Деррик получил Нобелевскую премию по физике практически сразу, и мир науки встретил это событие аплодисментами. Я вернулся и попытался снова записаться на семинар Деррика, мотивируя свое решение тем, что, не будь меня, ему бы никогда не видать высокой награды. Он вновь вышвырнул меня, использовав при этом недопустимую терминологию и пригрозив применить кончикоразжигатель к моему носу. Разумеется, после подобного события моей единственной целью стало получение Нобелевской премии. Я еще утру этому Деррику его собственный нос. Я, Джон Холмс, ему покажу, почем фунт лиха.
Но как? Как этого добиться?
Мне посчастливилось получить грант на поездку в Англию для изучения на месте одной малоизвестной разновидности ланкаширской мережки, но случилось это не раньше, чем я предпринял все возможное, чтоб оказаться в Кембридже с его знаменитым выводком красавиц и не менее знаменитым технологическим институтом под названием Чумли-Модли (произносится Чолмондлиэ-Мэгделен).
Девушки показали себя как пикантные, но отзывчивые создания, и мы провели вместе немало вечеров, с удовольствием прокладывая мережку. Значительная часть ученых мужей Кембриджа была поражена очевидной полезностью моих занятий, тем более что раньше им и в голову не приходило заинтересоваться подобным видом рукоделия. Некоторые из них даже пытались склонить меня научить их искусству прокладывания мережки, но я, следуя первому закону научной мотивации, гласящему: «Что мне это даст?», не поддался на уговоры.
Майк Гинкнишк, однако, наблюдая за мной со значительного расстояния, сумел быстро ухватить процесс движений моих пальцев при прокладывании мережки и присоединился ко мне.
— Это мой талант, — сказал он с милой нескромностью. — Природная ловкость рук.
«Этот-то человек мне и нужен!» — воскликнул я про себя, сразу сообразив, что именно такого масштаба личность поможет получить Нобелевскую премию. Теперь оставалось лишь выбрать подходящее поле деятельности, которое бы снискало нам желанные лавры.
Примерно год объединенных усилий не принес ничего интересного, за исключением одной-двух знойных брюнеток, и в один досужий час я ему сказал:
— Не могу не отметить, Майк, экстраординарную ясность твоих глаз. Ты единственный человек на весь кампус, склера которого не имеет ни одного кровоизлияния.
— Ответ очень прост. Я никогда не смотрю микрофильмы. Сущее проклятие эти микрофильмы.
— В самом деле?
— Я разве тебе не рассказывал об этом?
На лице его появилось выражение искренней боли, и глубокая морщина прорезала ставшее печальным чело. Мне стало совершенно ясно, что я затронул вопрос, память о котором непереносима, но Майк продолжал:
— В один несчастный день мне пришлось смотреть микрофильм, для чего я, естественно, уставился в просмотровую щель. И пока пребывал в таком положении, позади меня прошла совершенно роскошная девушка — создание, которое, должен я уточнить, затем в течение двух лет подряд удерживало звание Мисс Любимица Преподавательского Состава, — а я ее не заметил! Потом мне об этом сообщил Танкред Хилл, гинеколог с кафедры медицины. Он пробыл с ней полных три ночи, мерзавец, объяснив при этом, что проводит полевые исследования. Фотографии, заснятые в качестве доказательства, долго служили предметом всеобщего обсуждения в Кембридже.
Рот Майка искривился в гримасе муки.
— С тех пор, — продолжал он низким, страдающим голосом, — я никогда не смотрю микрофильмов.
От силы охватившего меня вдохновения я чуть не упал в обморок.
— Майк, — сказал я, — разве нельзя изобрести более простой способ просмотра микрофильмов? Обрати внимание на тот факт, что фотопленки покрыты микроскопическим шрифтом. Причем этот шрифт имеет такую величину, чтобы было удобно читать текст. Что в свою очередь означает — мы должны либо наклониться над неподвижным экраном, либо уткнуться в просмотровую щель.
Но, — я едва дышал от волнения, — что, если материал на пленке увеличить до такой степени, чтобы разобрать невооруженным глазом? А затем сфотографировать этот увеличенный текст! Тогда мы сможем носить фотографии с собой, поглядывая на них в удобное для нас время. Понимаешь, Майк, если ты, например, рассматриваешь какую-нибудь из фотографий, а мимо проплывает интересный объект, то все, что от тебя требуется, это поднять на него глаза. Фотография не лишит тебя поля обзора в такой степени, как щиток проектора.
— Хммм, — задумчиво протянул Майк. Я почти видел, как его блестящий ум вникает в каждую грань проблемы. — Должен признать, подобный вариант действительно не создаст интерференции процессу изучения проплывающих объектов. К тому же, хоть данный аспект и менее важен, он поможет предотвратить случаи кровоизлияния в глазную склеру. Но подожди, все, что ты получишь в данном варианте, это пять-шесть сотен слов, которые ты прочтешь за один день. И что потом?
