Солдаты во главе с командиром спустились в зал и потолкали ногами трупы. Но, судя по всему, живых не было. Потом офицер подошел к убитому священнику, наклонился, поставил причастную чашу и помочился в нее. Солдатам шутка понравилась, и человека три весело последовали его примеру. Мы с Марком остались стоять у входа.
— Да расслабьтесь вы, ребята, — добродушно сказал командир. — Вы свободны. Господь призывает вас к себе.
— Они спасли нам жизнь, — проговорил Марк.
— Кто, монахи?
— Монахи. Неужели нельзя было обойтись без этого? Они бы и так нас выдали!
— Они же погибшие! — пожал плечами командир. — Мы просто обязаны их убивать! — кажется, для него это не было обременительной обязанностью.
Марк молчал.
— Ладно, пойдемте, ребята, — подытожил офицер. — Вас ждет вертолет.
— Куда мы полетим?
— Пока в Каир.
— А дальше?
— Вот, для вас два билета на самолет «Каир — Пекин».
— Пекин?
— Да, Господь собирается принять сан Императора Поднебесной и хотел бы видеть вас на коронации.
— Императора чего? — переспросил я.
— Поднебесной Империи.
— Он, что, захватил Китай?
— Почти. Некоторые провинции еще сохраняют независимость, но столица наша.
— Когда он успел!?
— Он Господь.
Это было непостижимо. И не только из-за молниеносности сей военной операции. В конце концов, в наше время война может длиться и меньше недели. Просто здесь, в египетском монастыре было странным само существование Поднебесной Империи. Живя среди монахов, мы на время почти забыли о внешнем мире. Но теперь реальным был Китай, а синайский монастырь уже превращался в мираж в моем сознании.
Не прошло и полутора суток, как мы оказались на борту самолета.
Часть третья
Сегодня кисть, как жезл в моей руке,
Бумага — Путь, а тушь — Благая Сила,
И флейту взял безумец Лань Цайхэ,
Поцеловав печать на свитке Мира.
И я кивнул и ветер оседлал,
И начертал на небе знак прозренья,
И было утро — меч, рассвет — металл,
В узде ветров звенели звезды-звенья.
Я первый и последний, я — трава,
Сливаясь с каждой искрой мирозданья,
Я там, где Суть. Бессмысленны слова —
Я то, что не нуждается в названьях.
Глава первая
В Пекин мы прилетели пятнадцатого апреля. У трапа самолета нас встретил Иоанн с несколькими телохранителями. Мы поздоровались и пожали друг другу руки.
Солнце уже зашло, и был прелестный весенний вечер, тихий, свежий и напоенный ароматами первых цветов.
— Мило тут у вас, — заметил я.
— Да, на редкость, — поморщился Иоанн. — Сейчас как раз время песчаных бурь. Это вам очень повезло.
— В гостиницу?
Ангелочек с деланным удивлением поднял брови.
— Какая такая гостиница? Летний дворец! Завтра у вас аудиенция у Господа.
Летний дворец оказался совокупностью традиционных китайских одноэтажных построек с загнутыми вверх крышами. Подступы к покоям охраняли выступающие из сумерек бронзовые статуи странных рогатых и чешуйчатых чудовищ, так что мне стало не по себе.
Иоанн посмотрел на меня и усмехнулся.
— Пьетрос, ты думаешь это что?
Я пожал плечами.
— Это цилинь[29], — с удовольствием объяснил он. — Китайский единорог.
— Да! Ну, у них и представления! — я как-то привык к тому, что единорог должен быть похожим на лань, белым и пушистым.
Впрочем, внутри наши комнаты оказались обставленными вполне по-европейски, и я наконец нормально выспался. Аудиенция была назначена на три часа дня.
Эммануил сидел в окружении апостолов на палубе мраморного корабля, на берегу искусственного озера Куньмин, и пил чай. У него за спиной, ближе всех, стояла Мария в атласном платье китайского фасона, расшитым странными птицами со змеиными шеями, рыбьими хвостами и многоцветными перьями.
— На постройку этого корабля в начале века была потрачена большая часть казны морского флота, — просветил меня Иоанн, провожавший нас на аудиенцию. — Хотя мраморное только основание, корпус — деревянный.
Среди апостолов не было Матвея. Как я потом узнал, он был послан Эммануилом на Тибет.
Господь заметил нас и кивнул. Перед ним на маленьком столике (тоже с загнутыми вверх краями) стояла чашечка изящнейшего китайского фарфора. На Учителе был шелковый лазоревый халат с золотыми драконами и облаками и странная прическа на голове, вроде пучка на деревянной шпильке. Причем, я готов поклясться, что его волосы стали намного темнее. Самое интересное, что смотрелось это все просто классно. Господь протянул руку и взял чашечку, и будь я проклят, если его кожа не стала немного желтее!
Он посмотрел на меня чуть-чуть раскосыми глазами и улыбнулся.
— Пьетрос! Разве я не говорил тебе, что у Бога нет национальности?.. Ладно, Петр и Марк, с вами потом. Варфоломей, продолжай!
