481].
Называя Феликса «супругом трех цариц», Светоний имеет в виду его три брака. Первый раз он был женат на мавританской царевне Друзилле, внучатой племяннице императора Клавдия по материнской линии. Затем он с ней развелся и женился на другой Друзилле, иудейке, дочери Ирода Агриппы I от его двоюродной сестры и жены Кипры; от этой Друзиллы у Феликса родился сын. После того как Друзилла погибла при извержении Везувия[482], Феликс женился в третий раз (имя его третьей жены неизвестно). На тот момент, когда Павел предстал перед Феликсом, прокуратор был женат вторым браком (Деян. 24:24).
Наиболее подробные сведения о Феликсе мы находим у Иосифа Флавия. Он, в частности, рассказывает о том, как Феликс решил вступить во второй брак:
После этого Клавдий послал в качестве правителя в Иудею Феликса, брата Палланта. На тринадцатом году своего правления император отдал Агриппе тетрархию Филиппа, а так же Батанею и Трахонею с Авилою… Получив эти области в удел от императора, Агриппа выдал свою сестру Друзиллу замуж за эмесского царя Азиза, пожелавшего принять обрезание… Впрочем, немного спустя расстроился брак Друзиллы с Азизом. Поводом к этому послужило следующее обстоятельство. В то время наместником Иудеи был Феликс. Когда он увидал Друзиллу, отличавшуюся необыкновенною красотою, он захотел сблизиться с этою женщиною. Поэтому он подослал к ней некоего Симона, иудея, происходившего с острова Кипра и выдававшего себя за мага, и стал уговаривать ее бросить мужа и выйти замуж за него, Феликса. При этом он, в случае ее согласия, обещал сделать все для ее счастья. Друзилла была настолько испорчена, что дала себя уговорить преступить закон и выйти замуж за Феликса[483].
Иосиф не случайно осуждает Друзиллу. За Азиза она вышла потому, что он пожелал принять обрезание. Феликс же был язычником, и брак с ним противоречил еврейскому закону.
Иудейский историк подробно рассказывает о том, как по приказу Феликса был умерщвлен первосвященник Ионатан:
Особенную неприязнь Феликс питал к первосвященнику Ионатану за то, что тот часто напоминал ему о необходимости лучшего управления иудейскими делами, дабы Феликс, которого император по просьбе Ионатана же послал наместником в Иудею, не навлекал на себя ненависти народа. Поэтому Феликс стал придумывать предлог, под которым он мог бы избавиться от столь тягостного ему Ионатана, потому что постоянные увещевания тяжелы тем, кто имеет в виду поступать противозаконно. По этой причине Феликс за огромную сумму денег подкупил одного из преданнейших друзей Ионатана, иерусалимского жителя Дораса, и уговорил его подослать к Ионатану наемных убийц. Дорас согласился и следующим образом решил привести, при помощи убийц, в исполнение свой замысел: несколько человек отправились в город под предлогом поклониться Господу Богу; при этом у них под платьем были спрятаны ножи. Затем они приблизились к Ионатану, обступили его и покончили с ним[484].
Еще один рассказ, в котором фигурирует Феликс, посвящен распре между сирийцами и иудеями в Кесарии. Когда распря перешла в открытую войну, Феликс «поспешил уговорить иудеев прекратить ее. Но так как те не повиновались ему, он выпустил на них вооруженных солдат, многих иудеев перебил, а еще большее количество их захватил живьем, причем разрешил солдатам разграбить несколько особенно богатых домов»[485].
Все три историка, таким образом, дают в целом крайне отрицательный отзыв о Феликсе. Из их рассказов вырисовывается образ жестокого, коварного и алчного правителя. Этот образ лишь отчасти подтвердится рассказом Луки.
Годы пребывания Феликса в должности прокуратора являются предметом споров. Некоторые ограничивают этот период 53–55 годами[486], однако столь короткий срок противоречит словам Павла, переданным Лукой, о том, что Феликс «многие годы» справедливо судит народ сей (Деян. 24:10). Другие ученые относят окончание пребывания Феликса в должности прокуратора, когда его на этом посту сменил Фест, к 56, 57, 58 или 59 году[487]. В зависимости от времени прибытия Феста к месту служения определяется и возможное время прибытия Павла в Кесарию: оно произошло за два года до этого (Деян. 24:27).
Павел перед Феликсом
Когда конный отряд привел Павла к Феликсу, ему передали также письмо от Клавдия Лисия. «Правитель, прочитав письмо, спросил, из какой он области, и, узнав, что из Киликии, сказал: я выслушаю тебя, когда явятся твои обвинители. И повелел ему быть под стражею в Иродовой претории» (Деян. 23:34–35). Таким образом, первая встреча Феликса с Павлом была краткой. Феликс не стал вникать в суть вопроса, но решил дождаться, пока придут противники Павла, чтобы в соответствии с римским правом могли быть выслушаны обе стороны.
Киликия, откуда родом был Павел, входила в область, непосредственно подчинявшуюся легату Сирии. В описываемый период Иудея также входила в провинцию Сирия, следовательно, легат Сирии был прямым начальником прокуратора Иудеи (в приведенном выше рассказе Тацита легат Сирии получает право свершить правосудие над прокураторами Иудеи – бывшим и действующим). Феликс мог передать дело Павла как уроженца Киликии своему начальнику. Он, однако, этого не сделал – возможно, чтобы не напрягать свои и без того непростые отношения с синедрионом. Феликс предпочел дождаться обвинителей Павла, чтобы самому заслушать дело.
Между тем он поместил Павла в преторию (prae-torium) – дворец, построенный Иродом Великим в качестве его официальной кесарийской резиденции. Там условия содержания были лучше, чем в обычной тюрьме.
Обвинители не заставили себя долго ждать:
Через пять дней пришел первосвященник Анания со старейшинами и с некоторым ритором Тертуллом, которые жаловались правителю на Павла. Когда же он был призван, то Тертулл начал обвинять его, говоря: всегда и везде со всякою благодарностью признаем мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроением сего народа. Но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением. Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между Иудеями, живущими по вселенной, и представителем Назорейской ереси, который отважился даже осквернить храм, мы взяли его и хотели судить его по нашему закону. Но тысяченачальник Лисий, придя, с великим насилием взял его из рук наших и послал к тебе, повелев и нам, обвинителям его, идти к тебе. Ты можешь сам, разобрав, узнать от него о всем том, в чем мы обвиняем его. И Иудеи подтвердили, сказав, что это так (Деян. 24:1–9).
Вновь на сцене появляется первосвященник Анания. Вне зависимости от того, был ли он на тот момент действующим первосвященником или отставным, но сохранявшим влияние, Анания выступает в качестве главного противника Павла. Он берет с собой группу старейшин и профессионального обвинителя – ритора Тертулла.
Кто такой был этот Тертулл? В Деяниях он назван «ритором», что в данном случае может указывать на профессионального адвоката[488]. Поскольку он говорит от имени всей группы, используя первое лицо множественного числа, естественно предположить, что он – иудей[489]. Однако некоторые ученые считают, что иудей не мог носить римское имя[490], а использование первого лица множественного числа объясняют тем, что профессиональные адвокаты, выступая от имени группы, защищали ее интересы[491]. Мы, со своей стороны, полагаем, что Тертулл был иудеем, однако, будучи профессиональным ритором и свободно владея греческим языком, он вполне мог заниматься адвокатской практикой, защищая в римских судах интересы своих сограждан. Первосвященник нанял его для того, чтобы иск против Павла был сформулирован грамотно.
Речь Тертулла, в соответствии с требованиями классической риторики, включает в себя четыре элемента: exordium («зачин», «вступление»), narratio («рассказ», «изложение»), confirmatio («подтверждение», «доказательство») и peroratio («заключение»)[492]. Зачином речи является похвала в адрес Феликса (содержание похвалы, как мы видели из свидетельств Иосифа Флавия о состоянии дел в Иудее при Феликсе, не соответствовало действительности). Затем Тертулл формулирует суть вопроса: Павел – «язва общества». Это доказывается при помощи трех конкретных обвинений: он «возбуждает мятеж» в иудейской диаспоре; он – последователь «Назорейской ереси»; он осквернил храм. Попутно Тертулл жалуется на вмешательство Клавдия Лисия, воспрепятствовавшего иудеям свершить суд над Павлом. В завершение речи ритор предлагает Феликсу самому исследовать вопрос и допросить Лисия, чтобы убедиться в справедливости выдвинутых против него обвинений.
Отметим, что в большинстве древних греческих рукописей отступление, касающееся тысяченачальника Лисия, отсутствует, на основании чего оно не включается в современные критические издания Нового Завета[493]. Однако оно присутствует в сирийской Пешитте, латинской Вульгате, в греческом тексте западной редакции и некоторых византийских рукописях, на основании чего было включено в textus receptus. Если считать, что в оригинальном тексте Деяний отступления не было, это должно означать, что Тертулл предлагал Феликсу допросить не Лисия, а Павла («мы взяли его и хотели судить его по нашему закону. Ты можешь сам, разобрав, узнать от него…»). Однако весьма сомнительно, чтобы профессиональный обвинитель просил судью допросить обвиняемого с целью доказать обвинение. Из того, что в конце рассказа Феликс отложит решение вопроса до прихода Лисия (Деян. 24:22), следует вполне однозначный вывод: именно на него иудеи предлагали Феликсу переложить ответственность. Следовательно, тот кусок, который современными издателями критического текста Нового Завета опускается, в действительности является частью оригинального текста, по каким-то причинам выпавшей из некоторых греческих рукописей[494].
