Я вздрогнул.
— Успокойся, Пьетрос. Занимайся делом.
Утром мне позвонил Цуда.
— Хасэгава сознался. Бумага была подписана Ансельмо Гоцци, бывшим провинциалом ордена[84].
— Арестовали?
— Нет. Ансельмо Гоцци был отозван в Рим.
— Когда?
— Три недели назад.
— Почему его сняли?
— Официальное объяснение: хотели поставить местного.
— Поставили?
— Да. Новый провинциал Ямагути Итиро, с Кюсю.
— С вами приятно работать, господин Цуда.
— Спасибо. Хасэгаву выпускаем?
— Нет. Обойдется. Пусть еще посидит.
Я поручил моему секретарю связаться со всеми отделениями святейшей инквизиции, управлениями полиции всех провинций Империи и всеми органами контрразведки и объявить всеимперский розыск. Ответ пришел через пять часов. Ансельмо Гоцци был арестован в Мадриде, Испания. Только теперь я начал понимать, какая махина мне подвластна.
Я заканчивал рекомендации по допросам иезуитов, когда зазвонил телефон. Сии рекомендации надо было разослать по всем отделениям инквизиции, особенно, в Европу. Здесь, в Японии, мы лишь случайно поймали самый кончик хвоста этой змеи. Я был в этом уверен. Не иначе, анаконда. Тайные приказы, уводящие часть иезуитов в другое подчинение. Какое? Кому? Вот оно — разделение ордена!
Я поднял трубку. Всего лишь секретарь.
— К вам Юкио Мисима, сэнсей.
Гм… Все никак не привыкну к обращению. Чего это от меня потребовалось сему «Национальному сокровищу»?
— Чем обязан? — я с любопытством смотрел на Нобелевского лауреата.
Маленький японец с горящим взглядом бессмертного.
— Я хочу предложить вам свою помощь.
— С чего бы это? Извините, странно для бывшего заговорщика.
— Вы когда-нибудь умирали, Болотов-сан?
— У меня еще все впереди, — усмехнулся я.
— Это переворачивает многие представления.
Не люблю связываться с боевичками любой масти и расцветки. Довольно с меня «Детей Господа» (а также его «Псов») и господ юйвейбинов!
Впрочем, Мисима все-таки образованный человек… Хм, образованный! Умник отличается от профана вовсе не большим милосердием. Только другим характером преступлений. Там, где простец убьет спьяну соседа, умник вырежет десятую часть населения страны, и все ради высокой идеи. Образованные люди редко попадают в криминальную хронику не потому, что не совершают преступлений. Просто, их преступления называют «политикой» или «бизнесом».
Но и пренебрегать этой армией не стоит. Пригодится воды напиться. Если только воды!..
— Господин Мисима, через неделю все, не принесшие присягу Господу, будут объявлены вне закона. У ваших ребят появится много соблазнов. Держите их в узде. Пусть просто сдадут виновных инквизиции (интересно, куда я их дену, все уже под завязку!) мне бы не хотелось погромов.
— У меня очень дисциплинированные подчиненные.
— Надеюсь, — без особой надежды протянул я.
Утром пришло сообщение слишком ужасное и неожиданное. Ансельмо Гоцци покончил с собой в Мадридской тюрьме, не дождавшись экстрадиции в Японию. Невозможно! Я бы еще поверил, если бы это был японский иезуит. Ну ладно, национальные традиции! Но Ансельмо Гоцци — итальянец. Да, в жизни человека могут быть патовые ситуации, когда лучший выход — смерть, но у христианина нет этого выхода.
Помогли?
Может быть и нет. Иезуиты — мастера казуистики. Придумали другую трактовку. В конце концов, что им Августин! Он проповедовал против массовых самоубийств христиан, стремившихся побыстрее встретиться с Богом. Он не имел в виду случаи альтруистических самоубийств. Ансельмо Гоцци хотел обезопасить орден от разоблачения.
На улице шел мелкий дождь, оставляя тонкие короткие следы на стеклах. Как ссадины. Я раздвинул седзи. Внутренний дворик. Видно, как деревья растут из земли. Дождь стучит по листьям. Холодный влажный воздух. Я вздохнул полной грудью.
Нет, это не охладит мою голову. Я не умею вовремя встать из-за зеленого стола. Хотя моя игра в последнее время слишком напоминает охоту за призраками.
Я вернулся в кабинет, к телефону.
— Подготовьте приказ об амнистии. Да, я выпускаю всех мелких преступников. Да, кроме убийц.
Мне очень не хотелось этого делать, особенно перед объявлением вне закона неприсягнувших. Но заговорщики сейчас важнее. Я их найду, даже, если придется арестовать все христианские ордена!
— Не забудьте заставить их принести присягу перед тем как выпустить. Не принесут — не выпускайте.
Я положил трубку, и почти сразу раздался звонок.
— Господь требует к себе? Иду!
На Эммануиле была белая хламида с золотой оторочкой и золотым поясом. Волосы распущены. Он чертовски напоминал Христа с церковной фрески, где он выходит навстречу верующим, неся на длинном и тонком, как осиное жало, древке белое знамя с крестом.
Господь сделал мне знак.
— Пойдем!
Я промолчал. Я потерял дар речи. Я просто последовал за ним.
