Он воздел руки к небу и протрубил в белую раковину. Его спутники тоже потянулись к серым облакам и запели. Весьма мелодично. Довольно медленный танец. Босые ноги поднимаются и ударяют в лужи. Дождь все идет, хотя не такой интенсивный. Сезон дождей близится к концу.
Продолговатые барабаны, напоминающие дыни с астраханских плантаций. Обшитые яркой тканью. Зеленые с оранжевым и багровые с охрой. Когда в них ударяют, кажется, что внутри что-то булькает. Бьют в медные тарелки. Небольшие. Скорее, медные блюдца. Шум и звон.
Темп ускоряется.
Пестрая процессия. Прямо скажем, цветная. Цвет кожи изменяется от белого до абсолютно черного со всеми промежуточными оттенками. Один из босых барабанщиков напоминает римского патриция или итальянского святого. Другой — красивый индус. Очень темная кожа и совершенно европейские, тонкие черты лица. Древнеегипетский жрец. И Андрей, конечно, как типичный представитель североевропейской расы.
Темп становится бешеным. Безумный танец в облаке водяной пыли. Движение к экстазу. Помесь дионисий, шаманских плясок и радений гностиков.
Мы жили в Двараке уже недели две. Самое удивительное, что здесь было электричество. Впрочем, Андрей утверждал, что в этом как раз нет ничего удивительного, поскольку в Индии времен «Махабхараты» электричество было известно и упоминается в тексте великой (по-моему, в основном по длине) поэмы. Уж простите, не поверю. Знаю я кришнаистскую теорию старого человечества. В следующей фразе он заявит, что люди древнее динозавров. Что действительно имелось у древних индусов, так это умопомрачительная фантазия.
Но электричество было. И поверить в то, что его провели за те двое суток, что мы сидели в Доме Собраний рядом с аккумулятором, было трудно. Легче постулировать, что оно появилось по божественному произволению Господа Эммануила.
А потом выросли деревья. На третье утро я услышал шепот листвы и открыл окно. Город цвел и шумел скверами.
Я вспомнил Рим. Розовый куст, выросший из-под снега. Нет, это мелочь. Дварака не шла в сравнение ни с чем. Это было круче, чем обрушение Лубянки и все воскрешения вместе взятые. Такого он еще не делал!
У меня поехала крыша. Как будто у меня одного!
До того я посмеивался над Андреевыми книжками, где у женщин при виде Кришны мигом приходила в беспорядок одежда, и текло из грудей молоко. А мужчины приходили в экстаз и забывали все дела.
Я больше не издевался. Я ощутил нечто похожее.
Мария, Иоанн и Матвей смотрели на меня свысока. Они были причастны. Они приняли причастие смерти. Я нет. Я испугался.
И я понял, что готов сам бежать к Эммануилу и просить его дать мне яд. Я тоже хотел быть причастным. Я хотел быть спасенным по-настоящему. Я хотел вместе с ним пройти через пламя апокалипсиса и остаться живым.
Мысль о яде меня напугала. Я начинал понимать сладость религиозного мазохизма.
Дварака затмила все. Даже гибель людей во время цунами. Сведения о погибших мигом перекочевали в конец новостей. Эммануил сказал: «Больше так не делайте» и начал помогать пострадавшим. Такое поведение показалось мне несколько лицемерным. Все равно, что сбрасывать бомбы вперемежку с гуманитарной помощью. Но эта мысль мелькнула где-то на периферии сознания и угасла, как искра от костра. Крыша уже уехала.
У индусов тоже. Мы обнаружили, что центральная Индия полностью нам подвластна. Делийский парламент признал наш протекторат и пригласил «Бхагавана» в столицу.
Эммануил медлил.
Я тем временем активно занимался организацией инквизиции. Пока для нее слава Богу не находилось работы. Индусы либо были равнодушны к новой аватаре, либо с энтузиазмом ее поддерживали. Но ни те, ни другие не отказывались от присяги.
Некоторые проблемы были в христианском штате Гоа, но я пока не занимался этим вплотную.
…Процессия протанцевала мимо меня. Я решил досмотреть представление непосредственно в Доме Собраний и сел в машину.
Бхагаван Чайтанья должен был приветствовать Бхагавана Эммануила. Любопытно, как встретятся два «Господа». И что господа, точнее Бхагаваны будут делать. Странно звучит. В русском языке для слова «Господь» нет множественного числа, только для «господин».
«Дом Собраний» — очень скромное название для огромного беломраморного дворца. Сапфиры и рубины сверкают на стенах, поднимается ввысь каменное кружево колонн, три высоких купола парят на фоне неба.
Я поднялся по ступеням. У трех высоких дверей в качестве почетного караула стоят даосские сяни. По двое у каждой. Это не все. Остальные охраняют многочисленные дворцы Двараки. Всего шестьдесят бессмертных, не считая Хун-сянь. Еще двадцать Господь подарил Варфоломею в качестве личной охраны, и они остались в Японии.
Передо мной почтительно открыли двери, и я прошел в тронный зал.
Он был по-настоящему великолепен. Круче Павильона Небесного Спокойствия во дворце Императоров Китая. Я вообще не люблю красно-зеленую гамму китайских построек. А здесь основными цветами были белый и золотой. И мне это нравилось. Два ряда белых резных колонн вели к ступеням трона, где сидел Господь. Он был одет в белое. Индусская одежда, похожая на одежду пуджари. Только гораздо роскошнее. Пояс, усыпанный драгоценностями и драгоценный убор на голове. Диадема. Или, скорее, очень богато украшенный шлем.
