— Идите сюда, — приказал Эммануил. — Встаньте здесь. Да, напротив огня. — Пьетрос, ты его знаешь? Он был среди тех двенадцати?
— Нет.
Незнакомец с благодарностью посмотрел на меня. Верно, то, что быть среди двенадцати не является правильным, чувствовалось по интонации Господа.
Я посмотрел монаху в глаза, светлые и проницательные, и мне стало как-то не по себе.
— Кто вы? — спросил Эммануил.
— Странник. Скиталец, отлученный от церкви, — он говорил старомодно и с легким немецким акцентом.
— Отлучены, а носите монашеское одеяние?
— Меня отлучили от церкви, а не церковь от меня. Государь вправе прогнать вассала, но долг вассала — служить.
Эммануил посмотрел на него крайне заинтересованно.
— А когда вас отлучили? В каком году?
— В 1329. Специальной папской буллой. 26 положений моего учения были признаны еретическими. С тех пор и…
Но Эммануил не дал ему договорить.
— Как ваше имя? — почти закричал он.
— Мейстер Экхарт.
— Я так и думал. Подать ему стул! Я преклоняюсь перед вашим учением, доктор Экхарт.
Стул подали, и щуплый домениканец неловко сел. Я во все глаза смотрел на него. Человек, который скрывался от инквизиции почти семь веков, святой-бессмертный, отлученный от церкви, — это было уж слишком для моих бедных мозгов.
— Это невозможно! — прошептал я. — Господи, этого быть не может!
— Все возможно для Бога, Пьетрос, — спокойно проговорил Эммануил.
— Не вся церковь — христова. Бог лучше знает, кто у него святой, а кто еретик. Лучше, чем все папы, вместе взятые. Ужин и вино для доктора Экхарта!
— Спасибо, — святой тихо улыбнулся и склонил голову. — Но за последние шестьсот семьдесят лет я привык к простой пище.
— Да и у нас солдатский паек, — улыбнулся Эммануил. — Но вообще-то придется отвыкать. Я намерен вернуть вас на сорбонскую кафедру.
Святой внимательно посмотрел на него, прямо в глаза.
— Мы уже давно разговариваем, а я так и не спросил, кто вы.
— Тот король, чьим рыцарем вы служите уже почти семь веков.
Мейстер Экхарт задумался. Он уже давно с подозрением смотрел на мои руки.
— Мне нужно подумать, прежде, чем назвать вас государем. Я не уверен. В ваших глазах мне открылась бездна, но я не знаю, что это — бездна звездного неба, Высшего Духа, Божества или черная пропасть.
— Я вас не тороплю.
Принесли ужин. Действительно, подогретые консервы из солдатского пайка и сильно запыленную бутылку вина, возможно, из местных погребов.
— Я попрошу вас еще об одном одолжении, доктор Экхарт, — сказал Эммануил. — Расскажите мне о хозяевах этого замка. Что вы о них знаете?
— Ничего. Ночую, где придется. Здесь никого не было, когда я пришел.
— Допустим. Но почему вы здесь, в Пиренеях?
— Мне здесь нравится. Близко до Божества. Здесь подножие лестницы Иакова.
— Ну, что же. Действительно близко, — Эммануил таинственно улыбнулся. — А теперь не обижайтесь на меня, доктор Экхарт, я хочу предложить вам немного денег, независимо от того, примите ли вы место в Сорбонне. Скоро похолодает, и вам понадобится новая сутана.
Эммануил вынул из кармана камуфляжной формы пачку банкнот и положил перед бывшим Сорбонским преподавателем. Судя по объему, этих денег хватило бы не то, что на сутану, а на горностаевую мантию и «Мерседес» в придачу.
Экхарт вежливо поклонился.
— Спасибо, но это лишнее. Счастье человека, посвятившего себя Богу, не зависит от внешних обстоятельств, ни от жары, ни от холода, ни от места в Сорбонне.
— Но отказываться от даров божьих — такой же бунт, как сетовать на страдания, неправда ли?
— Возможно, я подумаю.
Мы остались ночевать в замке, расположившись по-походному на полу большого зала. Наверное, так спали рыцари средних веков, хранители Грааля.
На рассвете меня разбудил Мейстер Экхарт.
— Пьетрос, — прошептал он. — Мне есть, что сказать вам, только вы не услышите. Легче проповедовать церковной кружке! Но, может быть, все еще изменится. Возьмите это.
Он вложил мне в руку потертую ладанку на толстом шнурке.
— Когда вам будет очень плохо, откройте ее. Возможно, это поможет. Но помните, только, когда будет очень плохо. Невыносимо!
Я пожал плечами.
— Спасибо.
Мейстер Экхарт встал и направился к двери, как был в рваной сутане и с посохом, стертом веками земных дорог и отполированном наверху до блеска.
— А как же Сорбонская кафедра? — спросил я.
— Вряд ли я смогу сказать что-нибудь новое, — печально ответил он и скрылся за дверью.
Я отвернулся. Рядом со мной лежала аккуратная пачка эммануиловых солидов.