Из обвинений, выдвинутых против Павла, главным, с точки зрения римского права, было то, что Павел якобы подстрекал иудеев диаспоры к мятежу (использовано слово στάσεις – букв. «волнения», «мятежи»). Имелся в виду, конечно же, мятеж против римской власти. Если бы это обвинение было доказано, Павла ждала бы смертная казнь.
Термин λοιμός, переведенный как «язва общества», обозначает чуму, заразу, эпидемию. В данном случае он должен был указывать на тлетворное влияние учения, которое Павел распространяет среди иудеев диаспоры.
Тертулл называет Павла представителем «Назорейской ереси» (τής τών Ναζωραίων αιρέσεως – букв. «ереси Назореев»). Термин «христианин» только начал входить в употребление: он появился в Антиохии в качестве самоназвания последователей новой веры (Деян. 11:26). Однако во враждебной христианству иудейской среде по отношению к христианам употреблялось другое наименование: «Назореи», или «Назаряне», по месту рождения Основателя движения – Иисуса из Назарета. Присвоив христианам такое наименование, иудеи тем самым выражали к ним свое презрение.
В Евангелии от Иоанна описана первая реакция Нафанаила на информацию о том, что Иисус из Назарета – обетованный Мессия: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1:46). Иудеи считали, что «из Галилеи не приходит пророк» (Ин. 7:52) и провинциальный галилейский городок Назарет не может быть родиной Мессии.
Отметим, что термин «назаряне» по отношению к христианам используется и в позднейшей раввинистической литературе. В современном иврите именно этот термин (□’ΊΧΊ! nosnm) закреплен за христианами. Иудейская традиция никогда не признавала за христианами право использовать слово «Христос» (Мессия) в наименовании своей Церкви.
Характерно, что Тертулл говорит о «Назорейской ереси». Слово αΐρεσις, буквально означающее «выбор» (от αΐρω – «брать», «выбирать»), имело широкий смысл и могло переводиться как «секта», «движение», «школа», «партия», а также «ересь». Иосиф Флавий называет фарисеев, саддукеев и ессеев тремя αιρέσεις внутри иудаизма[495]. Такое же словоупотребление мы находим в Деяниях, где фигурируют «первосвященник же и с ним все, принадлежавшие к ереси саддукейской» (Деян. 5:17), а также «некоторые из фарисейской ереси» (Деян. 15:5). Однако в устах Тертулла, выступавшего в роли обвинителя, термин «ересь» имел негативные коннотации[496]. Несомненно, иудеи времен Павла считали, что христианство – не новое религиозное движение, а опасная ересь – уклонение от вероучительной доктрины внутри иудаизма.
Рассказ Луки о допросе Павла у Феликса создает впечатление полной изоляции Павла: он один противостоит группе влиятельных обвинителей. Где были в это время иерусалимские христиане? Некоторые комментаторы отмечают факт отсутствия какого-либо упоминания о них в рассказах об аресте Павла и его тюремном заключении: ему не на кого больше уповать, кроме как на представителей римской власти[497]. Однако молчание Луки не следует интерпретировать в том смысле, что иерусалимская община бросила Павла на произвол судьбы: кто-то (тот же Иаков) вполне мог пытаться его спасти или за него ходатайствовать. В Кесарии Павла могла явно или тайно поддерживать местная христианская община, которую он посещал на пути в Иерусалим (Деян. 21:8-14). Нельзя также исключить возможности присутствия кого-либо из спутников Павла (например, Луки) на допросе у Феликса.
Речь Павла, как и речь Тертулла, начинается со вступления-приветствия (exordium). Однако если в речи Тертулла вступление, содержавшее похвалы Феликсу, занимало почти половину общего объема, то Павел ограничивает его одной фразой, после которой переходит к изложению обстоятельств дела (narratio), сопровождая его заявлением о бездоказательности выдвинутых против него обвинений. Далее Павел переходит к доказательству (probatio) своей невиновности и опровержению (refutatio) возведенных против него обвинений:
Ап. Павел перед Феликсом. Офорт. 1752 г. Художник У. Хогарт (Британский музей, Лондон)
Павел же, когда правитель дал ему знак говорить, отвечал: зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей, я тем свободнее буду защищать мое дело. Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения. И ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное возмущение, и не могут доказать того, в чем теперь обвиняют меня. Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью (κατά την όδον ην λέγουσιν αΐρεσιν), я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему, написанному в законе и пророках, имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают. Посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми. После многих лет я пришел, чтобы доставить милостыню народу моему и приношения. При сем нашли меня, очистившегося в храме не с народом и не с шумом. Это были некоторые Асийские Иудеи, которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинять меня, если что имеют против меня. Или пусть сии самые скажут, какую нашли они во мне неправду, когда я стоял перед синедрионом, разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами (Деян. 24:10–21).
В этой речи Павел представляет солидную доказательную базу, отвечая на каждый пункт обвинения. Его речь обращена к римскому прокуратору, но произносится в присутствии враждебно настроенных к нему иудеев, поэтому он излагает как свою гражданскую позицию, так и основные пункты проповедуемого им учения.
Гражданская позиция Павла основывается на лояльности по отношению к римской власти. Эта лояльность звучит как в почтительном вступлении, так и в первой части речи, где Павел доказывает, что не производил народное возмущение. Говоря «ты многие годы справедливо судишь народ сей», Павел не льстил Феликсу: он излагал свою позицию, соответствовавшую общей установке первохристианской Церкви на признание власти императора и его представителей на местах.
Наиболее лаконично эта установка выражена в формуле из Первого послания Петра: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Пет. 2:17)[498]. В том же послании Петр говорит: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро» (1 Пет. 2:13–14). Власть римского императора здесь представлена как богоустановленная, а власть его представителей – как обеспечивающая справедливый суд.
Павел выражал ту же самую позицию в своих посланиях, в которых последовательно проводил мысль о лояльности к римской власти как установленной от Бога:
Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести (Рим. 13:1–5).
Павел обращается к Феликсу как Божьему слуге, веря в то, что он поставлен вершить справедливый суд. И первым делом опровергает обвинение в нелояльном отношении к власти. Это обвинение, заявляет Павел, бездоказательно: весь его образ жизни в Иерусалиме свидетельствует о том, что у него не было никаких планов по организации мятежа или какого-либо политического выступления.
Цель своего прибытия в Иерусалим Павел обозначает словами «доставить милостыню народу моему и приношения». Здесь указывается на ту организованную Павлом масштабную кампанию по сбору средств на иерусалимскую христианскую общину, которую Лука в своем повествовании обошел молчанием, но о которой мы знаем из Павловых посланий.
Павел указывает срок, прошедший с момента его прибытия в Иерусалим: двенадцать дней. Если сравнить этот временной отрезок с тем, который просчитывается на основе рассказа Луки, он кажется уменьшенным. Напомним, что в день прибытия в Иерусалим Павел был радушно принят иерусалимской общиной (Деян. 21:17). На другой день Иаков предложил ему пройти обряд очищения (Деян. 21:18–25). На следующий день Павел вошел в храм и объявил окончание дней очищения (Деян. 21:26). Когда семь дней очищения оканчивались, то есть прошло десять дней после прибытия Павла в Иерусалим, он был схвачен иудеями (Деян. 21:27). В тот же день Павел произносит свою апологетическую речь со ступеней крепости (Деян. 22:1-21). На другой день состоялось заседание синедриона по делу Павла (Деян. 22:30–23:10). В следующую ночь (то есть в ночь после заседания синедриона) Павлу явился Христос (Деян. 23:11). «С наступлением дня» – это уже одиннадцатый день с момента прихода Павла в Иерусалим – сорок иудеев дают заклятие не есть и не пить, пока не убьют Павла; в тот же день племянник Павла сообщает об этом Лисию, который дает распоряжение, «с третьего часа ночи» вести Павла в сопровождении вооруженного отряда в Кесарию (Деян. 23:12–23). Ночью они идут пешком, утром пересаживаются на лошадей и на двенадцатый день (очевидно, ближе к вечеру) доходят до Кесарии, где предстают перед Феликсом (Деян. 23:31–33). Через пять дней приходит первосвященник с Тертуллом и прочими обвинителями (Деян. 24:1). Итого – 17 дней.
Ученые предлагают несколько вариантов решения проблемы: 1) 12 дней – это результат прибавления пяти дней из Деян. 24:1 к семи дням из Деян. 21:27; 2) 12 дней – время, которое Павел провел в Иерусалиме, включая день его путешествия в Кесарию; 3) 12 дней прошло с момента прибытия Павла в Иерусалим до его ареста. Последнее суждение кажется предпочтительным[499].
Обозначив свою гражданскую позицию, Павел переходит к изложению того учения (букв. «пути»), которое его противники «называют ересью». Выражение «путь Господень» в качестве обозначения христианского учения встречалось нам в связи с рассказом об асийских иудеях, которые его злословили (Деян. 19:9). Употребление слова «путь» в качестве антонима «ереси» знаменательно. Павел проповедует не просто какую-то ересь или направление мысли внутри иудейской традиции. Он проповедует путь, то есть образ жизни и образ мысли, основанный на учении Христа.
