Я почувствовал острый запах нашатырного спирта и открыл глаза. Вокруг меня суетились, по крайней мере, человек пять во главе со священником.
— Вызовите скорую помощь! — крикнул кто-то. — Возможно сердечный приступ.
Да со мной с роду никогда не было никаких сердечных приступов. Оно всегда работало, как часы. Да и клаустрофобией не страдал. Более того, это был первый обморок в моей жизни.
Меня взяли под руки, подняли и усадили на скамью.
— Спасибо, не надо скорую помощь, — сказал я. — Мне уже лучше, — и сжал пальцами виски. Все же мне было не так хорошо, как хотелось бы. — Давайте выйдем отсюда! — тяжело дыша, проговорил я.
Мне помогли подняться и довели до выхода. Наконец-то я полной грудью вдохнул влажный теплый воздух. Наверное, недавно прошел дождь, судя по мокрым плитам мостовой. Мне сразу стало легче. Я вышел на Штефансплац[13] и повернул в сторону «Георгия и дракона».
В ожидании обещанных нам в хойригере белого, розового и красного, я поостерегся пить пиво и вытащил Марка из «Георгия». Мы добрались до Зюйдбанхофа[14] и сели на Шнельбан, то бишь местную электричку, в сторону Мёдлинга.
Мёдлинг оказался местом прелестным. Разноцветные домики, и почти у каждого — скульптура мадонны или святого, цветы на окнах, тихие улицы и совсем рядом предгорья Альп. Только вот плотность боевичков на душу населения здесь явно зашкаливала. Они были везде. На улицах, на площадях, в многочисленных отрытых кафе и пабах. Я поморщился.
— Ну и выбрал же Якоб местечко! Может, мы зря с ним языки распустили? Первый раз видим человека! — возмутился Марк.
— Посмотрим, — вздохнул я. — Но будь начеку.
К нашему приходу в хойригере, то бишь открытом ресторанчике при винограднике, уже собрался народ, причем, не только зеленые студенты, но и люди посолиднее, возможно, буржуа. Я удивленно посмотрел на Якоба.
— Это мой отец позвал своих знакомых, — извиняющимся тоном объяснил тот. — Сказал, что им тоже интересно. Слышали, только что по телеку передали: Эммануил вошел в Моравию. Это же рядом с нами!
— Господь! — поправил я.
— Господь, — вздохнул Якоб.
Мы с Марком сели за столик. Солнце уже склонялось к закату, освещая влажные листья винограда, оплетавшего деревянные колонны и перекрытия. Свет отражался в каплях, и они загорались разноцветными искрами: чуть повернешься — и другие цвета — феерия заката.
Нам принесли по шницелю и бокалу красного. Шницель был воистину огромен и с трудом умещался на здоровой тарелке: аппетитный кусок мяса в поджаристой шкуре из муки и острый салат в качестве гарнира. А вино было таким ароматным, что обещало затмить «Kaiser Bier».
Я разрезал шницель и взял бокал.
— А, если этот ваш Эммануил захватит Австрию, это не приведет к повышению налогов?
Я поднял голову. Надо мной навис пухлый белобрысый бюргер и смотрел, как на оракула. Если бы один! Бюргеры плотной толпой окружили наш столик, слегка потеснив компанию Якоба, и я понял: не отвертеться! Поставил вино на стол, с сожалением положил вилку и вопросительно посмотрел на них.
— А не будет инфляции? — перебил другой.
— А свобода торговли?
— Всемирная Империя — это рай для торговцев и промышленников, — успокоил я. — Никаких границ! Никаких пошлин! Что же касается налогов, он их не повышал. В России он их снизил.
— На что же он ведет войну?
— Многие почитают за счастье умереть во имя Господа.
— Мы не хотим, чтобы наши дети умирали.
— Вас не заставляют, — вздохнул я. — Но, когда к власти приходит Господь, глупо сопротивляться. Его власть — благо для всех. И все в его власти. Это не пустые слова. Мы слишком много видели чудесного, когда были рядом с ним. Одним лишь словом он может воскресить ваши засохшие виноградники и сады и заставить цвести яблони среди зимы!
— Так он может восстановить виноградники после засухи? — недоверчиво поинтересовался пожилой бюргер, подозрительно похожий на Якоба. Верно, его отец.
— Конечно, — непринужденно ответил я. — Он разрушил огромное здание инквизиции одним мановением руки. А все ваши бедствия только от того что вы его еще не признали.
Тут я заметил, что Марк преспокойно долопал свой шницель и принялся за мой. Я подивился, как столько пищи вмещается в общем-то не толстого Марка, но мне опять помешали прекратить это безобразие.
— Всемирная Империя? — переспросил один из друзей Якоба. — Мне больше по душе Всемирная Республика.
— Всемирная Республика? — я посмотрел на него, как на ребенка. — Всемирная Республика — это власть большинства. А, как говорил Сократ, «большинство не способно ни на великое добро, ни на великое зло, а творит, что попало». Неужели вам не надоели пустышки президенты и болтуны парламентарии? Вы привыкли жить, не замечая власти, и почитаете себя счастливыми, если она вам не мешает. «Никакой правитель — не худший вариант», — считаете вы. И вы уже забыли, что власть — это возможность улучшить мир. А, если она достается достойному, единственному достойному в этом мире, возможность превращается в реальность. Так что не бойтесь прихода того, кого веками ждали наши предки. Это не беда — это благословение! Мы живем в счастливое время — самое счастливое. Война — только эпизод, одна темная точка в океане света. Она скоро кончиться, потому что ни одно сердце не в силах сопротивляться величию Славы Божьей. И кто принял Его — не умрет вовек. И убитые воскреснут — я сам видел воскресения. Что ваши виноградники! Мы все будем возделывать один виноградник — виноградник Господа, который есть Мир.