Я замер. Таким я его еще не видел. Господь. Калки. Последний Судия.
Золотая спинка трона нависала над ним в форме многоголовой кобры с раздутым капюшоном. Вселенский Змей Шеша[115]. А еще выше парил золотой орел. Гаруда[116]. Тот, на котором летает Вишну.
Чайтанья вошел в зал в сопровождении Андрея и на мгновение замер на пороге. Но все же подошел к подножию трона и упал ниц. Точнее вытянулся в линию. Индусы говорят: «упал, как палка». Эммануил быстро благословил его. Святой поднялся. Я заметил на его лице сомнение и страх и проявляющийся знак на тыльной стороне ладони. Чайтанья нерешительно поднялся по ступеням трона и бросил на шею Господу венок из желтых храмовых лотосов.
Уходя, он что-то шепнул Андрею. После окончания церемонии я поинтересовался, что.
Андрей вздохнул.
— Он сказал, что возможно Господь и Калки, но он не узнает своего господина и возлюбленного. Ему кажется, что это скорее Равана, величайший из демонов. И, что возможно, он сегодня утратил Вайкунту.
Андрей стал еще печальнее.
— Даже святые ошибаются, — горько добавил он.
Равана — герой «Рамаяны». Десятиголовый демон, подвергший себя чудовищной аскезе, чтобы сравниться с Богами. Он поочередно отрубал свои головы и бросал в огонь.
Даже, если Равана. Пусть! Мне всегда нравился этот образ.
А ночью мне приснился сон.
Пустыня. Берег озера. Тишина. Никого нет. Только вдали, почти у кромки воды у костра сидит человек. Я подхожу ближе. Трещат поленья, в котелке закипает вода. Человек поднимает голову и улыбается одними глазами. Морщинки у глаз. Не старик и не юноша — мой ровесник. Мне кажется, это Христос. Он не говорит ни слова. Жестом предлагает мне сесть напротив. Снимает котелок с огня. Раскладывает рыбу по глиняным мискам. Я беру, пробую.
До сих пор во всех подробностях помню этот сон. Я прекрасно понимаю, с чего это мне привиделось. После шума местных процессий мне захотелось побыть в пустыне, а после приторной сладости бхакти — поговорить с Господом, как с другом, разделить с ним рыбину из Генисаретского озера и посидеть у костра.
Я проснулся оттого, что заходили горы, и земля накренилась. Я открыл глаза и увидел раскачивающуюся люстру и сам по себе едущий по тумбочке стакан.
Вскочил, бросился к окну. Прекрасно помню Японию!
Дворцы Двараки до отвращения высоки. Этаж пятый. Я передумал прыгать и устремился прочь из своих апартаментов, к лестнице. Ссыпался вниз.
В дворцовом парке земля ходила ходуном, но казалось безопаснее. Я упал на газон подальше от деревьев.
Земля вздрогнула еще пару раз и затихла.
Я встал и осмотрелся. В парке оказался не я один. Типичная реакция на землетрясение прыгать из окон. Но знакомых не было. В основном, окна моих друзей выходили на другую сторону.
Я посмотрел на окна дворца. На втором этаже, в галерее, стоял Эммануил и преспокойно попивал вино из маленького бокальчика. Видимо, оно даже не расплескалось.
Он кивнул мне.
— Пьетрос, иди сюда.
Я вспомнил, что я как бы не совсем одет.
— Ну, оденься, — ответил Господь на мои мысли, — и сразу заходи.
Я поднялся к себе, наскоро оделся и спустился на второй этаж. Господь стоял в той же позе, даже не допил вино. Он был в штатском, то бишь в джинсах и белой рубашечке. И славно! Так как-то привычнее.
— Пьетрос, ты понимаешь, что случилось?
— Не совсем.
Он улыбнулся.
— Пойдем.
Мы поднялись на последний этаж и вышли на крышу. Светило солнце. Наконец-то! Даже не очень жарко по местным меркам. Градусов двадцать пять. Осень все-таки…
Это был один из самых высоких дворцов Двараки. Под нами лежал беломраморный город. Слева от нас возвышался Дом Собраний, и к нему шла широкая главная улица города. Дальше — парк и дома поменьше, а еще дальше — море. И в нем что-то было не так. Я не сразу понял, что.
Эммануил, посмеиваясь, глядел на меня.
Я присмотрелся. Какие-то очень мелкие волны. Как будто я смотрел с вершины горы. Слишком высоко для семиэтажного здания, даже с такими высоченными этажами, как здесь. Море было странно далеко. Далеко внизу!
А потом я увидел облако. Небольшое облачко ясного дня. Но оно было слишком близко. Почти на одном уровне с нами. И опускалось все ниже.
— Понял?
— Мы летим?
Он кивнул.
— Это не только Дварака, Пьетрос. Это Небесный Иерусалим.
Воздух становился разреженным, как в горах. Голова слегка кружилась.
Эммануил ждал.
Я понимал, чего. Я должен был просить его о преображении.
«Ну? — говорил его взгляд. — Разве я не произвел на тебя впечатления? Ты все еще сомневаешься?»