При этом в своей апологетической речи Павел умалчивает о Христе. Если в других случаях он рассказывает о том, как встретил Христа на пути в Дамаск (вспомним его речи перед иудеями в Деян. 22:6-10 и перед царем Агриппой в Деян. 26:12–18), то здесь Павел об этом не упоминает. Напротив, он делает акцент на соответствии того пути, которому учит, вере своих отцов, и на том, что сам он, Павел, верует «всему, написанному в законе и пророках». Из конкретных пунктов своего вероучения он приводит один – тот самый, о котором говорил в синедрионе: воскресение мертвых.
Шествие праведных в рай. Фреска Успенского собора во Владимире. 1408 г. Мастер Андрей Рублёв
Как следует интерпретировать эту аргументацию – как уловку с целью избежать наказания или как искреннее исповедание веры? Думается, Павел был вполне искренен в том, что говорил, только он изложил свой «символ веры» не целиком, а тот его фрагмент, который имеет непосредственное отношение к проблематике, интересующей иудеев.
Главным пунктом христианского вероучения было для него воскресение Христа. Суть этого вероучения он суммирует в словах, которые мы уже приводили: «Напоминаю вам, братия, Евангелие, которое я благовествовал вам… что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что
Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию» (1 Кор. 15:1, 3–4). Но вера в воскресение Христа основывается у Павла на общей вере в воскресение мертвых: «Если же о Христе проповедуется, что Он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения мертвых? Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15:12–14).
Явление Христа по воскресении женам-мироносицам. Фреска Мирожского монастыря, Псков. Ок. 1140 г.
Если вера в воскресение Христа была характерна для христианства, то вера в воскресение мертвых – мост, который соединял христианскую традицию с иудейской. Павел знал о том, что саддукеи эту веру не разделяют и что первосвященник принадлежал к партии саддукеев. Но не случайно он и в синедрионе проповедовал о воскресении мертвых, и здесь снова об этом заговорил. Отступление высшего духовенства в лице первосвященника и саддукейской партии от этой важнейшей вероучительной истины было небезразлично для Павла. Он продолжал чувствовать себя частью народа, духовным главой которого был первосвященник, и не мог смириться с тем, что столь важный догмат иудаизма был отвергнут первосвященническим кланом.
Говоря о том, что он верит «всему, написанному в законе и пророках», Павел тоже не лукавил. Он в полной мере разделял то представление о Ветхом Завете, которое выражено в словах Иисуса: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Ин. 5:39). Ветхий Завет воспринимался прежде всего как корпус текстов, содержащих множество пророчеств о Христе. Начало такому пониманию Писания было положено Самим Иисусом (Лк. 24:27), оно нашло отражение в Евангелиях (в частности, в постоянно встречающейся формуле «а все сие произошло, да сбудется сказанное пророком»), и оно же стало лейтмотивом проповеди апостолов, адресованной иудеям (Деян. 2: 1621, 25–28, 30–36; 3:18, 22–25; 4:25–27; 8:32–35).
Выше мы говорили о том, что Павел не считал себя разрушителем закона Моисеева, как и Иисус не считал Себя таковым (Мф. 5:17–18). По мнению Павла, христианская вера является подтверждением закона: «Итак, мы уничтожаем закон верою? Никак; но закон утверждаем» (Рим. 3:31). Как и Иисус, Павел выступал не против закона как такового, но против его извращенного понимания, экспонентами которого были современные ему иудеи. Отвержение Христа было для него равнозначно отвержению «закона и пророков».
Вновь, как и в речи в синедрионе, Павел говорит о том, что старается жить по совести: там он заявлял, что «всею доброю совестью жил перед Богом до сего дня» (Деян. 23:1), а здесь – что подвизается «всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми» (Деян. 24:16).
Совесть – важное понятие в богословском мышлении Павла. В Послании к Римлянам он развивает учение о том, что «когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2:14–15). Иными словами, если главным нравственным регулятором для иудеев является закон Моисеев, то для язычников таковым является голос совести, позволяющий им распознавать, где добро, а где зло.
Павел подчеркивает свое уважение к еврейским обычаям, рассказывая о том, как он прошел обряд очищения. Он отмечает, что делал это не напоказ, а по велению сердца: очистился «не с народом и не с шумом». Иисус жестко обличал показное благочестие фарисеев (Мф. 6:1, 5, 16; 23:2–7, 14, 23–28), и Павлу такое благочестие было глубоко чуждо. Но сами иудейские обряды он не отвергал, свидетельством чему был обряд очищения, который он прошел в Иерусалимском храме.
Рассказ о прохождении этого обряда является ответом Павла на обвинение в том, что он осквернил храм: он не только его не осквернял, но, наоборот, пришел в него с целью выполнить предписание закона Моисеева относительно обряда очищения. Никаких иных целей у него не было.
В завершающей части речи Павел вновь отстаивает свою невиновность, указывая на конкретную группу лиц, высказавших против него свои подозрения: на асийских иудеев. Именно они стали причиной вызова Павла в синедрион. Следуя судебной логике, они, как главные свидетели обвинения, должны были предстать перед Феликсом, а не те иудеи во главе с первосвященником, которые только слушали речь Павла в синедрионе, где он засвидетельствовал свою веру в воскресение мертвых. Если бы Феликс устроил перекрестный допрос двух групп иудеев, он без труда выяснил бы истину, считает Павел[500].
Какими могли быть действия римского прокуратора в данной ситуации? Если бы он оправдал Павла, то спровоцировал бы конфликт с наиболее влиятельными представителями иудейской религиозно-политической элиты. Однако если бы он его осудил, а Павел оказался невиновен, это могло привести к нежелательным последствиям иного рода, связанным с римским гражданством Павла[501]. Прокуратор выбирает «третий путь». Он не принимает никакого решения, а откладывает его на будущее:
Выслушав это, Феликс отсрочил дело их, сказав: рассмотрю ваше дело, когда придет тысяченачальник Лисий, и я обстоятельно узнаю об этом учении. А Павла приказал сотнику стеречь, но не стеснять его и не запрещать никому из его близких служить ему или приходить к нему (Деян. 24:22–23).
Таким образом, Феликс решил последовать совету иудеев и дождаться прихода Лисия, начавшего разбирательство по делу Павла. Чем здесь мог помочь Лисий? Свою точку зрения на события он изложил в письме Феликсу; с христианским учением Лисий вряд ли был знаком настолько, чтобы обстоятельно изложить его Феликсу. Более того, нигде далее в повествовании Луки о приходе Лисия не упоминается. Может быть, сославшись на необходимость его присутствия, Феликс лишь нашел удобный повод для отсрочки дела?
Недоумение отчасти проясняется при сравнении русского Синодального перевода с греческим текстом, в котором читаем: Ανεβάλετο δε αυτούς ό Φήλιξ, άκριβέστερον είδώς τα περί τής όδού, είπας, Όταν Λυσίας ό χιλίαρχος καταβή διαγνώσομαι τα καθ’ ύμας. Буквальный перевод этого текста следующий: «Выслушав их, Феликс, более точно знакомый с этим учением[502], сказал: когда придет тысяченачальник Лисий, рассмотрю ваше дело». Слово άκριβέστερον («более точно») не уточняет, по сравнению с кем Феликс знал христианское учение более точно. Один из вариантов понимания текста: он знал о христианстве больше, чем кто-либо (включая иудеев во главе с Ананией) мог предполагать[503].
Феликс оставил Павла под стражей, приказав сотнику стеречь его, но при этом максимально ослабил режим его содержания. Близким было позволено «служить» ему, то есть приносить еду, одежду и, возможно, книги и материалы для письма[504]. Некоторые ученые предполагали, что Послания к Ефесянам и Колоссянам были написаны из кесарийского заключения[505]. В одном из посланий, написанных «из уз», Павел просит Тимофея: «Когда пойдешь, принеси фелонь[506], который я оставил в Троаде у Карпа, и книги, особенно кожаные» (2 Тим. 4:13). Второе послание к Тимофею обычно относят к последнему, так называемому второму римскому периоду тюремного заключения Павла[507], однако и в Кесарии условия его содержания были такими, что он имел возможность принимать посетителей и получать через них то, что было необходимо ему для жизни.
Последующее участие Феликса в деле Павла в основном сводится к тому, что он постоянно откладывал решение его вопроса на более поздний срок. В итоге разбирательство будет длиться два года, в течение которых Феликс неоднократно встретится с Павлом. Однако эти встречи не будут иметь результата ни для одной из сторон.
О содержании разговоров между прокуратором и узником мы узнаем из скупого отчета Луки:
Через несколько дней Феликс, придя с Друзиллою, женою своею, Иудеянкою, призвал Павла, и слушал его о вере во Христа Иисуса. И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя. Притом же надеялся он, что Павел даст ему денег, чтобы отпустил его: посему часто призывал его и беседовал с ним. Но по прошествии двух лет на место Феликса поступил Порций Фест. Желая доставить удовольствие Иудеям, Феликс оставил Павла в узах (Деян. 24:24–27).
Таким образом, на следующую встречу с Павлом прокуратор приходит вместе со своей второй женой, иудейкой по вероисповеданию. Возможно, она сама пожелала послушать Павла, либо Феликс посчитал, что ее участие поможет прояснить суть вопроса.
Лука обозначает «веру во Христа Иисуса» в качестве главной темы, на которую Павел беседовал с Феликсом и Друзиллой. То, что составляло подлинную сердцевину его веры и о чем он не захотел упомянуть на допросе у Феликса в присутствии иудеев, он мог теперь раскрыть перед прокуратором в приватной обстановке. Главная тема распадается на три побочные: «о правде, о воздержании и о будущем суде (περί δικαιοσύνης και έγκρατείας καί τού κρίματος τού μέλλοντος)».