Мы не пошли по лунному лучу прямой дорогой в рай. Мы сели в «Линкольн», и это несколько развеяло очарование.
— Я объявил амнистию, — тихо сказал я.
— Я знаю.
— Мне кажется, что это грех.
— Я уже взял на себя все ваши грехи.
— Куда мы едем?
Он отвернулся к окну, к дождевым следам-ссадинам. Мы приближались к городской тюрьме.
Дождь кончился. Мы поднялись по влажным ступеням. Начальнику тюрьмы позвонили с пропускного пункта, и он подобострастно встретил нас у входа.
— У вас есть большой зал? — поинтересовался Господь. — Соберите там всех арестованных иезуитов.
Зал был современным и каким-то зловещим. Мертвенно-бледный свет прямоугольных плоских ламп. Голубоватый пластик на стенах. Небольшая сцена. Хочется назвать ее помостом…
Мы поднялись на «помост». Господу услужливо принесли кресло. Я встал за его спиной. Зал уже был полон. Однообразная публика. Все в синих тюремных робах, даже священники.
— Дети мои, многих из вас уже допросили по делу о тайном ордене иезуитов. К сожалению, я не удовлетворен результатами. У нас осталось слишком мало времени для спасения. И я не могу позволить им погибнуть. Вы должны мне помочь. Вот здесь, — он поднял руку со сложенным вдвое листком бумаги, — список из пятнадцати человек. Их выбирал компьютер с помощью генератора случайных чисел. Я даю вам еще час. Если за это время я не узнаю ничего нового — эти люди умрут.
Мы честно ждали час в просторной комнате рядом с залом. Каждый из заключенных мог сделать заявление, и его бы к нам пустили, но никто не пришел.
— Их уже опросили, Господи. И многих при помощи наркотиков. Они просто ничего не знают.
— Они просто не поверили. Что ж, придется доказывать.
Эммануил достал список, передал охраннику.
— Приведите этих людей.
Пятнадцать человек. Бледные лица. В свете ненастного дня, проникающим через зарешеченные окна, они уже кажутся мертвыми. Среди них Эндо Хасэгава. Мне кажется, что выбор был неслучаен. Компьютер здесь не причем.
Пятнадцать человек? Нет, шестнадцать.
Я вопросительно посмотрел на Господа. Он — ободряюще на меня, потом — на них.
— Я знаю, что большинство из вас невиновны, — начал он. — И тем не менее вам придется умереть. Но вспомните о первых мученниках христианства. На них тоже не было вины, но они умерли, разорванные львами на камнях Колизея, замученные и сожженные. Но, если бы не было этой жертвы — не было бы и торжества Веры. Ваша жертва не меньше. Ваша смерть для торжества на Земле божественного закона в Великой Империи. Но вам легче. Близится тот день, когда мертвые восстанут. Близится время воскресения. Первым мученикам пришлось ждать почти две тысячи лет. Вам — год, не более. Через год я верну вас. Ваша смерть — лишь видимость, боль мимолетна. И я не хочу, чтобы вы умерли, отчаявшись и погубив души проклятиями своему Богу.
Он кивнул охраннику, и в комнату внесли поднос с хлебом для причастия и золотой чашей. Поставили два подсвечника. Белое дерево. По три свечи в каждом.
Вызывал по одному, по списку. Они преклоняли перед ним колени, принимали причастие.
Огонь в глазах. Рыцари идущие на смерть за своего сеньора.
— Нагаи Тору!
— Я не буду.
Ничем не примечательный щуплый японец в такой же синей робе, как у всех.
— Дитя мое, ты не хочешь примириться со своим господином?
— У меня другой господин.
— Подойдите сюда! — Эммануил почти кричал. Его лицо исказила ярость, и под его благообразным ликом я вдруг увидел другое лицо, напоминавшее карикатуру, сожженную в Вене на площади святого Штефана. И мне стало страшно.
Нагаи подошел. Спокойно, независимо. Я восхитился.
Эммануил резко схватил его за руку. Рука со знаком. В мерцающем свете свечей было трудно понять поддельный он или настоящий.
Японец поднял голову. Ужас в глазах. Потом равнодушие и пустота. Он начал медленно оседать на пол. Потом упал. И только тогда Эммануил отпустил его руку. Знак остался.
Нагаи был мертв.
— Продолжим, — сказал Эммануил и обвел зал глазами. — Так будет с каждым, посмевшим мне изменить.
В некоторых индийских сектах, говорят, адепты сидят на подстилках из человеческой кожи. Дальнейшее напоминало радение подобной секты. Да, соседство с трупом добавляет действу мистицизма. Первые христиане тоже любили устраивать свои агапы[85], используя вместо столов гробы с костями мучеников.
Последним подошел тот самый таинственный шестнадцатый. Эммануил назвал его по имени, но я не запомнил.
— Твоя задача — самая трудная. Сегодня ты получишь полное отпущение грехов и свободу, — Эммануил задумался. — Ты действительно неплохо владеешь мечом?
— Да, Господи.
Эммануил кивнул.
— Надеюсь. Встань, повернись к ним… Дети мои, я хочу, чтобы вы смотрели на этого человека не как на палача, а как на кайсяку. Его роль также почетна, как и ваша.
И палач низко поклонился своим будущим жертвам, и они ответили ему поклоном.