Из небольшого футляра Генриетта высыпала стеклянные бутылочки и свернутый стальной тросик с нанизанными через каждые несколько сантиметров колючками. Не забыть их только обработать ядом. В дополнение на столешнице очутились четыре гранаты с короткими запальными шнурами и коробка саперских спичек для их поджига. В самом конце девушка взяла плоский ключ, с которым, собственно, и так никогда не расставалась, и прибавила к тщательно и любовно уложенному арсеналу. Самый подходящий наборчик для свидания с красавцем-джентльменом. Генриетта закусила губу, с недовольным видом покачивая головой.
Мрачные размышления прервала доходящая из окна знакомая мелодия. Характерно громкие звуки, как будто бы кто-то одновременно играл на губной гармонике и на цимбалах, исходили, естественно, из шарманки, то есть, смеси музыкальной шкатулки с миниатюрным органом. Официально мелодия считалась украинской народной песней[46], но в Польше под нее пели некую запрещенную песню, которую Генриетта выучила от сыновей хозяйки, и которую она тут же начала громко напевать:
— Марш, марш, вы поляки, храбрецы и забияки, отдохне-ом от трудо-ов в тени дедовских садов…
Геня взяла лежавшее на кровати портмоне, вынула из него десятикопеечную монетку, и уже хотела было открыть окно, как до нее дошло, что почти не одета. Тогда она быстро натянула сорочку и только после того выглянула во двор. Шарманщик стоял посреди площадки, окруженный пятью сыновьями Яси, которые игрались с привязанной к инструменту обезьянкой. Старик с седой бородой и в грязном лапсердаке яростно крутил ручку шарманки и поглядывал вверх, рассчитывая, что какое-нибудь окно, в конце концов, и откроется. Геня улыбнулась и бросила монетку. Лишь только та брякнула о землю, мартышка подскочила к ней и отнесла хозяину. Музыкант кивнул пруссачке и оскалил гнилые зубы в усмешке.
Девушка уселась на подоконнике и слушала мелодию, позволяя прохладному ветру врываться в комнату. Яся считала проветривание исключительно вредным для здоровья и нежелательным для мебели. Как она решительно протестовала, когда Генриетта открывала окно, как чуть ли не панически страшилась варшавского воздуха. Привычный смрад затхлости, пота и готовящейся еды заполнял каждую квартиру, и он был гораздо безопаснее свежего воздуха, но, прежде всего — он был свойским! Но вот наша юнкер-девица обожала открытые пространства и ветер, и при любой возможности она впускала их вовнутрь помещения.
Шарманщик не щадил усилий, чтобы обеспечить развлечение жителям доходного дома. И это принесло свои плоды: из окон полетели гроши и копейки. Генриетта положила голову на руки и закрыла глаза, подставляя лицо ветру. Радостные, возвышенные звуки врывались в ее мысли. Они ассоциировались с германскими военными маршами, греющими сердце любого солдата. Пруссаки такую музыку обожали, Геня почувствовала себя как дома.
Как вдруг ее охватило странное беспокойство. Ветер совершенно утих, замолк хохот хозяйкиной детворы, умолк доходящий издали городской шум, как будто бы вся Варшава замерла в тишине. Слышно было только лишь шарманку, ее мелодия звучала все громче, она врывалась не только в мысли, но и грубо вонзалась прямиком в реальность. Генриетта поглядела вниз. Шарманщик вертел ручкой словно автомат, уставившись куда-то отсутствующим взглядом. Обезьянка припала к земле, поджав лапки и трясясь всем тельцем. Из шарманки сочилась темнота, протекала сквозь дешевые украшения корпуса и стекала на землю. Пацаны отступали шаг за шагом.
Прибывает, хотела шепнуть Генриетта, вот только слова никак не хотели проходить сквозь горло.
— Он снова тут, — с огромным трудом все же процедила она..
А вокруг музыканта уже клубились полосы тьмы, как бы ожидая случая материализоваться. Шарманка играла все медленнее, звуки мелодии сонно бубнили, грязли в тенях. Через мгновение они замрут в тишине, в апозиопезисе, и вот тогда вновь появится он — Генриетта знала, что так и случится. Вновь случится что-то ужасное, снова кто-то погибнет.
Она стиснула зубы так, что те буквально скрежетнули. И этот звук диссонансом вонзился в гаснущий ритм. И он освободил ее! Девушка отклеилась от подоконника, бросилась к туалетному столику и схватила один из револьверов. Она выстрелила в окно, целясь в небо. Бабахнуло громко! Оглушающий грохот выстрела прокатился по колодцу двора, загремел в водосточных трубах, тряхнул стеклами в окнах. Зато чары рассыпались.
Шарманщик глухо вскрикнул и опал на колени. Обезьянка начала пищать, детвора хором разревелась. Генриетта же упала грудью на подоконник, тяжело дыша, как будто после отобравшего все силы бега.
— Выходит, нужна будет помощь Данила, — с трудом просопела она. — Демон близок, он только и ждет случая, чтобы снова убить.
Варшава, 13 (25) ноября 1871 г., 14:30 пополудни
На обед подали суп с капустой и ячневую кашу, в дополнение ко всему меню — по кусочку черного хлеба. Данил с достоинством принял погнутую жестяную миску и деревянную ложку, спросил даже у охранника какой-нибудь аперитивчик, но ответа не дождался. Тогда он уселся за стол напротив Бурхан Бея, который уже принялся за еду.