Согласно Евангелию от Иоанна, Иисус Христос в последней беседе с учениками обещал им, что Утешитель, «придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде (περι αμαρτίας καί περί δικαιοσύνης καί περί κρίσεως)» (Ин. 16:8). Литературную зависимость Деяний от Евангелия от Иоанна проследить крайне сложно: более вероятна обратная зависимость (по всей видимости, Иоанн писал свое Евангелие позже, чем были написаны другие Евангелия и Деяния). Однако, с нашей точки зрения, близость двух текстов объясняется не столько зависимостью одного от другого, сколько тем, что в обоих обозначены магистральные темы христианского нравственного учения: «правда» (праведность, справедливость), «суд» и «воздержание» (или «грех» как антоним воздержания).
Все три темы находят развитие в посланиях Павла. Так, например, тема правды, или праведности, занимает центральное место в Послании к Римлянам (Рим. 3:21–26; 4:3-13, 22; 5:17, 21; 6:13, 16; 8:10; 9:30; 10:3–6, 10; 14:17). Тема суда – один из лейтмотивов того же послания (Рим. 2:1-11; 5:16). О воздержании Павел говорит в Послании к Галатам как об одном из плодов духа (Гал. 5:23). Вполне естественно, что в беседах с Феликсом Павел развивает те же близкие ему ключевые темы.
Суд над ап. Павлом. 1875 г. Художник Н. К. Бодарецкий (Закарпатский художественный музей им. Иосифа Бокшая)
Воздержание (έγκράτεια) – одна из добродетелей, высоко ценившихся как в христианской традиции, так и в античной философии. Судя по приведенным выше описаниям Феликса у историков, он был лишен этой добродетели. Возможно, этим объясняется то обстоятельство, что, хотя беседы Павла поначалу нашли у него некоторый отклик (Лука отмечает, что Феликс «пришел в страх»), потом он призывал Павла не столько из интереса к его учению, сколько в надежде на получение взятки, которой он в итоге не дождался. Продержав узника, вина которого так и не была доказана, два года, Феликс лишился должности прокуратора, возложив на преемника все нерешенные дела, включая дело Павла.
Слова Луки о надежде Феликса на то, «что Павел даст ему денег, чтобы отпустил его», вполне соответствуют имеющейся информации о действиях прокураторов Иудеи. Иосиф Флавий повествует о том, что прокуратор Альбин «за выкуп возвращал свободу преступникам, схваченным или их непосредственным начальством или предшествовавшими правителями»[508]. Предшественниками Альбина были Феликс и Фест, следовательно, при Альбине свободу за выкуп получили некоторые из тех, кто были посажены при них. Очевидно, кто-то мог получить свободу и раньше, если бы предоставил выкуп одному из предшественников Альбина.
Почему Феликс полагал, что Павел способен заплатить выкуп? Во-первых, сам Павел заявлял: «После многих лет я пришел, чтобы доставить милостыню народу моему и приношения». Из этого прокуратор мог заключить, что Павел был богат и способен откупиться от заключения. Во-вторых, он полагал, что у Павла есть сторонники, готовые собрать необходимую сумму. Думается, если бы Павел пожелал получить освобождение за взятку, у христианских общин Кесарии и Иерусалима нашлись бы для этого необходимые средства.
Однако такое освобождение противоречило моральному кодексу Павла, который называл себя «узником Иисуса Христа» (Еф. 3:1; Флм. 1, 9) и «узником в Господе» (Еф. 4:1). Он не пожелал отказаться от этого высокого звания за деньги. Свою невиновность он и дальше будет отстаивать перед римским правосудием, но нравственными нормами не поступится.
Павел и Фест
Сведения о Порции Фесте мы находим у Иосифа Флавия. В «Иудейской войне» ему посвящена лишь одна фраза: «Фест, вступив в управление после Феликса… выступил немедленно против опустошителей страны; большинство разбойников было схвачено и не мало из них казнено»[509]. В «Иудейских древностях» историк приводит некоторые подробности, рассказывая, в частности, как после назначения Феста на место Феликса «наиболее влиятельные из кесарийских иудеев отправились в Рим и там выступили с обвинениями против Феликса. Последний, вероятно, поплатился бы за совершенные над иудеями притеснения, если бы брат Нерона, Паллант, которого император тогда особенно ценил, не заступился за него»[510]. Далее повествуется о самом Фесте:
Когда Фест прибыл в Иудею, он нашел страну бедствующей от разбойников, которые предавали грабежу и пожарам все селения. Эти разбойники носили название сикариев. Их расплодилось тогда очень много, и они пускали в ход ножи, по величине своей схожие с персидскими акинаками[511], а по изогнутости с римскими sicae[512]; от этих-то ножей убийцы, умерщвлявшие много народа, и получили название сикариев… Они смешивались во время праздников с народной толпой, отовсюду стекавшейся в город для отправления своих религиозных обязанностей, и без труда резали тех, кого желали. Нередко они появлялись также в полном вооружении во враждебных им деревнях, грабили и сжигали их. Фест, между прочим, выслал конный и пеший отряды против людей, введенных в заблуждение неким проходимцем, который обещал им спасение и избавление от всех бедствий, если они пожелают последовать за ним в пустыню. Высланные против них воины перебили как самого обманщика, так и его жертвы[513].
Иосиф затем рассказывает, как царь Агриппа построил себе дворец на возвышенности, откуда мог прямо с ложа наблюдать за происходившим в храме. Иудеи, считавшие, что происходящее в храме не должно быть доступно постороннему взору, построили у западной стены храма высокую стену, которая скрыла внутренность храма от глаз царя. Это возмутило Агриппу, «но еще более был недоволен наместник Фест, приказавший иудеям снести стену. Те, однако, просили его разрешить им отправить относительно этого дела посольство к Нерону, говоря, что они предпочитают умереть, чем снести какую-либо из построек храма». Фест позволил, и Нерон под влиянием своей жены Поппеи поддержал их требования[514].
Этими событиями исчерпывается то, что историк решил поведать своим читателям о деяниях Феста. Из дальнейшего повествования следует лишь, что, «узнав о смерти Феста, император послал в Иудею наместником Альбина»[515]. Это означает, что Фест умер на посту прокуратора. Точное время его пребывания на этом посту неизвестно: большинство комментаторов указывают годы с 59-го по 62-й[516], однако есть и несогласные с этой датировкой. Очевидно, смерть Феста была неожиданной. Его смертью первосвященник Анан, сын Анана, воспользовался для расправы с Иаковом: об этом мы говорили выше.
Встреча Феста с Павлом произошла, согласно Деяниям, не позднее чем через две недели после его вступления в должность. О Павле он услышал в Иерусалиме:
Фест, прибыв в область, через три дня отправился из Кесарии в Иерусалим. Тогда первосвященник и знатнейшие из Иудеев явились к нему с жалобою на Павла и убеждали его, прося, чтобы он сделал милость, вызвал его в Иерусалим; и злоумышляли убить его на дороге. Но Фест отвечал, что Павел содержится в Кесарии под стражею и что он сам скоро отправится туда. Итак, сказал он, которые из вас могут, пусть пойдут со мною, и если есть что-нибудь за этим человеком, пусть обвиняют его. Пробыв же у них не больше восьми или десяти дней, возвратился в Кесарию… (Деян. 25:1–6).
Не случайно Фест отправился в Иерусалим спустя лишь три дня по прибытии в Иудею. Если Кесария была главным форпостом присутствия римлян в Иудее, то Иерусалим сохранял значение главного религиозного центра. Здесь проживал первосвященник, здесь заседал синедрион, здесь находилась главная святыня – храм. Новый прокуратор посчитал нужным незамедлительно посетить Иерусалим, чтобы вступить в личный контакт с духовенством и аристократией, выказать им свое уважение.
Среди тем его бесед с первосвященником и знатью была и судьба Павла. В тексте Деяний имя первосвященника отсутствует, но известно, что к тому времени действующим первосвященником был Измаил, сын Фаба: его царь Агриппа назначил на эту должность незадолго до отъезда Феликса[517]. Однако и другие члены первосвященнического клана сохраняли свое влияние. Более того, между различными группами храмового духовенства велась ожесточенная борьба:
Тогда же возникли ссоры и смуты между первосвященниками, священниками и наиболее влиятельными иерусалимскими гражданами. Каждый из враждующих собирал вокруг себя толпу крайне отчаянных и беспокойных приверженцев, становился во главе их и вел их в бой. При столкновениях эти отряды осыпали друг друга сперва бранью, а затем и каменьями. Между тем не было никого, кто бы мог их припугнуть и тем положить предел смуте; напротив, все эти злоупотребления происходили, как будто бы в городе не было начальства[518].
В эту неспокойную обстановку пришлось окунуться Фесту, когда он прибыл в Иерусалим. Дело Павла, видимо, было далеко не единственным вопросом, занимавшим умы первосвященников. Тем не менее даже среди интриг и вражды они об этом деле не забыли. Несмотря на прошедшие с момента ареста Павла два года, желание убить его у иудеев не исчезло, и план, который был выработан тогда, все еще сохранял для них актуальность.
