Через больницу можно было попасть в церковь Святого Иоанна Калибита. Он был отшельником-акимитом, изнурял себя бессонными ночами. Когда-то в посвященной ему церкви молитвы не затихали ни на минуту. Вот и я, как неусыпающий, не смыкала глаз. Боялась, что могу пропустить что-то неизбежное, и не могла оставить Вала без лампочек своего чуть вихлявшего сознания. Хотя бы мысленно, но я с ним разговаривала. А о родственниках мы позаботились.
Мать долго не хотела нам открывать, жила одна, понятно, последнее время участились взломы квартир, хищения, хотя красть у нее было нечего, квартиры в этом доме были государственными, и в них продолжали жить люди, которые реально нуждались в помощи. Только имя сына придало ей смелости. Благодаря этому паролю лед сразу тронулся, и не нужно было стоять в молчании, ходить вокруг да около. Оглядев Чиччо и меня, она пригласила нас зайти. Итак, тема была названа, но не было сказано главное. Круглая, бойкая старушка все больше бледнела, опиралась на столешницу и вглядывалась в наши лица. Эта сцена длилась несколько секунд, но ей, безусловно, показалась вечностью, если тысячелетием даже нам. «Госпожа, – начал Чиччо, он как будто пытался набрать высоту, – ваш сын, – и ее пальцы побелели от напряжения, – лежит в боль…» Старушка всплеснула руками, пошатнулась, опустилась на стул, успев показать жестом, что и мы можем сесть. Заглатывая воздух, она, кажется, не знала, начать ли плакать или, может, кричать. Очень быстро, однако, она взяла себя в руки и оглядела нас холодновато, почти сурово. Чиччо еще не успел рассказать, как обстоят дела, а она уже звонила то по одному номеру, то по другому. «Жив, жив, он жив!» – отрывисто говорила она в трубку. Или: «Нашелся!» Уже через четверть часа в ее дверь звонили, и вскоре в маленькой комнате собралось порядком народу. Пришедшие тоже звонили кому-то, сообщая новость, а народ все шел.
Когда мы выбрались от матушки Вала, Чиччо рассказал мне о своей встрече с Гераклом. По-моему, это был полный провал.
– Dunque[146], – начал Чиччо с незначащего словца, чтоб поймать на крючок внимание Геракла, зашедшего в бар, где он обычно выпивал стаканчик граппы и чашечку кофе в час дня после легкого перекуса. – Dunque…
Прикрыв глаза, Геракл держал у губ прозрачный напиток. Это был необычайно важный момент его ежедневного расписания, когда он доверял свое существование собственному носу – органу, который нередко решал за него, как поступить. Принюхавшись к краске картины, например, он мог сказать, подлинник это или нет и когда примерно была сделана реставрация. Даже камни для него имели свой запах. Низкорослый, несмотря на чуть великоватую по сравнению с туловищем голову, он, однако, не производил впечатления дисгармонии и не мог быть незамеченным. Тонкая желтоватая косица, жилет, штаны в стиле милитари, высокие ботинки тимберленд, неухоженная борода. Нежно-розовая индийская шерстяная шаль окутывала его плечи. Коробейник, продавец восточных тканей и ароматов, владелец гарема, эксцентричный гей? Богач ли, бедняк? На последнее могло намекать отсутствие зубов, но начальственность жестов и взгляда сразу же рассеивала это заблуждение.
Чиччо не был знатоком жестких грапп, а судя по виду и еле уловимому запаху, это была именно одна из них. Конечно, обоняние Чиччо не было столь развитым, но как южанин, привыкший к богатству и тонкостям кухни, он мог все же дать фору обычному римцу, воспитанному на требухе, жареном масле и прочем убожестве.
– Аромат тут сильный и решительный, это то, что подходит для такого дня.
Геракл открыл глаза и вылупился на Чиччо. Уже давно никто не смел мешать ему в подобный момент медитации.
– Э? – полуспросил он и отодвинулся.
Чиччо начал терять терпение.
– Неоспоримые доказательства, любезнейший, имеются тому, что обоим нам знакомый субъект не собирался лишить вас чего-либо и что не старинные вещи, а старые счеты вели его к вам.
– Бруно! – вдруг резко и громко крикнул, произнося в нос, Геракл. – Ты знаешь этого вот? Я всегда дурным на голову помогаю, налей ему ради бога чего-нибудь, я плачу. – Отставив неопорожненный стакан, он подошел к кассе без очереди, не глядя вытащил из кармана мелочь, бросил ее на блюдечко и был таков.
Гордость Чиччо была уязвлена, но чуть ли не впервые в жизни он махнул на нее рукой и недолго думая выкатился вслед за Гераклом. На улице тому труднее будет устраивать театральные представления, – решил он.
Он приготовился уже бежать трусцой вслед за щуплым Гераклом, однако у парапета заметил розовое пятно и перешел дорогу.
– Как летают-то, как летают, – Геракл смотрел вдаль, любуясь чайками. – Твари, добавил он. Опостылели. В войну мы их ели, а теперь скоро они нас будут, как предсказал великий режиссер, вот это искусство, это да, не то что все это фуфло, что некоторые артистишки нам ваяют. Ну, приятно было познакомиться, – наконец взлянул он на Чиччо, – и до свиданьица.
И тут киноман и знаток, который свои действия всегда соизмерял с поступками героев как великих, так и средних фильмов, ринулся в бой.
