Так прошло часов пять. Было жарко, душно и я уже порядком устал.
— Петр, — услышал я шепот Марка. — Посмотри на тени.
— Ну и что?
— Они не двигаются.
— Ерунда! Господь пошутил.
— Почему?
— Потому что мы еще живы.
Марк вопросительно взглянул на меня.
— Марк, я конечно не физик, но это задачка для средней школы. Скорость вращения земли приблизительно 436 метров в секунду для точек, расположенных на экваторе. Ну, у нас немного поменьше. А теперь представь себе ветер со скоростью 436 метров в секунду. Если земля резко остановится, с нее просто все сдует.
— Да? Ну ладно. Может быть, мне показалось.
После этого церемония продолжалась еще часа три. Полный рабочий день, блин! Когда, наконец, все закончилось, мы вышли на свежий воздух. Я посмотрел на небо. Солнце стояло в зените. Кстати огромная толпа, вывалившая из Тронной залы, занималась собственно тем же самым — смотрела на небо.
— Марк, — спросил я. — Сколько на твоих?
— Сколько, сколько? Тут и смотреть нечего! Восемь часов.
Нас окликнул Иоанн.
— Господь назначил нам всем аудиенцию. Завтра в полдень. В Тронной палате сохранения гармонии. Он хочет сделать какое-то объявление только для апостолов и приближенных.
— В полдень? — переспросил я. — Иоанн, как ты на это смотришь? — и я кивнул на небо.
— Без энтузиазма. Не люблю спать при свете.
— Но ты хоть понимаешь, что землю нельзя остановить плавно и без последствий, словно это личный автомобиль!?
— По законам физики нельзя. А ты уверен, что он не властен над законами физики?
— Кто его знает? — вздохнул я. — После той истории с неразорвавшимися бомбами я уже ничему не удивлюсь.
— Ладно, — улыбнулся ангелочек. — До завтра.
— Слушай, — сказал Марк, когда мы остались вдвоем. — А, может быть, это массовый гипноз?
— «Это не гипноз, это глинтвейн», — вспомнил я Матвеев рассказ в ту мою первую ночь после освобождения из Московской инквизиционной тюрьмы и вытер пот со лба. От гипноза было весьма жарко.
В этот «вечер», который так и не наступил, я затащил Марка к себе, и мы пили холодное баночное пиво и смотрели телевизор. По «ящику» вещали обалдевшие журналисты и показывали попеременно на небо и на часы. А также, конечно, авторитетно рассказывали про то, что все сдует, и делали предположение про гипноз. Воистину, монотонные и ограниченные мысли сходятся!
— Правда, — заметил один из тележурналистов. — Мы не располагаем официальным императорским указом об остановке земли. Известно только, что пока презренный преступник Фань Сы не раскается в своем мерзком злодеянии и не признает Тяньчжи Верховным Небесным владыкой, солнце не зайдет.
— Но, если у нас не наступит вечер, то это значит, что в Америке не наступит утро, — вслух размышлял я. — Марк! Лови Штаты!
Марк потыкал пальцем в «ленивку». Ничего. Один Китай.
— Дай сюда! Ничего не умеешь!
Я погонял частоты. Ни фига! Как будто вся земля исчезла. Осталась одна Поднебесная.
Переключились на Шанхай. Все то же самое. Солнце показывало полдень, а часы полночь. Еще объявили о том, что потеряна связь со спутниками на орбите. Со всеми. Теперь понятно, куда делась Америка. Я усмехнулся.
Марк с надеждой посмотрел на меня.
— Ты что-нибудь понял?
— Откровенно говоря, ничего. Так мелочь, — вздохнул я. Распрощались около часа. Оказывается, я тоже не любил спать при свете. Несмотря на задернутые шторы в окно било полуденное солнце. К тому же становилось все жарче. Я промаялся бессонницей до четырех утра (по часам), встал, с ненавистью взглянул на неподвижное солнце и выпил снотворное. Проспал до одиннадцати. Солнце висело на прежнем месте.
Тронная палата сохранения гармонии была несколько меньше и скромнее той, где происходили поздравления. Эммануил сидел на тронном кресле, чуть подавшись вперед, опираясь локтем на подлокотник и подперев голову рукой, и исподлобья недобро смотрел на нас. В окна сияло полуденное солнце.
— Ну, что все собрались? — устало спросил он и выпрямился. — Речь пойдет о Варфоломее. Два дня назад я получил от него письмо, в котором он просил меня разрешить ему совершить самоубийство, поскольку в подземном даосском храме он пропустил ко мне Люй Дунбиня, что только благодаря чистой случайности не послужило причиной моей смерти (гм… если бы это было возможно). Итак, несмотря на то, что многие из вас повели тогда себя значительно хуже, — он выразительно взглянул на нас с Иоанном. — Я решил удовлетворить просьбу Варфоломея и разрешаю ему совершить то, что он хочет, — я заметил, как побледнел наш синолог. — Но это должно произойти публично и в соответствии с самурайскими традициями, когда мы будем в Японии. Поскольку, я хочу, чтобы апостолы научились настоящей преданности, а японцы увидели, что мои воины обладают не меньшей силой духа, чем самураи.
Варфоломей преклонил колено и склонил голову.
— Можете идти, — сказал Эммануил.
Мы с Марком вышли из зала вслед за Варфоломеем.
— Варфоломей уезжай, — шепнул я. — Тебя же никто не держит. Ты не арестован.