Итак, Фест не согласился выдать Павла иудеям, но предложил им самим прибыть в Кесарию, чтобы заслушать дело в их присутствии. Как и Феликс, Фест пожелал, чтобы в слушаниях приняли участие обе стороны. По окончании своего первого визита в Иерусалим Фест вернулся в Кесарию
…и на другой день, сев на судейское место, повелел привести Павла. Когда он явился, стали кругом пришедшие из Иерусалима Иудеи, принося на Павла многие и тяжкие обвинения, которых не могли доказать. Он же в оправдание свое сказал: я не сделал никакого преступления ни против закона Иудейского, ни против храма, ни против кесаря. Фест, желая сделать угождение Иудеям, сказал в ответ Павлу: хочешь ли идти в Иерусалим, чтобы я там судил тебя в этом? Павел сказал: я стою перед судом кесаревым, где мне и следует быть судиму. Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я неправ и сделал что-нибудь, достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им. Требую суда кесарева. Тогда Фест, поговорив с советом, отвечал: ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься (Деян. 25:6-12).
Прокуратор садится на судейское место, а обвинители становятся вокруг обвиняемого. Эта характерная деталь показывает, что реальная судебная власть принадлежала римскому наместнику, тогда как иудеи могли лишь свидетельствовать против обвиняемого. Лука не повторяет обвинения, ограничиваясь лишь упоминанием о том, что они были «многие и тяжкие», но бездоказательные. На этот раз иудеи обходятся без профессионального ритора: они сами формулируют обвинения.
Ответ Павла суммирован Лукой в одной фразе, из которой следует, что Павел, во-первых, не совершил никакого преступления «против закона Иудейского», то есть против закона Моисеева. Наоборот, именно в соответствии с предписаниями этого закона он проходил в храме обряд очищения. Ранее, на допросе у Лисия, Павел заявлял, что верует «всему, написанному в законе и пророках» (Деян. 24:14). Впрочем, если бы даже он нарушил иудейский закон, он не подпал бы под юрисдикцию римского суда. Напомним слова проконсула Галлиона в Ахаии: «Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом» (Деян. 18:14–15). Подобную же позицию должен был занять Фест, если бы нарушение закона Моисеева было единственным обвинением против Павла.
Во-вторых, Павел заявляет, что не совершил никакого преступления против храма. Обвинение, что он осквернил храм, введя туда язычника, было причиной, по которой толпа иудеев напала на Павла в Иерусалимском храме. Это обвинение было достаточно серьезным, чтобы иудеи могли расправиться с ним. Но, опять же, осквернение храма не подпадало под судебную юрисдикцию римского наместника. Тем не менее, если бы вина Павла была доказана, представитель римской власти мог выдать его иудеям для дальнейшего разбирательства и неминуемой расправы.
В-третьих, наконец, Павел заявляет, что не совершил никакого преступления против императора. Мы помним, что на суде у Феликса иудеи назвали Павла «возбудителем мятежа» между иудеями диаспоры (Деян. 24:5). Несомненно, это обвинение было повторено и на суде у Феста. Именно оно, если бы было доказано, могло бы стать главной причиной для осуждения Павла на смерть. Аналогичное обвинение, выдвинутое против Иисуса Христа, имело результатом смертный приговор, вынесенный Ему Понтием Пилатом. Тогда иудеи угрожали Пилату: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12). Подобные угрозы могли звучать из уст иудеев и теперь: если ты отпустишь на свободу человека, возбуждающего мятеж против императора, ты будешь нести ответственность перед ним.
Фест, очевидно, не воспринял всерьез третье обвинение и подумал, что иудеи вполне могут сами разрешить конфликтную ситуацию с Павлом. Подобное же решение предлагал в свое время Понтий Пилат в отношении Иисуса: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его» (Ин. 18:31). Однако Фест по-другому формулирует предложение. Он обращает его не к иудеям, а к Павлу и предлагает судить его не в Кесарии, а в Иерусалиме. Именно этого они добивались с самого начала.
Очевидно, что Фест пытается найти выход из ситуации. Отпустить Павла он не может ввиду настойчивости иудеев, а осудить его на смерть не хочет, боясь ответственности перед римским правосудием. Как и Феликс в свое время, Фест ищет «третий путь». Но Павел отвергает предложение, настаивая на том, что он как римский гражданин должен быть судим «судом кесаревым».
Павел не оспаривает легитимность суда, осуществляемого Фестом от имени императора: он подчеркивает, что уже стоит перед судом кесаревым и, если обвинения будут доказаны, готов принять смертный приговор. Но поскольку обвинения бездоказательны, Павел требует суда высшей инстанции: пусть сам император примет решение по его делу. Императором в то время был Нерон.
Существуют исторические свидетельства о практике апелляции к императору или сенату в ранней Римской империи. Светоний отмечает, что при Нероне все обжалования из местных судов пересылались в сенат[519]. Тацит, повествуя о Нероне, отмечает: «Он также возвысил достоинство сената, определив, что апеллирующие к нему на решения судей по гражданским делам рискуют такой же суммой, как и апеллирующие к императору, тогда как ранее обращавшиеся с этим в сенат не вносили никакого залога»[520]. Тацит упоминает о том, как несколько членов сената были привлечены к суду как соучастники громкого дела, но, «обратившись с апелляцией к принцепсу[521], они избежали безотлагательного вынесения приговора, а затем, так как Нерон был поглощен разбором важнейших государственных преступлений, и вовсе от него ускользнули, поскольку их дело было сочтено менее существенным»[522].
О практике апелляции к императору свидетельствует и Дион Кассий, повествуя о правлении императоров Тиберия[523] и Гальбы. Историк описывает случай, когда один осужденный потребовал от некоего Капитона[524], чтобы его дело было разобрано императором. Капитон пересел в более высокое кресло и сказал: «Изложи свое дело перед кесарем». Выслушав осужденного, он приговорил его к смерти. Дело дошло до императора Гальбы, и Капитон был наказан за самоуправство (историк не уточняет, в чем заключалось наказание)[525].
Насколько можно судить по сохранившимся данным, право апелляции к императору не было законодательно урегулировано, однако нет сомнений в том, что оно существовало. Более того, отказ в праве быть судимым императором, как явствует из свидетельства Диона Кассия, мог иметь серьезные последствия для местного чиновника, виновного в таком отказе.
Апелляция к императору могла быть подана не только в том случае, если человек был уже осужден. В отличие от более позднего римского права решение императора в ответ на апелляцию не обязательно было вердиктом суда высшей инстанции по отношению к вердикту суда низшей инстанции: оно могло быть первым и единственным решением по конкретному делу[526]. Таким образом, Павлу не обязательно было дожидаться приговора Феста, чтобы потребовать «суда кесарева»: он мог сделать это и раньше. И Павел воспользовался этой привилегией римского гражданина.
Ап. Павел перед имп. Нероном. Фрагмент миниатюры из Лицевого летописного свода. Кон. 70-х – нач. 80-х гг. XVI в. (БАН. П I Б. № 76. Л. 940 об.)
Учитывая все возможные последствия, Фест провел консультации со своим «советом» (συμβούλιον), по итогам которых принял решение отправить Павла в Рим. Это решение вряд ли могло удовлетворить иудеев, однако ставки были слишком высоки, чтобы римский прокуратор, только что назначенный на должность, мог допустить ошибку, за которую, возможно, пришлось бы отвечать перед императором. В то же время он не хотел обидеть и иудеев, с которыми ему предстояло взаимодействовать. Решение передать дело на суд императора было для начинающего прокуратора возможностью снять с себя всякую ответственность за исход дела Павла. Это решение было не единоличным, а коллегиальным, что не ускользнуло от внимания Луки[527].
Фест и Агриппа
Дело Павла приобретает неожиданный оборот, когда в Кесарии появляется царь Иудеи Агриппа вместе со своей женой Вереникой.
Отцом Агриппы II был Ирод Агриппа I, внук царя Ирода Великого, фигурирующего в евангельском повествовании о рождении Христа (Мф. 2:1-12, 16–22). Ирод Агриппа I правил лишь «третью дедовых владений»[528]. Он упоминается в Деяниях в связи с убийством Иакова, брата Иоанна (Деян. 12:1–2).
Царствование Агриппы I. Избиение христиан. Ап. Иаков, брат Господень. Выведение Ангелом из темницы ап. Петра. Фрагмент миниатюры из Лицевого летописного свода. Кон. 70-х – нач. 80-х гг. XVI в. (БАН. П I Б. № 76. Л. 917 об.)
Смерть Ирода Агриппы тоже упоминается в книге Деяний. В ней рассказывается, как однажды Ирод, одевшись в царскую одежду, сел на возвышенном месте, «а народ восклицал: это голос Бога, а не человека. Но вдруг Ангел Господень поразил его за то, что он не воздал славы Богу; и он, быв изъеден червями, умер» (Деян. 12:21–23). Иосиф Флавий излагает тот же эпизод подробнее:
Между тем исполнилось три года, что Агриппа царствовал над всею Иудеею. Однажды он поехал в город Кесарию, которая раньше называлась Стратоновою башнею. Тут он устроил игры в честь императора, так как наступил какой-то праздник, установленный в честь Клавдия. На эти игры стеклась масса лиц начальствующих и таких, которые занимали видное общественное положение. На второй день игр, рано утром, царь явился в театр в затканной серебром одежде, удивительным образом блиставшей и сверкавшей. Серебро дивно переливалось в лучах восходящего солнца, так что все были ослеплены и с содроганием должны были отвращать свои взоры от Агриппы. Сейчас же несколько льстецов с разных концов стали, впрочем не на благо царю, громко возносить его и называть его богом, говоря: «Будь милостив к нам! Если мы до сих пор преклонялись перед тобой как перед человеком, то теперь мы готовы признать, что ты по природе своей выше всякого смертного». Царь не особенно был поражен этими заявлениями и не думал остановить кощунствующих льстецов. Когда же он, немного погодя, поднял взор кверху, то увидал на перекладине сидящего там филина. Он немедленно признал в нем предвестника грядущих бедствий… Скорбь обуяла сердце царя. Вскоре затем Агриппа почувствовал, что во внутренностях его начинается сильнейшая боль. Он поднялся с места и обратился к своим со следующими словами: «Я, которого вы признали своим богом, теперь готов расстаться с жизнью… Впрочем, следует покорно отнестись к решению Предвечного. Я рад, что прожил не как бездеятельный ленивец, но счастливо и с блеском». Лишь только Агриппа сказал это, как его охватила особенно сильная боль. Тогда его поскорее перенесли во дворец… Затем, промучившись еще пять дней страшными болями в желудке, царь умер в возрасте пятидесяти четырех лет»[529].
