Михаил вздохнул.
— Мне жаль, что я не смог заслужить вашего прощения.
— Тошнит от вашего смирения! Смиренные монахи — тюремщики! Марк ведь тоже под замком, да?
— Да.
— Что вы вообще от нас хотите?
— Спасти вас.
— Против воли?
— У вас нет своей воли, только воля Антихриста.
— Ошибаетесь! Служить ему, кто бы он ни был — это наш свободный выбор.
— Вы сможете выбирать только, когда отречетесь от Сатаны.
— Убирайтесь! Арабы, которые держали нас в подвале без света, были много милосерднее вас. Они хотя бы не лезли в душу.
Михаил смиренно поклонился, вышел из комнаты и запер дверь.
Вечером я услышал внизу звук мотора и подошел к окну. К монастырю подъехал джип, и из него, почтительно поддерживаемый монахами, вышел старик в монашеском одеянии. «Очередной бессмертный по мою душу», — подумал я и не ошибся. Скоро на лестнице послышались шаги, и на пороге моей кельи появились Михаил, Мар Афрем и тот самый старик, седовласый и белобородый.
— Это авва Исидор, — представил его Мар Афрем. — Мы хотели бы поговорить с вами.
— Да? Садитесь, пожалуйста. Двое бессмертных! Какая честь! Вы хотите отслужить для меня персональную литургию?
Мар Афрем вопросительно посмотрел на авву Исидора. Тот покачал головой.
— Посмотрим…
— Еще одна троица спасителей! — не унимался я. — Нет, вы действительно надеетесь загнать меня в Царствие Небесное железной рукой?
— Эммануил пытается загнать всех железной рукой в свое царство, — заметил Мар Афрем.
— Так, если он — Антихрист, может быть, не стоит брать с него пример?
— Брать пример не стоит, — медленно проговорил авва Исидор. — Но сопротивляться можно и нужно, — и внимательно посмотрел на меня.
— А знаете, как мы бежали от арабских террористов? — усмехнулся я. — Слушайте! Мы захватили автомат, убив двух охранников, и выбрались из подвала по их трупам. Знаете, как по лестнице, очень удобно. А потом стреляли во всех, кто попадался нам на пути, неважно мужчина, женщина или ребенок. Расстреляли целый магазин.
— Это можно засчитать в качестве исповеди? — поинтересовался авва Исидор.
— Для исповеди нужен священник.
— Во времена моей молодости еще сохранялись публичные исповеди перед общиной, — заметил Мар Афрем.
— Да, их позже отменили, — подтвердил авва Исидор.
— Так что священник — это совершенно не принципиально, — заключил Михаил.
— Все равно в моих словах нет ни капли раскаяния. Так что не пройдет!
— Ну, капля-то точно есть, — возразил авва Исидор. — А, может быть, и не капля. Вы бы не пытались нас этим ужаснуть, если бы вас самого это не ужасало.
— А что автомат был один? — спросил Мар Афрем.
— Да.
— И вы вдвоем из него стреляли?
— Неважно.
— Важно. То есть стреляли либо вы, либо Марк. Так кто же?
— Совершенно безразлично.
— Нет, авва Исидор, давайте пока не засчитывать это в качестве исповеди. Организуем это отдельно, и чтобы без самооговоров.
— Ну-ну.
Мар Афрем вопросительно посмотрел на авву Исидора. Тот покачал головой, и я почувствовал себя безнадежно больным на консилиуме врачей. Мне явно ставили диагноз.
— Может быть, надо было все-таки попробовать экзорцизм? — очень тихо предположил Мар Афрем.
— Не поможет… Это надолго. Возможно, нам понадобятся годы.
— Вы хотите годами держать нас здесь?
— Это бы пошло вам на пользу. И пока, — Исидор переглянулся с Мар Афремом. — вы останетесь здесь. Вас не будут выводить из кельи и разговаривать с вами. Только, если вы захотите исповедоваться или присутствовать на богослужении, скажите об этом Михаилу. Мы будем очень рады.
— Я хочу видеть Марка.
— После исповеди.
Авва Исидор, Мар Афрем и Михаил вышли из комнаты и заперли за собой дверь. Я отвернулся к окну.
Наступила ночь. За окном повисла полная луна, огромная и желтоватая. Снизу из храма раздались песнопения. Громко, отчетливо. И так до самого утра. Я не мог заснуть. Надо было бежать. Меня слишком ужасала перспектива провести годы среди этих молитв, постов и занудных монахов. Где же Марк? Почему он до сих пор не устроил побега? Даже раненому ему не трудно справиться с полутора десятками безоружных людей, изнуренных постами и ночными бдениями. Да жив ли он?
Эта мысль мучила меня весь следующий день. Михаил не разговаривал со мной, не смотрел на меня и не отвечал на вопросы. Меня уже тошнило от этих фиников! Я чуть не запустил в бедного инока тарелкой, но, по-моему, он относился ко мне с тайным сочувствием, и я сдержался.
Наступило утро второго дня моего строгого заточения. Михаил был как-то особенно светел, но героически молчал. Он поставил передо мной стакан воды… И все. Я с недоумением посмотрел на этот «завтрак».
— Это что?
Он улыбнулся, но промолчал.
— Сволочи! Теперь, вы решили морить нас голодом? Думаете, так я сдамся?
— Это совсем не то! — не выдержал Михаил. — Просто, сегодня Великая Суббота, и по нашему уставу ничего нельзя, кроме воды. Вчера, в общем-то, тоже, но для вас сделали поблажку.