— Никогда. Я тогда потеряю лицо. Ты понимаешь, что такое «потерять лицо»? Это значит лишиться всего: чести, положения в обществе, уважения — стать изгоем.
— Да плюнь ты на это «лицо»! Жизнь дороже. Ты же европеец!
— Европеец? — Варфоломей усмехнулся. — Многие годы я изучал восток. Писал статьи, защищал диссертации. Интересно, смогу ли жить, как они? Точнее умереть. Считайте, что я ставлю научный эксперимент на себе. Пойдемте!
— Слушай, — включился Марк. — Да я тоже чуть не пропустил эту Хун-сянь! У тебя же меч рассыпался! Ты-то тут причем?
— Это неважно. Господь считает, что причем — значит причем.
— А я тогда вообще должен был себе горло перерезать немедленно и без разговоров, — в отчаянье сказал я.
— Ты не воин, Петр, от тебя этого никто не требует, — Варфоломей улыбнулся. — Как вы думаете, мы скоро попадем в Японию? Месяц? Два?
Я опустил голову.
На душе было хреново. От нечего делать мы с Марком отправились на Тяньаньмень. Фань Сы по-прежнему был привязан к столбу под палящим солнцем и выглядел изможденным. Его окружала толпа, настроенная весьма враждебно, даже воинственно. Каждый новый зевака считал своим долгом бросить пленнику какое-нибудь оскорбление и вдоволь поиздеваться над ним, а порой дело не ограничивалось словами. В преступника летели камни, пустые бутылки, все, что попадется под руку. Его бы давно забили на смерть, если бы не охрана, удерживавшая толпу на почтительном расстоянии.
— Все-таки у нас народ милостивее к падшим, — заметил я.
Марк кивнул. Мы были здесь единственными, кто не присоединился к этой общенародной казни.
Повсюду сновали вездесущие журналисты и фотографировали несчастного во всех ракурсах. Вещали свой дежурный бред телевизионщики. Все осуждали. Разумеется, Фань Сы. «Мерзкий преступник, из-за которого погибнем мы все. Гнусный упрямец, до сих пор не умоляющий Тянь-цзы о прощении, когда давно уже все ясно».
Я поморщился. Марк, похоже, разделял мои чувства.
— Петр, пошли отсюда, тошно.
Мы вернулись в Запретный город и оказались перед Тронной палатой высшей гармонии.
— Зайдем, — предложил Марк. — Я хочу кое-что проверить.
— Петр! — воскликнул он, когда мы подошли к подножию трона. — Она движется!
— Что?
— Тень. Я вчера точно заметил ее положение. Она переместилась! Так, словно, прошел час, или около того.
— Посмотри на часы! — угрюмо посоветовал я, но сразу осекся. Я вспомнил даосское подземелье, в котором несколько дней были, как несколько часов. — Марк, он не останавливал Землю — он ускорил время.
— Может быть, не мог же он остановить Землю, сам сказал, — задумчиво проговорил мой друг и стал медленно подниматься по ступеням трона. Того трона, перед которым местные чиновники били поклоны, даже если на нем никого не было. Я, конечно, не китаец, но все же…
— Марк! Ты куда?
— Нужно еще кое-что посмотреть.
Я плюнул и взбежал по ступеням вслед за Марком. На деревянной резной ширме, увенчанной драконами, что возвышалась за троном, были видны следы от пуль. Точнее отверстия. Стенку пробило насквозь.
— Ничего себе! — изумился Марк.
— Что здесь удивительного? Бывают же ранения навылет.
— Бывают. Но здесь пули прошли так, будто до этой деревяшки у них на пути вообще ничего не было.
— Ты хочешь сказать, что он призрак?
— Не знаю.
— Слишком материальный призрак! — отрезал я. — Мертвых воскрешает, время заставляет идти быстрее. Хотя… Ты помнишь, он раньше очень любил всех обнимать, целовать в лоб да гладить по головке. А потом все это резко прекратилось. Не помнишь, когда?
— Зимой.
— Слушай, Марк, ты уверен, что он все еще человек?
— Служу, кому присягал, и буду служить, кто бы он ни был. Пошли!
Я обернулся вместе с Марком. В дверях Тронной палаты стоял Иоанн и рассеянно рассматривал свои ногти.
— Ты следишь за нами? — взорвался я.
— Боже упаси! Меня за вами послал Господь.
— Откуда он знает, где мы?
— Ему по должности положено, — усмехнулся ангелочек.
— Куда идем? — спросил Марк.
— На Тяньаньмень.
Фань Сы просил прощения. Его отвязали от столба настолько, чтобы он мог встать на колени и сделать земной поклон. Эммануил стоял перед ним один среди коленопреклоненной толпы.
— Я раскаиваюсь, Тянь-цзы. Вы сделали то, что невозможно для человека, — прошептал он пересохшими потрескавшимися губами. — Вы можете убить меня.
Эммануил кивнул и тонко улыбнулся, а потом коснулся его плеча кончиками пальцев. Тело китайца обмякло и повалилось вперед вниз лицом. Он был мертв.
Я не видел и не слышал этого, но мне рассказывали, как в этот самый момент в эфир прорвались все теле и радиостанции мира. Их передачи были датированы вчерашним днем и заняты одной сенсационной новостью: Китай со всеми его городами и телебашнями по непонятной причине исчез из эфира всех стран Земли почти на два часа.