Ирод Агриппа I умер в 44 году. К тому времени его сыну Марку Юлию Агриппе шел семнадцатый год. У него было три сестры: шестнадцатилетняя Береника (Вереника), десятилетняя Мариамма и шестилетняя Друзилла[530]. Агриппа воспитывался при дворе императора Клавдия, и, когда последний узнал о смерти его отца, он решил сразу же «послать молодого Агриппу на место отца его». Однако приближенные императора указали ему на то, что «было бы рискованно поручать юноше, едва вышедшему из детского возраста, управление таким обширным царством, с которым ему невозможно будет справиться и которое для взрослого человека представляло бы значительные затруднения». В итоге в Иудею был направлен римский прокуратор Куспий Фад[531].
В 48 году, когда умер дядя Агриппы, Ирод Халкидский, замужем за которым была сестра Агриппы Береника (Вереника), император Клавдий поручил Агриппе управление Халкидой[532]. Спустя четыре года Клавдий отобрал у него Халкиду и отдал ему территории, ранее управлявшиеся Иродом Филиппом и Лисанием[533] (в Лк. 3:1 первый упоминается в качестве четвертовластника Итуреи и Трахонитской области, второй – в качестве четвертовластника Авилинеи). В дальнейшем Нерон расширил владения Агриппы, отдав ему «часть Галилеи, Тивериаду и Тарихею, равно как перейский город Юлиаду и двадцать четыре окрестные деревни»[534].
Царь Агриппа II. Раскрашенная гравюра из книги Schedel H. Liber chroniсarum. 1493 г.
Таким образом, территория, которой управлял Агриппа, значительно уступала территории, которой некогда правил его прадед Ирод Великий. Однако, будучи прямым потомком последнего, он считался царем. Агриппа не управлял Иудеей, но император Клавдий поручил ему заведование делами Иерусалимского храма[535]. В соответствии с этим мандатом он имел право назначать и смещать первосвященников, каковым активно пользовался, тасуя их, как карточную колоду[536].
Несмотря на свое иудейское происхождение, по воспитанию и образу мыслей Агриппа имел мало общего с иудаизмом. Среди иудеев он уважением не пользовался, отношения с религиозной элитой были у него напряженные (о чем свидетельствует, в частности, приведенный выше эпизод со строительством стены возле храма, скрывшей храм от его взора[537]). К тому же ходили слухи о его кровосмесительной связи с родной сестрой.
Эта сестра, именовавшаяся Вереникой (греч. Βερνίκη или Βερενίκη, от лат. Veronica), была в возрасте около тринадцати лет впервые выдана замуж. Вскоре ее муж умер[538], и она была выдана вторично – за своего дядю Ирода, царя Халкиды[539]. В шестнадцатилетнем возрасте она потеряла отца[540], в двадцатилетнем – второго мужа. Тогда-то она и переехала к брату. Иосиф Флавий пишет:
После смерти своего мужа и дяди Ирода Вереника долго оставалась вдовою. Но затем, когда стали носиться слухи, будто она живет со своим братом, она уговорила Полемона, царя киликийского, принять обрезание и жениться на ней. Таким путем она рассчитывала покончить со всеми сплетнями. Полемон согласился на это, особенно ввиду ее богатства. Впрочем, этот брак продолжался недолго: Вереника, как говорят, вследствие своей невоздержанности, вскоре покинула Полемона, который при этом отказался от иудаизма[541].
Вереника отличалась исключительной красотой и в конце 60-х годов вступила в любовную связь с Титом, сыном Веспасиана, посланного на подавление иудейского восстания[542]. Когда в январе 69 года умер император Гальба, Тит поспешил в Рим, и «кое-кто думал, что повернуть обратно заставила Тита страсть, которой он пылал к царице Веренике. Юноша и в самом деле не был к ней равнодушен»[543], несмотря на то что она была старше его на одиннадцать лет. Затем Тит вернулся в Иудею и в 70 году разгромил Иерусалим. После этого он, по свидетельству Диона Кассия, призвал Веренику в Рим и собирался на ней жениться, но отказался от этого намерения под влиянием общественного мнения[544].
Эту информацию подтверждает Светоний: «Не только жестокость подозревали в нем, но и распущенность – из-за его попоек до поздней ночи с самыми беспутными друзьями; и сладострастие – из-за множества его мальчиков и евнухов и из-за пресловутой его любви к царице Веренике, на которой, говорят, он даже обещал жениться». Став императором в 79 году, Тит тотчас выслал Веренику из Рима «против ее и против своего желания»[545].
Все эти события произойдут значительно позже описываемого нами времени. Пока же Вереника после развода со своим третьим мужем живет в Иерусалиме при брате. В Кесарию они приезжают вдвоем:
Через несколько дней царь Агриппа и Вереника прибыли в Кесарию поздравить Феста. И как они провели там много дней, то Фест предложил царю дело Павлово, говоря: здесь есть человек, оставленный Феликсом в узах, на которого, в бытность мою в Иерусалиме, с жалобою явились первосвященники и старейшины Иудейские, требуя осуждения его. Я отвечал им, что у Римлян нет обыкновения выдавать какого-нибудь человека на смерть, прежде нежели обвиняемый будет иметь обвинителей налицо и получит свободу защищаться против обвинения. Когда же они пришли сюда, то, без всякого отлагательства, на другой же день сел я на судейское место и повелел привести того человека. Обступив его, обвинители не представили ни одного из обвинений, какие я предполагал; но они имели некоторые споры с ним об их Богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о Котором Павел утверждал, что Он жив. Затрудняясь в решении этого вопроса, я сказал: хочет ли он идти в Иерусалим и там быть судимым в этом? Но как Павел потребовал, чтобы он оставлен был на рассмотрение Августово, то я велел содержать его под стражею до тех пор, как пошлю его к кесарю. Агриппа же сказал Фесту: хотел бы и я послушать этого человека. Завтра же, отвечал тот, услышишь его (Деян. 25:13–22).
Из этого повествования мы, во-первых, узнаем, что Агриппа и Вереника пробыли в Кесарии достаточно долго, чтобы Фест среди прочих дел мог вспомнить о Павле и представить им суть вопроса. Во-вторых, события, которые Лука уже однажды описал, теперь пересказываются самим Фестом. Это характерный для Луки прием: как мы помним, о явлении Павлу Христа на пути в Дамаск сначала рассказывает сам Лука, а затем мы слышим ту же историю дважды из уст Павла; о допросе Павла Лисием мы сначала узнаем из повествования Луки, а затем из приводимого им письма Лисия на имя Феликса. Автор Деяний не считает излишним дважды или трижды изложить одну и ту же историю, если во второй или третий раз рассказчиком становится один из ее участников.
Как и в других приведенных случаях, рассказ участника событий добавляет некоторые штрихи к авторскому повествованию. Только из уст Феста мы слышим о том, как ему пришлось разъяснять иудеям основы римского права. Только от Феста мы узнаем, что иудеи с самого начала требовали от него осуждения (καταδίκη) Павла, то есть обвинительного вердикта против него (в Деян. 25:7 говорилось лишь о многих и тяжких обвинениях, но не о подобном требовании). Только в разговоре с Агриппой Фест обозначает свою позицию по делу Павла (в присутствии обвинителей он ее не озвучивал). Эта позиция сводится к тому, что иудеи не представили ни одного из обвинений, каких он ожидал, и что весь спор между ними и Павлом вращается вокруг религиозной проблематики, не имеющей отношения к римской судебной юрисдикции. Подобный же вывод за два года до этого сделал Клавдий Лисий (Деян. 23:29).
Предмет спора обозначен прокуратором весьма обобщенно. Из всего услышанного от иудеев и Павла он понял только, что спор идет «об их Богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о Котором Павел утверждал, что Он жив». Термин δεισιδαιμονία, переведенный здесь как «богопочитание», мог иметь в греческом языке негативный оттенок (его латинским эквивалентом был термин superstitio – «суеверие»)[546], однако мог звучать нейтрально, указывая на религиозность вообще. Однокоренное слово Павел употребил в афинском ареопаге, когда похвалил афинян за то, что они «как бы особенно набожны» (Деян. 17:22).
Опять мы можем отметить характерную для римской власти дистанцированность от иудеев: это их закон, их богопочитание, и спорят они о каком-то Иисусе. Однако Агриппу, имевшего иудейское происхождение, эта проблематика не оставила полностью равнодушным, и он решил выслушать Павла.