— Я не успел попросить машинного масла, — пожаловался инженер турку. — В подобных условиях механизм начнет сбоить, сырость большая…
— Может даже ржаветь начнет, — сокамерник покачал головой. — Конечно же, если он настоящий, господин офицер.
— Да успокойтесь уже вы, никакой я не переодетый жандарм или провокатор, — буркнул Данил и погрузил ложку в миске, — а механизм у меня не заржавеет, потому что сделан из золота. Но только пускай это останется между нами.
Какое-то время ели молча. Потом изумленный Довнар выловил из супа приличный кусок мяса. Да, жилистого и твердого, но мяса. Он с признанием покачал головой. Быть может, блюдо и не было слишком изысканным и обильным, но, благодаря нему, можно было выжить. Если бы не холод, так в этой тюрьме можно было бы даже как-то и выдержать. И наконец-то нужно было подумать, как отсюда выбраться. Алоизий наверняка уже ожидал вызова. Вот только что с того? Ведь вдвоем они никак не перебьют охрану, а даже если и перебьют, то из крепости все равно не выберутся. Слишком много здесь военных.
Только-только успели поесть, как вновь появились охранники. Они забрали миски и ложки, а под конец приказали Данилу собираться. Они не беспокоились даже тем, чтобы снять перевешенные через плечо винтовки. Заключенного провели в другое крыло павильона и впихнули в просторное помещение. Инженера ударило волной приятного тепла, бьющего из фаянсовой печи. Он с трудом сдержался, чтобы не протянуть к ней руки или вообще сразу не прижаться к ней. К сожалению, в комнате он находился не один.
За длинным столом, покрытым сукном зеленого цвета, сидело трое. Пожилой господин в жандармском мундире и с генеральскими эполетами на плечах; элегантный джентльмен в модном современном пиджаке, с галстуком-бабочкой на шее, и автомат с жестяной яйцеобразной головой. Последний держал в пальцах перо, он был готов записывать все, что скажет заключенный. За их спинами, на стене, висел двухголовый орел из бронзы.
— Кто это у нас тут? — пожилой жандарм нырнул носом в разложенные бумаги. — Подозреваемый номер пятьсот тридцать. Уф, медленно что-то идет. Быть может, хоть из этого чего-нибудь выдавим, раз уж вы решили приехать на его допрос, — обратился он к моднику. — Так пожалуйста, можете его не жалеть. Смело, господин полковник Кусов, розги стоят вон там.
Варшавская цитадель. Один из фортов. Современное фото
Данил глянул в указанный угол помещения. Там стояло ведро в котором — и правда — мокли розги. Рядом находились опирающиеся на стенку бамбуковые палки. Некоторые, уже переломанные на спинах несчастных, валялись тут же.
— Благодарю покорно, Константин Иванович, — поклонился Кусов, — Надеюсь, что прибегать к услугам насилия не придется. Ведь правда, господин Довнар?
— Я и не представлял, чтобы один джентльмен мог бы колотить палкой другого джентльмена. — Довнар стоял перед столом, не зная, куда деть руки. В конце концов, он сложил их за спиной. — Мы же цивилизованные люди. Пока же что я даже не знаю, за что меня арестовали, в чем меня обвиняют.
— Уже проверяю, — вежливо ответил на это генерал. — Материалы попутали. Тысяча семь, дай мне нужное дело.
Механическим жестом автомат передвинул папку по столешнице, не прерывая каких-то поисков в бумажках. Тем временем, полковник Кусов встал из-за стола и неспешно приблизился к Данилу. Он вставил монокль в глаз и обошел заключенного, словно пес, обнюхивающий подозрительную находку. Полковник был выше инженера ростом и лучше сложен телом. По сравнению с ним Довнар почувствовал себя маленьким и беззащитным. Помимо того, от жандарма исходил практически материальный холод, столь характерный для людей, склонных к жестокости и садизму.
— Не ищите, ваше превосходительство, я могу доложить и сам, — ледяным тоном сообщил Кусов. — Данил Довнар подозревается как соучастник в убийстве и шпионаже в пользу зарубежной державы. Пока что его ни в чем не обвиняют, но это очень быстро может измениться.
— Это какая-то ошибка, я все могу пояснить, — Данилу не удалось скрыть дрожь в голосе. — Я не имел ничего общего со смертью австрийского посла, не сотрудничаю я ни с какими державами. Я скромный исследователь, даю технические и научные консультации, провожу эксперименты…
— Где находится Алоизий Оржешко?! — рявкнул Кусов.
— Не знаю.
— Ну вот, господин Довнар, вы скрываете вражеского агента. Мало того, в течение множества лет вы проживали с ним под одной крышей.
— Но ведь Алоизий никакой не агент…
— Так? А это кто такой? — Модник подскочил к столу, открыл одну из папок и вытащил оттуда какую-то бумагу, после чего подсунул ее Данилу прямо под нос. На листке, покрытом экзотическим шрифтом и, похоже, вырванном из какой-то книги, находилась гравюра, изображавшая Алоизия, одетого в восточный халат и с тюрбаном на голове. Бумага уже пожелтела от старости.