Варфоломей был тот самый длинный тощий парень, которого я видел еще в Москве, на первом собрании апостолов, когда все начиналось, и который показался мне богемной личностью. Сейчас он производил совершенно другое впечатление. Во-первых, он единственный из апостолов (если не считать Марии) подобно самому Эммануилу, был одет по-китайски в длинный малиновый халат с вышитым журавлем и цилинем. Во-вторых, на носу у него помещались маленькие круглые очки, скорее придававшие ему вид ученого, чем поэта. Картину дополняли короткие каштановые вьющиеся волосы, расположенные на голове в хаотическом беспорядке и жутко контрастировавшие со всем остальным.
Варфоломей почтительно стоял за креслом Господа, слева от Марии. Повинуясь приказу, он поднял к глазам некую бумагу и начал (вернее продолжил) читать, чуть-чуть наклонившись вперед. В такой позе он особенно напоминал интеграл.
— Пекинские газеты сообщают мнения местных астрологов, — гнусаво начал он совершенно кошачьим тоном. Вообще китайский язык со всеми этими их «мяо» звучал бы в его устах значительно естественнее русского. — Планеты видны днем и выстроились, как на парад. Меркурий предвещает наводнение, Венера — войну, Марс — пожары и войну, Юпитер — страшный голод, Сатурн — засуху…
— Вот уж воистину желтая пресса! — усмехнулся Эммануил. — Наводнение и засуха не бывают одновременно! Ну, дальше…
— Кстати, в южных провинциях наводнение. Говорят, что духи рек не расположены к правителю страны.
— Бунтовать не надо. Ну, что там еще?
— Луна стала красной, и это предвещает несчастье. Говорят, что небо недовольно тем, что происходит на земле. Что свержение династии Юань Шикая есть причина небесного гнева.
— Так, — прервал Господь. — Возьми бумагу и пиши.
Варфоломей приготовился.
— По-китайски?
— Естественно!
— А если перевод будет неточным?
— Я просмотрю. Итак… «Небо любит справедливость и ненавидит несправедливость. Таким образом, если вести народ Поднебесной на свершение справедливых дел — это значит делать то, что любит небо. Если я делаю для неба то, что оно любит, то и небо также делает для меня то, что я люблю…» Так писал Мо-цзы[30] почти две с половиной тысячи лет назад. Но народ Поднебесной не помнит своих мудрецов. Разве справедливо противиться воле Сына Неба? Разве достойно благородного мужа участвовать в мятеже против Нефритового Императора и не признавать его власти? Небо желает, чтобы в Поднебесной царил порядок, и подданные были честны и усердны в делах. Но непокорность и своенравие бунтовщиков не могли не разгневать лазурное небо. Вина за наводнение в южных провинциях полностью ложится на мятежников. Династия узурпатора Юань Шикая[31] утратила небесный мандат на правление (так и пиши «тянь мин»).
— Но, Господи! К Юань Шикаю, конечно, по-разному относятся, но он — первый китайский император после манчжуров. Может быть без «узурпатора»?
— Ладно. Возможно, ты прав. Тогда пиши так. Потомки Юань Шикая, посвятившего жизнь борьбе за независимость Китая, оказались недостойны своего великого предка и утратили небесный мандат на правление. В этом — причина бед. Ибо, как сказано в книге «Шу-цзин»[32], «только небо наблюдает за народом, ведает справедливостью, посылает урожай и неурожай. Без неба погибнет народ. От милости неба зависит его судьба». Покоритесь же воле неба!.. И подпись: Эммануил, Нефритовый Император.
— Господи, здесь больше приняты печати.
— Ох! Привычка! Значит печать! У нас уже готов китайский вариант?
— Да.
— Ну, вот и прекрасно. Дай сюда!
Эммануил, не глядя, протянул руку вверх, и Варфоломей почтительно вложил в нее бумагу. Развернул, взглянул мельком и поднял голову.
— Ох, Варфоломей! Ну, у тебя и каллиграфия! Родись ты китайцем — никогда бы тебе не стать цзиньши[33] с таким почерком.
— Я больше люблю японский стиль[34], — попытался оправдаться Варфоломей.
— Не оправдывайся! Здесь вообще нет никакого стиля, — заметил Господь и исправил пару иероглифов. — Пусть завтра это напечатают во всех газетах, а сегодня вечером передадут по радио и телевидению.
Варфоломей кивнул.
— Да, еще, — вспомнил апостол. — Император, который вступает на китайский престол, должен принести жертвы небу. Это как бы подтверждение права на правление.
— Я знаю. Жертва самому себе? А в этом что-то есть… Ну, надо, так надо. Шелк, нефрит — это не так страшно. Не в первый раз! — и он тонко улыбнулся. — Кстати, Варфоломей, за кого меня почитают?
— Здесь все очень запутано. За новое воплощение Желтого Императора Хуан-ди, основателя китайской цивилизации, за Нефритового императора Юй-хуана, за сына Нефритового императора, ставшего великим монархом через десять воплощений, пришедшего со своим золотым эликсиром жизни, от которого и звезды блещут ярче, и земля полнится радостью, — Эммануил наклонил голову набок и слушал с явным удовольствием. — За будду Амитофу, сияющего владыку запада, за Майтрейю, будду грядущего. Правда, последнее мнение, к сожалению, мало распространено.