Мне трудно говорить на публику, куда легче было вещать в «Георгии и драконе» для одного Якоба. Но я нашел в толпе вдохновенное лицо и стал ориентироваться на него. Молодое лицо. Наверное, одного из друзей Якоба.
— Я читал Кира Глориса, — сказал молодой человек. — Очень хорошо. Как откровение. Это правда Эммануил?
Я таинственно улыбнулся.
— Кто бы он ни был — книга лишь бледное отражение его самого. Она вас впечатлила? Умножьте это на тысячу, и вы увидите только бледную тень Господа.
Все как-то замолчали. Я взглянул на Марка. Он допивал мое вино, причем перед ним стояли еще два пустых бокала. Когда он успел, ума не приложу.
— А что ваш друг молчит? — раздался голос какого-то неисправимого скептика. — Что он знает об Эммануиле?
— Я умру за него! — проговорил Марк чуть заплетающимся языком и оглядел зал горящими глазами. И, кажется, это произвело большее впечатление, чем все мои разглагольствования. Зал затих.
На обратном пути до электрички мне чуть не пришлось тащить Марка на себе. Это при том, что я все-таки несколько субтильнее. А он, сволочь, все порывался запеть и взмахнуть рукой, как актер на сцене. Я вздохнул с облегчением только, когда, наконец, усадил Марка на красный бархат (или что-то в этом роде) мягких сидений Шнельбана.
Когда на Зюйдбанхофе мы вышли из электрички, к нам сразу подвалили штук пять боевичков и потребовали документы. Если бы Марк был в рабочем состоянии, я бы послал их весьма далеко, даже не задумавшись. Но Марк был не функционален, и я счел за лучшее подчиниться. Эти самые долго изучали наши паспорта, сверяя тамошние фото с нашими физиономиями, и наконец приказали следовать за собой.
— Это почему? — возмутился я. — У нас все в порядке!
— Ваш друг пьян!
— Ну и что? С каких это пор Вена стала городом трезвенников?
— Ну и что? — вяло повторил Марк и с вызовом взглянул на боевичков мутными глазами.
— С тех пор, как к власти пришел Всеавстрийский Католический Союз, — спокойно пояснили мне, проигнорировав вопрос Марка. — Пошли!
И я покорно поплелся за боевичками, надеясь, что надолго это не затянется. А Марка так вовсе подхватили под руки. Нас довели до полицейского участка и там, вместо того, чтобы отпустить, погрузили в машину и привезли, куда бы это вы думали? Правильно. Тьфу, черт! С тех пор, как я услышал о новом пророке, я только и делал, что сидел в тюрьме!
На следующее утро Марк протрезвел и сосредоточенно курил в форточку, стоя на кровати у окна. Впрочем, это не спасало. Все равно табаком воняло на всю камеру. Вот напасть, оказаться в одной камере с курильщиком!
— Вот, если бы не твое пьянство! — начал упрекать я.
— Ха! Ты что действительно думаешь, что они отлавливают тех, кто навеселе, и развозят их по тюрьмам? Ерунда! Да эти ребята закладывают побольше моего.
— Так в чем же дело?
— Ты что еще не понял? — он зло стряхнул пепел прямо на одеяло. — Нас ждали. Именно нас. Нас кто-то выдал.
— Ну и кто?
— Да хоть твой любимый Якоб. Или дружки его. Или папочка. Или дружки папочки, — он пожал плечами и отвернулся к окну. Я вздохнул.
Глава седьмая
На следующее утро нас разбудили ни свет, ни заря, вытолкали из камеры и куда-то повели. В результате мы оказались в большой комнате с зарешеченным окном, освещенной противным утренним электричеством. Я взглянул на людей, сидевших перед нами за длинным широким столом и сразу все понял.
— Инквизиция, — шепнул я Марку. Он усмехнулся.
— А ты говорил «пьянство»!
Председательствующий, полный лысоватый человек в белой сутане, подпоясанной вервием, положил перед собой несерьезную какую-то бумажку, наполовину исписанную шариковой ручкой и начал читать.
— Ты, Петер Болотоф, и ты, Марк Шевтсов, обвиняетесь в ереси и пособничестве врагу католической церкви, гнусному еретику, именующему себя Эммануилом Первым и Господом. Мы объявляем вам, что сегодня на площади святого Штефана состоится святое аутодафе, и вы будете переданы светским властям для наказания.
— Но мы российские граждане! — воскликнул я. — Вы не имеете права! У нас дипломатические паспорта!
— Дипломатические паспорта, выданные Эммануилом? — усмехнулся инквизитор. — Его изображение сгорит сегодня еще раньше вас.
— Но, где следствие? — не унимался я. — Где суд? Так не делают! — я посмотрел на Марка, ища поддержки. Он был спокоен, как десять танков.