— Поблажку значит? Где Марк? Я хочу убедиться, что он жив!
— Вы будете на пасхальном богослужении?
— Да!
Я согласился не потому, что так быстро сломался. Я вовсе не сломался. Просто надо было действовать, а я не мог действовать без Марка.
— Хорошо, — согласился Михаил.
Вечером, часов в шесть, в моей келье вновь появились Михаил и Мар Афрем.
— Пойдемте!
— Я увижу Марка?
— Мы за этим и пришли.
Меня вели по крытой галерее с арками, вырубленными в камне.
— Вот, смотрите!
Мы подошли к одной из арок, и я взглянул вниз. Кажется, это была противоположная часть скалы, в которой был вырублен монастырь. Там, внизу, располагался залитый закатным солнцем внутренний двор. С одной стороны он примыкал к скале, а с другой возвышалась белокаменная стена. Я и не знал о его существовании!
Марк стоял в окружении нескольких монахов, вероятно, представлявших собой охрану. Его руки были связаны за спиной.
Наверное, я очень пристально посмотрел на него, так что он почувствовал мой взгляд и поднял голову. Тогда наши глаза встретились и, по-моему, он заметил и узнал меня. Но в тот же момент меня оттащили от арки.
— Почему вы не даете нам общаться, Мар Афрем? — возмущенно спросил я.
— Потому что вы можете только помешать спасению друг друга.
— Вы и его надеетесь спасти?
— Конечно.
— По-вашему он не безнадежен?
— Абсолютно не безнадежен, — сказал Михаил с таким выражением, будто считал, что я намного безнадежнее.
— Что ж вы его связали?
— Иногда нужно связать человека, чтобы помешать ему совершить зло. Потом он сам скажет вам спасибо за то, что вы вовремя удержали его руку.
— Да? И как, Марк еще не благодарит?
Михаил улыбнулся.
— Пока нет, но у нас еще есть время.
Мы вошли в храм, украшенный алой тканью и розами всех оттенков красного: от розового до бордового. Началась служба. Мысль о том, что здесь придется простоять часов двенадцать, меня несколько удручала, но это стоило сделать ради того, чтобы увидеть Марка. И Марк не обманул мои ожидания.
Около полуночи, когда священники сменили черные ризы на белые, у входа началось какое-то шевеление, и послышался приглушенный шепот. Я оглянулся, но ничего не смог разобрать в полутьме.
— Что там случилось? — спросил я у Михаила.
Тот пошептался с соседями.
— Ваш друг согласился присутствовать на службе. Впервые! — радостно сообщил монах. — Он здесь!
Мне так и хотелось ему сказать, что он зря радуется, но я сдержался. Мне даже стало жаль этих наивных людей. А чуть позже, когда зажгли множество свечей, я наконец увидел Марка, которому удалось протиснуться ко мне поближе, несмотря на некоторое сопротивление монахов. Готов поклясться, что он подмигнул мне!
Теперь нужно было только скоординировать наши действия. Я взглянул на руки Марка. Они были по-прежнему связаны за спиной. К тому же я заметил, что мой друг здорово прихрамывает. Но это его не очень смущало. У Марка было явно боевое настроение. Украдкой, шаг за шагом, он продвигался ко мне. А времени оставалось мало. На литургии мы вырубимся. Оба!
Монахи заметили наши маневры и оттащили меня в другой конец храма. А Марк почему-то не предпринимал решительных действий. Рана давала о себе знать или он боялся действовать в толпе? Не знаю. Верно, я преувеличивал его возможности.
Запели «Слава в вышних Богу, и на земле мир…» Я сжал губы. Михаил подошел ближе и взял меня за руку. Вдруг сквозь звуки песнопений прорвался какой-то гул. Что-то происходило на улице, у стен храма.
Началась евхаристическая литургия. И одновременно на лестнице послышались шаги, гулкие отчетливые. Кажется, монахи тоже что-то заметили, и голос священника дрогнул, когда он произносил «Благословен Ты, Господи…» Я оглянулся на двери. В храм четко и слаженно входили солдаты, вооруженные автоматами и одетые в камуфляж. По крайней мере, взвод. Я не разобрал знаков различия на их форме, было слишком темно. К тому же по нам заскользили лучи карманных фонариков, слепя еще больше.
— Молчать! — по-арабски приказал один из военных, вероятно, командир. И песнопение захлебнулось. Монахи повернулись и смотрели на непрошенных гостей. Пламя свечей играло на дулах автоматов.
— Кто из вас Марк и Петр, апостолы Господа? — осведомился командир.
Марк вышел вперед и кивнул мне. Он стоял ближе к ним, и я решил, что он знает, что делает и последовал его примеру. Михаил отпустил мою руку и печально посмотрел на меня, словно прося прощения. Я отвернулся и пошел к солдатам. Мы встали рядом с ними, и Марку тут же развязали руки. Теперь я разглядел форму: на нашивке на груди солдат сиял золотой Знак Спасения.
Командир беглым взглядом окинул заполненную монахами церковь, вскинул автомат и сделал знак своим подчиненным. Раздалось одновременно несколько очередей. Я видел, как упал Михаил, так и не сводивший с меня взгляда, как дернулся и осел Мар Афрем, забрызгав кровью ноты с этими странными крючками и точками (я в них заглядывал из любопытства когда-то очень давно, то есть несколько дней назад), а перед престолом упал священник в белом облачении, державший в руках чашу, и на ризе расплылись красные пятна, а чаша упала и опрокинулась, и вино из чаши смешалось с его кровью.