Павел перед Агриппой
На встречу с Павлом Агриппа является опять же вместе с Вереникой. Допрос Павла происходит в совсем иной обстановке, чем та, в которой Фест впервые увидел Павла. Здесь нет обвинителей, есть только обвиняемый:
На другой день, когда Агриппа и Вереника пришли с великою пышностью и вошли в судебную палату с тысяченачальниками и знатнейшими гражданами, по приказанию Феста приведен был Павел. И сказал Фест: царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! вы видите того, против которого все множество Иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь и кричали, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он не сделал ничего, достойного смерти; и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему. Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас, и особенно пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо, мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него (Деян. 25:23–27).
Заседание происходит в помещении, обозначенном термином άκροατήριον (букв. «аудитория», «зал заседаний»). Тот факт, что Фест собрал на слушания старший офицерский состав и городскую аристократию, но не пригласил обвинителей, означает, что это не было официальное судебное разбирательство. В отсутствии иудеев Фест чувствует себя гораздо свободнее и может открыто обозначить свое несогласие с ними и заявить о том, что не видит за Павлом преступлений, которые заслуживали бы смертной казни по римскому закону.
Высокий социальный статус приглашенной публики может свидетельствовать о повышенном интересе к делу Павла. В то же время он может указывать лишь на интерес к Агриппе и Веренике, прибывшим в Кесарию. Не случайно Лука отмечает «великую пышность», с какой был обставлен их визит. Кроме того, дело Павла могло быть не единственным, заслушанным в этот день.
Необходимость созыва этого высокого собрания Фест объясняет тем, что узник потребовал суда у императора, а он, прокуратор, так и не смог понять суть выдвинутых против него обвинений. Крика было много, «все множество иудеев» в Иерусалиме (характерное риторическое преувеличение) требовало его смертной казни, но разобраться в происходившем римский наместник без посторонней помощи не мог. Царь Агриппа, к которому он обращается, несомненно, лучше знает иудейский религиозный мир и поможет четко изложить обвинения в сопроводительном письме на имя императора.
Речь Павла представлена автором книги Деяний как защитительная. Однако Павел пользуется возможностью выступить перед высоким собранием не столько для того, чтобы опровергнуть обвинения, сколько для изложения своей веры. Защитительная речь превращается в проповедь:
Агриппа сказал Павлу: позволяется тебе говорить за себя. Тогда Павел, простерши руку, стал говорить в свою защиту: царь Агриппа! почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно. Жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи; они издавна знают обо мне, если захотят свидетельствовать, что я жил фарисеем по строжайшему в нашем вероисповедании учению. И ныне я стою перед судом за надежду на обетование, данное от Бога нашим отцам, которого исполнение надеются увидеть наши двенадцать колен, усердно служа Богу день и ночь. За сию-то надежду, царь Агриппа, обвиняют меня Иудеи. Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых? (Деян. 26:1–8).
Обратим внимание на то, что слово Павлу предоставляет Агриппа. Он является председателем собрания. Хотя в табели о рангах Римской империи Агриппа и Фест фактически равны (оба управляют отведенными им областями от имени императора), Фест уступает Агриппе как представителю царского иудейского рода право ведения заседания.
Ап. Павел объясняет догматы веры в присутствии царя Агриппы, сестры его Вереники и проконсула Феста. 1875 г. Художник В. И. Суриков (ГТГ)
Начиная речь, Павел простирает руку. На суде у Клавдия Феликса «правитель дал ему знак говорить», и он «отвечал» (Деян. 24:10). Здесь же Павел сам использует характерный для ритора жест, свидетельствующий о том, что на некоторое время он становится хозяином положения. Агриппа и Вереника, вошедшие в зал с великой пышностью, теперь как бы отходят на второй план, и в центре внимания всей аудитории оказывается Павел – обвиняемый, но не сломленный, защищающийся, но не оправдывающийся.
Павел обращается к Агриппе как представителю той же веры и того же народа: он говорит о «нашем» вероисповедании и о «наших» двенадцати коленах[547]. Исповедуемая им вера, с его точки зрения, не порывает с той религиозной традицией, к которой он принадлежит от юности. Напротив, именно в этой традиции на протяжении веков люди жили надеждой на приход Мессии. И в этой традиции сложилось то представление о воскресении мертвых, которое помогло христианам осмыслить феномен воскресения Христа. Первую часть речи Павел завершает риторическим вопросом, обращенным к Агриппе и, очевидно, к Веренике (других представителей иудейской веры среди слушателей Лука не отмечает): неужели вы (употреблено множественное число) не верите в воскресение мертвых?
Павел далее красочно описывает тот период, когда он был гонителем Церкви (Деян. 26:9-11), и рассказывает о том, как Христос явился ему на пути в Дамаск (Деян. 26:12–15). Эти фрагменты его речи мы рассмотрели в своем месте, там, где говорилось об описанных в них событиях[548]. Там же мы обратили внимание на то, что именно в этой речи Павел наиболее полно изложил содержание полученного им от Христа мандата – быть проповедником того, что Сам Христос ему открыл, отверзать людям глаза, чтобы они «обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу» и чтобы верою в Иисуса получили «прощение грехов и жребий с освященными» (Деян. 26:16–18).
Откровение, полученное Павлом непосредственно через пережитый опыт, стоит для него в одном ряду с откровениями, которые получали ветхозаветные пророки. А само событие пришествия в мир Мессии и Его воскресения свидетельствует об исполнении древних пророчеств. И Павел считает своим долгом свидетельствовать о том, что Тот, о Ком Фест недавно говорил как о «Каком-то Иисусе умершем», является обетованным Мессией, Который воскрес и Которого Павел видел своими глазами.
Почему Павел считает необходимым изложить эту историю Агриппе? Именно потому, что Агриппа в его глазах принадлежит к той категории слушателей, которая продолжает оставаться объектом его первоочередного внимания. Исходя из глубокой убежденности в том, что слово Божие должно быть проповедано, «во-первых, Иудею, потом и Еллину» (Рим. 1:16), Павел обращается к Агриппе как представителю иудейской религии, которому, как он надеется, изложенная история более близка и понятна, чем находящимся в том же зале язычникам.
За рассказом о небесном видении следует суммарное описание миссионерского служения Павла и событий, послуживших причиной его ареста:
Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению, но сперва жителям Дамаска и Иерусалима, потом всей земле Иудейской и язычникам проповедовал, чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния. За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет, то есть что Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу (Иудейскому) и язычникам (Деян. 26:19–23).
Павел говорит о своей проповеди как о проповеди покаяния. Эта мысль звучала в его беседе с эфесскими пресвитерами в Милете (Деян. 20:21), и сейчас она повторяется, но уже в ином контексте. Выражение «дела, достойные покаяния» (άξια τής μετανοίας έργα) напоминает призыв Иоанна Крестителя: «Сотворите же достойные плоды покаяния (καρπούς άξίους τής μετανοίας) и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Лк. 3:8). В богословском мышлении Павла духовное семя Авраамово – это все те, кто уверовал во Христа, будь то иудеи или язычники (Гал. 3:29).
Воскресение Христово. Мозаика кафоликона монастыря Осиос Лукас, Греция. 30-40-е гг. XI в.
Употребленные Павлом один за другим глагол μετανοέω («приносить покаяние») и существительное μετανοία («покаяние») указывают не просто на сожаление о неправильных поступках, но на «перемену ума» (от μετα – «перемена» и νούς – «ум»), изменение образа мысли и образа жизни. Призыв к покаянию – это призыв пересмотреть свои духовно-нравственные ориентиры через обращение к Богу. Но для Павла – с тех пор, как он встретил Христа на пути в Дамаск – обращение к Богу означает обращение ко Христу.
Павел подводит к сердцевинному пункту своего символа веры – к учению о воскресении Христа. Выражение «восстав первый из мертвых» напоминает слова из Первого послания к Коринфянам: «Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших» (1 Кор. 15:20). За этими словами стоит учение о том, что воскресение Христа открыло путь к воскресению для всех уверовавших в Него.
Воскресение Христа, верит Павел, было предсказано Моисеем и пророками. Но Христос воскрес, чтобы возвестить свет не только «народу» (λαφ), но и «язычникам» (εθνεσιν). Здесь можно услышать аллюзию на слова праведного Симеона о Христе, прозвучавшие во 2-й главе Евангелия от Луки: «Свет к просвещению язычников (έθνών) и славу народа (λαού) Твоего Израиля» (Лк. 2:32). На протяжении всей своей дилогии – от начала Евангелия до конца Деяний – Лука проводит мысль об универсальном значении пришествия Христа: Он – не только Мессия народа израильского, но и Спаситель мира. Эта мысль пронизывает и весь корпус посланий Павла.
Речь Павла, обращенную к Агриппе, неожиданно прерывает грубая ремарка Феста:
Когда он так защищался, Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия. Нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла. Ибо знает об этом царь, перед которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило. Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь. Агриппа сказал Павлу: ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином. Павел сказал: молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз (Деян. 26:24–29).
Очевидно, прокуратору надоело слушать богословские рассуждения Павла: он мало что в них понял, но пришел к убеждению, что перед ним стоит религиозный фанатик, одержимый безумными идеями. В своих посланиях Павел писал о «безумии» христианской проповеди. О себе он говорил: «Мы безумны Христа ради» (1 Кор. 4:10). Распятый Христос, которого он проповедует, это «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1:24). В христианской перспективе радикально меняется система ценностных ориентиров, «мудрость мира сего» становится «безумием пред Богом» (1 Кор. 3:19). Спасение приходит не через мудрость мира, но через «юродство» проповеди Христа распятого и воскресшего (1 Кор. 1:21).