Первым делом он назвал имя своего однокашника. Вытащил из-за пазухи фотографию и показал, не выпуская из рук, Гераклу.
– Шпиц, правильно? – спросил он любезно. – Мы ведь были знакомы, ты не изменился, забери свои показания, у меня есть и другие материалы, они не у меня, понятное дело, а в надежном месте, если со мной что случится, – все под богом ходим, – на следующий день все появится в прессе и у судьи.
– В самом деле у тебя есть какой-то компромат? – Я даже остановилась, несмотря на дождь.
Чиччо вытащил фотокарточку. На ней молодой Геракл стоял рядом с неизвестным мне красивым юношей у фонтана Моисея.
– А это кто?
– Тип, с которым не стоит фотографироваться.
– Тогда отнеси скорей все, что есть, в полицию и дай показания.
– Показания я, конечно, дам, но нести в полицию вот это не стоит. Во-первых, фото само по себе ничего не доказывает, во-вторых, это блеф, рассчитанный на таких некомпьютеризированных, отсталых типов, как наш герой и ему подобные. Это – коллаж. Однажды я видел этих двоих из автобуса, был жаркий сентябрьский день, это было в районе Министерства финансов, и вполне возможно, что потом они подошли к фонтану попить. Но если даже нет, фотография должна убеждать в том, что я прав. Как можно не верить фотографии, сделанной почти тридцать лет назад?
Только теперь я заметила, что Геракл выглядел точно так же, как на той фотке, что Вал упер в день нашего знаменитого налета. Боже мой, что за период какого-то концентрированного нуара! – и пять месяцев пролетели передо мной, как Красная стрела мимо промежуточной станции.
– Иные в таком кино живут целую жизнь, – ответил на мои мысли Чиччо. – Не мне обсуждать твой выбор, но я пытался тебя предупредить. Не только небесные тела закручивают вокруг себя пространство.
Ну, пошло-поехало. «Не жди меня, мама, хорошего сына, твой сын не такой, как был вчера», – хотела пропеть я Чиччо, но он все равно не смог бы прочувствовать всех тонкостей нашего старого кино, где всегда побеждала надежда. Ну кондуктор, дяденька, нажми же уже на тормоза! Прочь, пессимизм и беспросветность Запада!
– Ну а другие материалы, на которые ты намекал? Они-то хоть есть?
– Хм… – Наконец мы добрались до машины, и Чиччо вставил в рот трубку. Кажется, ему полегчало. – Нет, – он затянулся и задержал дыхание, – нет.
И вот тут Чиччо лукавил. Всю жизнь он ходил с фотоаппаратом, как с сиамским близнецом, хотя никто его возню всерьез не принимал, и Вал не всегда вспоминал вовремя отвернуться или просто запретить ему себя снимать. Были у Чиччо и фотографии, и коротенькие кинозарисовки, где появлялся даже дважды юный Геракл в компании с Валом, да только чтоб их найти, потребовалось бы организовать археологическую экспедицию. Лежало это все где-то под чем-то и в чем-то на чем-то зачем-то.
Наступило еще одно утро, и оно сыграло со мной в прятки. За короткое замыкание и за искры, посыпавшиеся из моих глаз в момент, когда я увидела, что ни у палаты, ни в палате Вала никого нет, мне была подарена возможность увидеть его живьем.
В хирургическом отделении, куда я примчалась по наводке медсестры, – она выносила из палаты белье, – у дверей преступника точно так же расположился мент, правда уже другой. Настроение у него тоже было хорошее, и он позволил мне заглянуть в проем, когда двери открылись. В этот момент я вдруг поняла принцип обратной перспективы.
На сегодня мне было достаточно. Я пошла к выходу и увидела, что по коридору навстречу мне шел брат Вала. Ошибиться было невозможно: та же шевелюра, некая старомодность в жестах, только у брата в них было больше добротности, важности, а у Вала гротеска.
«Он уже был в коме в детстве. Говорят, это может быть причиной неких отклонений в социальном поведении, комплекса вечной детскости, неумения создавать отношения», – рассказал он мне после того, как мы познакомились. Он явно был предан своему старшему брату, хотя сам казался старше, респектабельнее. Исходя из этой теории, из-за давней контузии в мозгу Вала был поврежден какой-то очаг, отвечающий за взросление, за приспособление к принятому пониманию времени.
Про эту детскость я припомнила вечером, в тот момент, когда Чиччо выходил из своего кинозальчика.
– Я поговорил с Флорином, он согласен. Другого выхода нет. Вернее, Вал его не видит, хотя я бы лично выбрал тюрьму.
– Побег? Третьего не дано?
– Будете там как голубки.
– Скорее как крыски.
– Кинопросмотры будем устраивать.
– А что, ты меня уже туда поселил?
– Неужели не последуешь? Ведь это ненадолго, потом можно будет как-нибудь убежать за границу.
– Ты пересказываешь какой-то фильм.
– Но в нем все закончилось плохо.
– Тут тоже есть все для такого конца. Отказываюсь от главной роли. Есть какой-то другой выход. Запасной.
План побега был банален, хотя только невооруженному взгляду кажется, что чаще всего побег строится на самых банальных и повторяющихся вещах. Но кроме смекалки, даже гения, нужно иметь какое-то особое сознание. Казанова был моим идолом, за ним шел Мариус Якоб, о котором я узнала как раз от Вала. На этот раз план строился на переодевании: Чиччо приносит форму медбрата, Вал ночью выходит в форме медбрата…