Я молчал, сказать было нечего.
Зато заговорил Марк.
— Господи, Варфоломей верно служил вам. Даже сегодня он старался вовсю. За что вы его так?
— Надо отвечать за свои слова. И не играть со мною!
— Господи, он лучший из нас, — тихо проговорил я.
— Возможно… Впрочем, поглядим.
— Пощадите…
— Пьетрос, ты опять впадаешь в маловерие. Верить — значит доверять. Если я что-то делаю — значит так надо.
— Господи, — отчаянно прошептал Марк. — Позволь мне нанести удар раньше него!
— Нет, Марк. Варфоломей хочет продемонстрировать свое мужество, и я не собираюсь лишать его этого удовольствия. Более того, Марк, ты не нанесешь удара, пока я не дам тебе знака.
Он махнул рукой.
— Вот так. И никак иначе. Обещаешь?
— Да, Господи.
После полуночи все было готово. Невысокий помост у стены приемной залы был сплошь застелен белыми циновками. Посреди помоста положили одеяло и поверх него толстый ковер. Чтобы не проходила кровь. Марк стоически следил за этими приготовлениями, а я не мог оставить своего друга. Наблюдать церемонию явился Луис и авторитетно давал советы по подготовке оной. Я не возражал против его присутствия. Что ж, послежу.
— А иезуиты, действительно, не осуждают сэппуку? — поинтересовался я у него.
— Конечно, нет. Если бы в Ордене презирали местные традиции, как бы мы добились такого успеха? Сэппуку есть священный храм японской души, великое украшение империи, столп религии и побуждение добродетели.
— А-а…
— Ближе, ближе кладите циновки! Ну, кто же так делает! Перед совершением сэппуку человеку свойственно нервничать, и он может споткнуться. Это очень некрасиво! Вы же не хотите, чтобы ваш друг опозорился!
Циновки придвинули друг к другу.
— Вот так!
Сугимори критически осмотрел место.
— А почему в саду? Разве он не приближенный вашего императора? Какой у него ранг?
— Апостола, — вздохнул я.
Японец не заметил в моем ответе и тени черного юмора.
— Тогда зачем его так унижать?
— Варфоломей ничего не имел против, — заметил я.
— Гайдзин! — презрительно бросил Сугимори.
— Что?
— Ну, иностранец.
— Ну и что?
— Ничего, ровным счетом ничего.
Внесли подсвечники.
— Так, аккуратно ставьте, на равном расстоянии друг от друга! Ближе к углам. Иначе будут мешать кайсяку. Да. И два возле мест свидетелей.
Белое дерево подсвечников сияло в темноте не хуже циновок и казалось мрамором при свете полной луны.
— Его охраняют? — спросил Сугимори.
— Варфоломея? Зачем?
— Знаете, в такой ситуации даже очень мужественный человек может потерять самообладание. Лучше помочь ему продержаться.
— Варфоломей не потеряет, — твердо сказал я, и сам поразился своей уверенности. Уж больно мне хотелось, чтобы наш друг утер нос этому презрительному японцу, ни на грош не верящему в мужество «гайдзин».
В половине второго зажгли свечи. И по углам заплясали тени, искажая очертания предметов.
Полная луна висела над высокой сосной, ветер шелестел в кронах деревьев, монотонно жужжали насекомые. Эммануил явно выбрал сад из эстетических соображений.
Появились Матвей и Иоанн (Филипп был с войсками и в церемонии не участвовал), сели на татами[58], по-японски. Я устроился слева от них. Сугимори опустился рядом со мной. Пришли и несколько японцев. Ни одного из них я не знал, кроме представителя императора, которого однажды видел мельком. Все они ради такого случая были одеты в кимоно и хакама[59] изысканнейших расцветок. В юности я потратил некоторое время на чтение сочинений госпожи Сэй Сенагон[60] и госпожи Мурасаки Сикибу[61]. Думаю, две эти достойные дамы нашли бы изящные названия для цветов этих одежд: «цвета увядших листьев», «цвета вишни» или что-нибудь еще столь же эстетное. Мой европейский костюм сразу показался мне серым и неуместным. Все-таки приятно, что японцы не совсем отказались от своей национальной одежды и еще надевают ее в особо торжественных случаях. Уж очень красиво!
Господи, тот, который на небесах! И я способен думать о таких пустяках в такой момент! «Сумимасэн[62]», как говорят японцы. «Мне нет прощения!»
Марка с нами не было. Он ушел за Варфоломеем.
Без десяти два появился Эммануил. В белом кимоно и хакама. Одежда на нем как всегда сидела превосходно, словно он всю жизнь так одевался. Мы встали. Японцы поклонились, коснувшись лбом циновок. Господь быстро прошел к нам и сел на татами передо мною.
В два появился Варфоломей. Тоже в кимоно и хакама. Он шел довольно твердым шагом. По-моему, Сугимори зря опасался, что он споткнется. В трех шагах позади Варфоломея шел Марк. В белых одеждах.
Варфоломей опустился на ковер.
— Более месяца назад в Китае мои неумелые действия чуть было не послужили причиной смерти моего господина Господа Эммануила. Господь простил меня, но это не значит, что я сам себя простил. Я благодарю Господа за то, что мне позволено совершить харакири согласно желанию моего сердца.