— Ушел? — надо мною возник Эммануил и тоже смотрел на деньги. — Жаль. А ну вставайте, ленивцы! — прикрикнул он на солдат. — Нам здесь больше нечего делать!
Вернувшись в Тулузу, Господь разделил свою армию. Меньшую часть он поручил Филиппу и послал его в Испанию и Португаллию, с наказом, между прочим, обязательно захватить Игнатия Лойолу и прислать к нему.
Основные же войска Господь возглавил сам и двинулся на Рим. Несколько неуютно было оставлять за спиной полунезависимую островную часть Франко-Английской Федерации, но кажется не столь опасно, как в случае с Великим Корсиканцем, который так и не смог ее завоевать. Нам было легче — флот Федерации признал Эммануила и перешел на нашу сторону. После истории с нейтронными бомбами мы не сделали больше ни одного выстрела. Страны и народы падали в руки Учителю, как перезревшие яблоки. Он только бережно подбирал их, никому не оказывая предпочтения.
— Не будет ли в стране привилегированного положения у ваших соотечественников после того, как вы придете к власти? — спросили у него в одном из радиоинтервью.
— Вопрос о национальности Господа не имеет смысла, — резко ответил он.
Мы вошли в Рим в начале октября. Шел противный мелкий дождик, но было тепло, градусов восемнадцать.
На декабрь в соборе святого Петра была назначена присяга духовенства. За это время Господь надеялся собрать всех святых подвластных ему земель и все высшее духовенство и уговорить их принести присягу.
Господь обосновался на вилле Боргезе, в белом барочном здании с двумя башнями. Не царская резиденция, но папу пока решили не трогать и на ватиканские дворцы не покушаться.
Папа Павел VII был болен. По слухам, рак. Но Учитель встретился с ним, и долго говорил наедине. Вышел недовольным. Этот разговор между ними так и остался тайной. Однако, равви навестил папу еще раз где-то через неделю, что привело к появлению энциклики «Imperare Dei[18]», в которой папа призывал всех епископов и кардиналов явиться в Рим для присяги, а всех католиков вообще признать власть Эммануила.
Часть вторая
Я вернусь к Тебе, как Антоний,
Проиграв последнюю битву,
И замрут у порога кони,
И под сводом замрут молитвы.
Я убью не себя — гордыню
Да стремленье к земному царству.
В храм Акации и полыни,
Я пришел сюда, чтоб остаться.
Я в Твоей растворяюсь власти,
Все награда: и труд, и посох.
С чего взяли вы, что несчастен
Тот, кто принял священный постриг?
Глава первая
Первые дни в Риме я усердно работал туристом и осматривал достопримечательности. Рим — город развалин. Больше всего меня поразила их кирпичность. Даже Колизей только облицован камнем, да неровная каменная кладка в недрах толстенных кирпичных стен. Вероятно, для прочности. А так даже полы выложены кирпичом. Елочкой, как паркет. Кирпичи длинные и плоские, как лепешки. Странно. Кирпич почему-то казался мне современным материалом. Хотя… «И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести». Вавилонская башня. Сразу после Ноя.
Внутри Колизея установлен крест как напоминание о мученичестве первых христиан, впрочем, не имеющему к данному месту никакого отношения. Сии безобразия происходили в основном в цирке Нерона, где сейчас Собор Святого Петра.
Обремененный лишними знаниями, я не стал предаваться религиозным сантиментам.
Когда достопримечательности кончились, я занялся исследованием местных ресторанов и пиццерий. Надо сказать, что только в Италии готовят правильную пиццу. Во всем остальном мире — это пирог, напичканный всякой всячиной, а здесь блин. Совсем другой вкус! «Pasta» я тоже попробовал. Но меня не впечатлило. Макароны и макароны.
Наконец, Всеблагой Господь сжалился надо мною и не дал мне окончательно потерять форму и обрести габариты, столь характерные для итальянцев обоих полов. В конце месяца Он вызвал меня к себе.
Как большинство римских домов, Господня резиденция, не слишком презентабельная снаружи, была великолепна изнутри. Я шел по цветному мраморному полу мимо отделанных мрамором и ониксом стен. Господь встретил меня в роскошном зале в золотисто-зеленых тонах, украшенном скульптурой Бернини.
— Пьетрос, у нас проблемы с францисканцами. Я хочу, чтобы ты этим занялся.
Я смешался.
— Но, Господи, у меня вряд ли что-нибудь выйдет. Я не добился успеха у Лойолы, и вы вновь поручаете мне переговоры?
Господь прошелся от «Давида» к «Дафне» и остановился где-то посередине.
— Почему же не добился успеха? Я узнал много нового, — он улыбнулся. — У меня не так много умных и находчивых людей, Пьетрос, так что к Франциску придется ехать тебе, ничего не поделаешь. Ситуация проще, чем с Лойолой. Тогда мы имели дело с гражданином иностранного государства, а теперь — с нашим подданным. К тому же у меня есть послание папы специально для Святого Франциска, а этот «Маленький нищий» всегда слушался папу, — Учитель усмехнулся. — Ты отвезешь Бессмертному письмо и уговоришь принести присягу.