Так рассуждает Павел в посланиях, обращенных к христианским общинам. Но Фесту он отвечает иначе: спокойно и с чувством своей правоты он настаивает на том, что говорит «слова истины». Да, эти слова ничего не значат для прокуратора, но Павел надеется, что царь Агриппа сможет их понять. Не вступая в дискуссию с Фестом, Павел вновь обращается к Агриппе, который, как он верит, должен знать о страданиях, смерти и воскресении Христа. Слова о том, что это «не в углу происходило», относятся к этим событиям: «Здесь он говорит о кресте, о воскресении, говорит, что это учение известно по всей вселенной»[549].
Второй раз Павел обращается к Агриппе с прямым вопросом о вере – так, будто он допрашивает Агриппу, а не Агриппа его. Верит ли Агриппа пророкам? Конечно, верит, коль скоро он иудей по происхождению: Павел сам отвечает за вопрошаемого. Но пророки предсказывали пришествие Христа, и их предсказания исполнились. Мысль об этом уже прозвучала, и она должна была прозвучать здесь вновь, если бы Агриппа не прервал Павла.
Его реакция на слова Павла в отличие от реакции Феста была не грубой, а ироничной. Греческий текст (Έν όλίγψ με πείθεις Χριστιανόν ποιησαι) допускает разные варианты перевода. Один вариант: «Еще немного, и ты убедишь меня стать христианином». Другой: «В короткое время ты пытаешься убедить меня стать христианином!» Третий вариант – читать слова Феста с вопросительным знаком: «За столь короткое время ты хочешь убедить меня стать христианином?» С нашей точки зрения, первый вариант перевода предпочтителен, но при том понимании, что во фразе звучат ирония и сарказм. Трудно себе представить, чтобы Агриппа в самом деле заявил о скорой готовности уверовать во Христа.
Ответ Агриппы тем не менее демонстрирует толерантность к новому религиозному движению. Он не называет его «Назорейской ересью», как это делали иудеи, а использует то самоназвание движения, которое уже получило широкое хождение в греческом языке. В дальнейшем мы не слышим о каких-либо гонениях на христиан со стороны Агриппы. Более того, когда первосвященник Анан самовольно учинит суд над Иаковом и добьется его смерти, Агриппа сместит его с должности[550].
Павел не реагирует на иронию, содержащуюся в словах Агриппы. Вместо этого он дерзновенно заявляет о том, что хотел бы, чтобы все его слушатели уверовали во Христа. Выражение «мало ли, много ли» (καί έν όλίγω καί έν μεγάλω) является прямым ответом на «еще немного» (έν όλίγφ), прозвучавшее из уст Агриппы. Смысл ответа Павла следующий: я молюсь о том, чтобы все слушающие меня сегодня пришли к вере во Христа, займет ли это короткое или долгое время.
Ответ Павла Агриппе содержит фразеологию, напоминающую некоторые характерные выражения из Павловых посланий. В Первом послании к Коринфянам он пишет: «…умоляю вас: подражайте мне, как я Христу» (1 Кор. 4:16). В том же послании, касаясь темы безбрачия, он говорит: «Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я» (1 Кор. 7:7–8). О своих узах Павел многократно упоминает в так называемых посланиях из уз. В частности, в Послании к Филиппийцам Павел пишет: «Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования, так что узы мои о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедовать слово Божие» (Флп. 1:12–14). Свое служение Павел называл «посольством в узах» (Еф. 6:20), подчеркивая, что находится в узах за возвещение «тайны Христовой» (Кол. 4:3).
Говоря Агриппе о том, что он хотел бы, чтобы все слушающие его сделались такими, как он, «кроме этих уз» (παρεκτος τών δεσμών τούτων), Павел указывает на цепи, в которые был закован. В Иерусалиме Клавдий Лисий освободил Павла от оков перед заседанием синедриона (Деян. 22:30). Здесь же Павел был оставлен в оковах и в них выступал перед высоким собранием. До конца повествования книги Деяний Павел останется в цепях (Деян. 28:20). Что это за цепи, мы точно не знаем. Нередко правое запястье заключенного приковывали цепью к левому запястью охранявшего его солдата[551]. Тяжелыми цепями сковывали руки, ноги, шею заключенного[552]. Однако, учитывая то обстоятельство, что Павел протянул руку в начале своей речи, мы можем предположить, что в цепи были закованы его ноги и что он не был прикован к солдату в момент выступления перед Агриппой.
В целом описание диалога Павла с Агриппой создает впечатление, что оба собеседника уважительно относятся друг к другу. Это явствует и из того приватного разговора, который последовал за допросом Павла:
Когда он сказал это, царь и правитель, Вереника и сидевшие с ними встали; и, отойдя в сторону, говорили между собою, что этот человек ничего, достойного смерти или уз, не делает. И сказал Агриппа Фесту: можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря. Посему и решился правитель послать его к кесарю (Деян. 26:30–32).
Откуда Лука мог узнать об этом разговоре, если он происходил без свидетелей? Совсем не обязательно предполагать, что автор книги Деяний сочинил его. Разговор не похож на то совещание судей, которое предшествует вынесению приговора: за ним не следует объявление приговора. Описанное совещание больше похоже на обмен репликами на выходе из зала заседаний[553]. Даже если разговор происходил не на выходе из зала, а в углу зала или в отдельном помещении, куда собеседники удалились, в нем принимало участие достаточное количество людей (Лука упоминает Агриппу, Веренику, Феста и «находившихся с ними»), чтобы кто-нибудь из них мог впоследствии сделать содержание разговора достоянием гласности.
Кроме того, из уст Феста мы слышали о его намерении изложить суть обвинений против Павла в письме на имя императора. Лука не упоминает больше об этом письме, однако нельзя сомневаться в том, что оно было написано и что его несли с собой в Рим стражники, сопровождавшие Павла. Путь в Рим окажется долгим и полным приключений: Павлу и его спутникам придется пережить тяжелое многодневное плавание при противных ветрах, шторм, кораблекрушение, трехмесячное пребывание на Мальте, дальнейшее плавание до Италии с несколькими остановками (Деян. 27:1-28:16). Во время всего этого путешествия возле Павла будет неотступно находиться стража, и у него, а также у его спутников, включая Луку, будет достаточно возможностей ознакомиться с содержанием письма. Нельзя исключить, что именно содержание письма Феста легло в основу рассказа Луки о разговоре между участниками слушаний по делу Павла по их завершении[554].
Чем объясняется настойчивость, с которой Павел добивался суда у императора? Диалог между Агриппой, Вереникой, Фестом и их приближенными может создать впечатление, что, если бы не эта настойчивость, Павел мог быть отпущен на свободу. Однако ситуация представляется более сложной как с правовой, так и с богословской точки зрения.
Если говорить о правовой стороне дела, то отпустить Павла на свободу ни Фест, ни Агриппа с Вереникой после всех обвинений, выдвинутых против него иудеями, не могли. Отпустить его значило бы вступить в неминуемый конфликт с иудейской религиозной элитой, а это ни прокуратору, ни царю было вовсе не нужно. Окончательное решение по делу Павла находилось в руках Феста; Агриппа в данном случае играл лишь роль советника. Но Фест по итогам допроса решил, что Павел сошел с ума от чрезмерной учености. Несмотря на то что допрос Павла не выявил какую-либо его вину перед римским законодательством, он не дал и достаточных оснований для снятия с него обвинения.
Если рассматривать данный эпизод в богословской перспективе, то он имеет прямую связь с явлением Павлу Христа, сказавшего, что ему надлежит свидетельствовать о Нем в Риме (Деян. 23:11). Как мы говорили выше, откровения, получаемые от Самого Христа, были для Павла главной движущей силой. Вполне вероятно, что именно на основании этого откровения или одного из последующих у Павла родилась уверенность в том, что он должен добраться до Рима и что в ситуации, в которой он находился, самый лучший способ достичь этого – потребовать суда императора.
Кроме того, мы должны помнить о том, что, хотя христиане решительно выступали против языческой практики обожествления императора, их отношение к нему носило религиозный характер, о чем ярко свидетельствуют приведенные нами цитаты из посланий Петра и Павла. Царя чтили, потому что власть его считали имеющей божественное происхождение (1 Пет. 2:13–14, 17; Рим. 13:1). И в его правосудие верили. Исходя из этой установки, Павел мог искренне надеяться на то, что в Риме его ждет справедливый суд.
В то же время во всем, что с ним происходило, Павел видел действие Промысла Божия, предоставлявшего ему возможность свидетельствовать о Христе перед сильными мира сего, волю Иисуса Христа, пославшего его на это свидетельство, и содействие Святого Духа, укреплявшего его в испытаниях. Иисус Христос предупреждал Своих учеников:
Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас, и поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (Мф. 10:17–20).
Эти предсказания начали сбываться уже в первом поколении христиан. Апостол Павел был не единственным из поколения свидетелей Христа, кого предавали в судилища и били в синагогах. Но, насколько можно судить по книге Деяний, он был единственным, кому было суждено предстать перед правителями и царями.
И теперь Павлу предстоял долгий путь, который приведет его в сердце Римской империи, где его дело должно быть рассмотрено ее верховным правителем.
Карта путешествий ап. Павла. 1579 г. Картограф А. Ортелий