Следить за его безошибочным проникновением в самую суть вопроса было весьма поучительно. На минуту я растерялся. С этой точки зрения я не обдумывал предмет. Но обдумав, предложил:
— Может быть, придется изготовить целые серии мелких фотографий и затем склеить их в определенном порядке. Правда, в таком случае возникает проблема транспортировки.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим.
Ум Майка лихорадочно заработал.
Он откинулся на спинку стула, сомкнул веки, тут же внезапно выпрямился, открыл глаза и пронизывающим взором окинул оба конца коридора, желая убедиться, что ни одного интересного объекта в пределах видимости не имеется, и снова закрыл их.
— Нет сомнений, что вопрос увеличения размера страницы текста, как и вопрос фотографирования его, не представляет трудностей. Если взять один типичный микрофильм, увеличить его и заснять на фотопленку, то получившаяся в результате данного процесса серия фотографий покроет собой зону площадью...
При этих словах он достал логарифмическую линейку, визирная линия которой делила точно пополам изображение аппетитных округлостей женского силуэта (думаю, нет нужды говорить, что дизайн был разработан Майком самостоятельно), со скрупулезной точностью произвел необходимые вычисления и закончил свою мысль:
— Покроет собой зону площадью в сто пятьдесят квадратных футов, по меньшей мере. Нам придется ползать по листу фотобумаги размером десять футов на пятнадцать.
— Тут нет ничего невозможного, — промямлил я.
— Но недостойно крупного ученого. Разумеется, если он не намерен показать кое-какой фрагмент микрофильма студентке. Но даже в последнем случае, если она увлечется чтением данного фрагмента, такой подход все погубит.
Мы глубоко погрузились в решение проблемы. Разумеется, было ясно, что ее масштаб вполне адекватен Нобелевской премии. Микрофильмы действительно невелики, но таково их единственное достоинство. Эх, если б было возможно держать в руках сложенным лист фотобумаги размером десять на пятнадцать футов. Тогда вам не потребуется ни электронное, ни фотооборудование. Каждый из его фрагментов вы сможете изучать в любой, отдельно взятый момент времени, ходить с ним куда угодно, не будучи привязанным ни к какой аппаратуре. Все, что от вас требуется, — смотреть на лист.
Мысль оказалась очень волнующей. Технологический прорыв, обеспечивающий использование глазных мускулов вместо дорогого оборудования, представлялся огромным. Майк сразу указал, что, бегая глазами из одного конца листа в другой, мы сможем развить эти мускулы. Отныне при встречах с особами прекрасного пола он не пропустит ни малейшей детали. Оставалось только выяснить, при каких условиях лист фотобумаги может стать транспортабельным и удобным в обращении.
Я записался на курс топологии, чтоб ознакомиться с техникой складывания предметов, и не раз вечер сменялся утром, заставая меня с подружкой за процессом складывания. Начав с противоположных концов листа бумаги, мы сходились все ближе и ближе, складывая его в соответствии с какой-либо чрезвычайно изощренной формулой, и оказывались лицом к лицу, раскрасневшись от умственного и физического возбуждения. Процесс складывания оказывался чрезвычайно волнующим, но назвать его результаты удовлетворительными было нельзя.
Как я и намеревался, пришлось плотнее заняться математикой. Я даже подкатился к Прунелле Плаг, нашей скандальной заведующей прачечной, которая умела складывать простыни с апломбом и достоинством. Увы, безуспешно, свой секрет она мне не выдала.
Я, разумеется, сумел бы объяснить ей цель своих расспросов, но не хотелось посвящать эту женщину в подробности. В мои намерения не входило делиться Нобелевкой ни с кем. Знаменитая фраза великого лорда Клинкмора — «Я, видите ли, занимаюсь наукой не ради удовольствия» — набатом звучала в моих ушах.
И однажды утром мне показалось, что я близок к решению! О, это волнение великой минуты! Мне пришлось отправиться на поиски Майка, поскольку только его беспощадный аналитический ум мог бы указать слабые места моей идеи. И я нашел его! В номере одного из отелей, где Майк глубоко погрузился в работу с коллегой или, если выражаться языком науки, в работу над одной красоткой.
Я барабанил в дверь, пока он не открыл. Странно, но мне показалось, что он не шибко обрадовался. Майк сказал:
— Черт подери, Джек, нельзя же прерывать такие ответственные погружения в работу!
Преданность Майка науке поистине беспредельна.
— Подожди, выслушай, что я скажу. Мы пытались решить задачу в условиях двух измерений, так? А не следует ли нам подумать об одном измерении?
— О чем ты? Как это, одно измерение?
— А так. Берем фотографии и раскладываем их в линию!
— Эта линия будет длиной в сотню ярдов.
Он принялся наскоро набрасывать цифры прямо на животе коллеги, и мне пришлось наклониться как можно ниже, отслеживая, чтобы в вычисления не вкралось никакой случайной ошибки.
— Так и есть. Две сотни ярдов длиной. Как-то громоздко, тебе не кажется?
— Но нам же не придется ее складывать, — возразил я. — Потому что мы будем ее скручивать! Прикрепляешь один конец к одному пластмассовому стержню, а другой — к другому. И скручиваешь их вместе!