Я порадовался тому, что голос его не дрожал.
— Неплохо, — шепотом прокомментировал Луис. — Просто и со вкусом. Ничего лишнего. Сибуй.
Марк вынул меч, положил ножны рядом и встал за Варфоломеем, слева от него.
Принесли кинжал на подносе. Иоанн встал, взял поднос и с поклоном положил перед Варфоломеем. Варфоломей наклонился за подносом. Марк встал в низкую стойку и приготовился нанести удар. Но Господь не подавал знака.
Варфоломей взял поднос и поднял его над головой. Подержал так, поставил перед собою, выпрямился.
— Упустили момент, — прошептал Сугимори.
Варфоломей поклонился, спустил кимоно до пояса, обнажив живот. Подобрал рукава под колена, чтобы не упасть на спину. Взял кинжал, посмотрел на левую сторону живота, готовясь нанести удар…
Господь не подавал знака.
Мои нервы были на пределе. Как я не закричал Варфоломею: «Остановись»?
Он вонзил кинжал в живот и повел его вправо.
— А он неплохо держится, — с некоторым удивлением шепнул мой сосед.
Кровь хлынула из раны и залила белоснежный ковер. Но Варфоломей был еще жив. Он повернул кинжал и повел его вверх. Молча. Без единого стона. Только лицо его стало белее ковра, циновок и ширм.
Он вынул кинжал и вытянул шею.
Господь не подавал знака.
— Ну же! — прошептал Сугимори.
Варфоломей захрипел. Стон боли, слишком долго сдерживаемый, обернулся предсмертным хрипом. «Это уже агония», — понял я.
Господь поднялся с татами и шагнул к Варфоломею. Я готов поклясться, что он не подавал знака. Но Марк вскочил на ноги и нанес удар. Что произошло потом, думаю, никто точно так и не понял. То ли меч рассыпался в прах, коснувшись шеи Варфоломея, то ли клинок просто исчез, но до удара он был, а после его не было. Марк держал обернутую белым рукоять без клинка.
Но Варфоломей вздрогнул и упал вперед. Я уверен, что он был уже мертв.
Господь подошел к нему, ступил на залитый кровью ковер, повернулся, осуждающе посмотрел на Марка, бросил:
— Ты мог бы проявить побольше выдержки!
Опустился на колени рядом с Варфоломеем, прямо в кровь, и положил руку ему на плечо.
Мертвец вздрогнул.
— Ты прошел через смерть, Варфоломей, — сказал Господь. — Но это не конец. Это только начало. Молодец, ты хорошо держался. Прости, что так жестоко. Так было надо. Встань и иди.
Варфоломей поднял голову. И я встретился с ним взглядом. Взгляд, который ни с чем не спутаешь. Взгляд бессмертного! Воскресший тяжело поднялся на ноги, и все мы вскочили на ноги вслед за ним. Эммануил обнимал своего апостола за плечи, воскресшего апостола в залитом кровью распахнутом кимоно. На животе Варфоломея не было ран.
Я обвел глазами японцев, стараясь встретиться с ними взглядом. Как они это восприняли? Поражены, шокированы? Но поражаться пришлось мне. Взгляды бессмертных. Среди приглашенных туземцев было только двое смертных — представитель Императора и Луис Сугимори. Эммануил пригласил на церемонию японских ками.
Звонил сотовый. Мы не успели прийти в себя после произошедшего, а тут звонок. Словно кинжал, вонзенный в тело тишины. Словно весть из другого мира, где ездят автомобили и сияют на солнце небоскребы из стекла и металла.
Господь вынул трубку из-за отворота кимоно.
— Да! Итигая[63]? Только что! Да, буду.
Обвел нас взглядом.
— Марк, Пьетрос, Матвей, через пятнадцать минут жду вас на вертолетной площадке. Варфоломей, переоденься, и к тебе тоже относится.
Он перевел взгляд на японцев.
— Ками Тэндзин[64], писатель Юкио Мисима со своими сторонниками поднял мятеж на военной базе Итигая. Мы сейчас вылетаем туда. Мне бы не хотелось кровопролития, и я думаю, что ваш авторитет неоспорим для мятежников. Я бы хотел, чтобы вы к нам присоединились.
Интеллигентный пожилой японец вежливо поклонился.
Эммануил перевел взгляд на его соседа, весьма крупного для японца буддистского монаха.
— Ками Хатиман[65], я уверен, что ваш авторитет в глазах господина Мисимы ничуть не меньше, чем у высокочтимого Тэндзина. Думаю, вы не откажетесь помочь нам.
Высокий монах поклонился с явно военной выправкой.
Вертолет летел над ночным Токио, его россыпью огней и светлыми линиями ярко освещенных улиц. Вдали, над цепью черных гор плыла луна, подернутая туманной дымкой. «Луна в тумане» — символ таинственного и запредельного.
Красиво.
Когда-то давно, еще будучи студентом, я пытался переводить один французский текст и наткнулся в нем на слово «spiritual». Я, разумеется, решил, что это «духовный». Да, но только одно значение. Второе: «остроумный». В японском языке тоже есть слово для обозначения духа и души: «тама». А в составных словах оно означает… «Духовный»? Ничего подобного — «красивый»! Вот так! Что русскому духовный, то французу остроумный, а японцу