Ветер качнул кроны желторотой листвы. «Хочу любить так, как вы учите своим молчанием, хочу течь, как вода, единственное, что вас питает», – признавался как-то Вал в любви деревьям.
Это неправда, что будет последняя глава, мы должны избежать этой неизбежности, этой чепухи. Этого расставания. Поговорим лучше о погоде. Говорят, когда снятся умершие – это к похолоданию. Пока я слушала своих героев, поуходили мои друзья и теперь, если являлись во сне, предвещали похолодание. Пройдет время, и я тоже буду предвещать похолодание. Хотя в это верилось с трудом.
Наконец Диего опустил руки. Овации слушателей и продвижение их к столику с едой. Напрасно Оля пыталась воззвать к нам, хотя кто-то, кто был ближе к ней, все же остановился.
– Эй, давай скорей, – позвала она меня.
Я достала из коробки первую попавшуюся склянку и дала Оле. Не глядя она подняла ее вверх, будто пародию на дирижерскую палочку.
– Людей бросает из одного места – в другое, нам кажется, что они хаотично передвигаются, но если смотреть на землю как на тело, то люди – это бактерии, которые собираются в больной точке, они пересекают тысячи километров, чтобы вылечить пространство и время. В мире действия и глаголов идея времени становится важнее идеи пространства. Времени становится так много, что оно собирается в складки и концентрируется, сгущается и от собственной тяжести начинает мчаться. Убыстрение времени – не иллюзия. Пространства остается все меньше. То есть время в целом, конечно, мираж, но существует наше личное, человеческое время. Так вот, в этом аппендиксе – концентрация энергии, она может сделать так, что охлаждение частиц никогда не начнется и прошлого не будет. Если это случится, нам откроется тайное имя города, и произойдет чудо.
Никто не понимал Олю, и она была как Сибилла, что сжигала священные книги пред римским царем.
А чудо между тем уже происходило: только что прозвучала музыка Диего, который заставил говорить мертвых, а я стала частью этого города. Косточки, шиповник северного моря, первый поцелуй и все остальные, потому что я никогда не знала, какой считать первым, – все это стекало в чрево дракона и сливалось уже в клоаке Максима. Сенат и народ Рима, отныне я была его кровной частью. И частью всего, что произошло со мной в этом городе, со всеми его подлостями, и со всеми экс, и одиночеством, чуждостью. Он в самом деле подходил стихии нового века. Устройство моего города юности работало таким образом, что я всегда могла вспомнить спины своих друзей. Они уходили и постепенно уменьшались вдали. Мне нетрудно было вспомнить их и приближающимися, медленно вырастающими на горизонте. Расставание и встреча там не были неожиданными, но оказывались помещенными в перспективу ожидания и проекта, пусть время и не соответствовало пространству из-за его иллюзорности и множественности отражений. Но все-таки плоскость была главной базой существования, хоть она порой и оказывалась дверью, ведущей по ту сторону. В этом же месте сконцентрированного юга фигура другого могла вырасти перед тобой неожиданно, незаметно спустившись, поднявшись или обойдя, а может, просто действительно материализовавшись из ничего. Высотных точек было большое множество, и из любой из них выстреливали лестницы, иногда не угадываемые под густой листвой или цветами, что еще больше увеличивало эффект внезапности. Во всей полноте возвращалось ощущение непредсказуемости и неуправляемости бытия. Речь была не о судьбе, а скорее о случае, о мощном хаосе, стоявшем за занавесом все мое детство и выскочившем из табакерки перед концом прошлого века.
Народ общался и ел, Диего пожимал руки слушателям и то и дело посматривал поверх, сквозь людей, и мне показалось, что где-то в толпе, среди нас ходит высокое и дерзкое существо, тоже пришедшее на концерт своей памяти. Или, может, как богиня Ошум в террейро, она откликнулась на призыв. Как же гордилась она своим мальчишкой, как же отчаивалась, что больше не могла его защитить!
– Combatteva per te e batteva per te[147], – сказала о ней Катюша, обращаясь к Диего. – Отдавала тебе, отдавалась для тебя.
Лавиния – наше коллективное триольное остинато. И вот пошли уже слухи, что кто-то ее видел, Кармине сегодня расчувствовался и врал с три короба, а честная Джада вытирала глаза. Вот-вот уверится, что и она недавно видела Лавинию.
Ангел, Веселин и Петрика завели песню по-цыгански, и мне хотелось думать, что это была песня про Овидия.
Проезжали велосипедисты, низкорослые продавцы китайской мишуры с обручами на головах, на которых крепились уши дьявола, топтались вокруг, будто мелкие отражения Заммаэля – опекуна и протектора Рима. Вечером их уши зажгутся фосфоресцирующим светом. Бедняки, вынужденные переодеваться в черта, чтоб заработать в этой колыбели христианства.
Может быть, в этот день по парку бродил и Геракл, и все, что происходило сейчас с нами, как-то могло изменить его намерения. Вдруг он начал сомневаться и даже внезапное раскаяние притупило на мгновение его обоняние? Наган, на котором был соскоблен серийный номер, находился у следователя. Когда-то он получил его от органов, тогда уже невозможно было сказать им нет. Как будто его сердце не было с теми, кто стрелял в капитал. Любой настоящий римец был в душе аутсайдером, а Геракл им был во всем. Может быть, в самом деле можно было забрать свои показания. Пистолет он вложил в руку Вала, не думая, что тот выживет, а удар был случайный, Вал отлетел, как игрушка диаболо, но приземлился головой об угол железного сундука.
Еще немного о них: Чиччо, Флорин, Марио. Марио был героем, немного сонным, иногда похожим на сома, таким, который будет тащить на себе вьюк без единого стона, пока не грохнется. Доведет до дверей, попрощается, улыбнется и только потом позволит себе упасть бездыханным. Он был готов к собственному исчезновению во всех и во всем, чаще был тих, но иногда весел, как гуляка или мушкетер. Диего, Катюша, Оля…
А ведь она все так и стояла на небольшом возвышении с чьим-то аппендиксом в руках. Народ вокруг все-таки собирался. В конце концов было обещано чудо.
– Погодите, – закричала вдруг она, – стоп, стоп! Это не тот аппендикс! Погодите! – И она побежала ко мне.
Но хотя это был не мой, выбранный ею аппендикс, а принадлежал он кому-то неизвестному, чудо все-таки продолжалось. Гудели деревья, люди в парке, гудела земля – там в глубине пролегали новые города с улицами под незабвенными именами, и чудо продолжалось без конца
ПриложениеТексты, выбранные Диего для Реквиема
Orê Yeyê ô! Мать, спасибо тебе!
Ошум была очень красива,
Ошум была бурной,
безжалостной
божество рек, Ошум.
Разливалась
затопляла земли
Разрушала мосты
Omiro wanran wanran wanran omi ro! Вода бежит, звуча, как браслеты Ошум!
Ошум была матерью.
Нежной, веселой.
Ее украшенья из бронзы
ослепляли.
Если нравился кто ей, забирала себе:
Женщин прекрасных, детей, мужчин и стада.
По воде, что росла,
как желание —
ходили круги.
Водовороты,
воронки
омуты,
а потом вдруг прозрачность
звука,
шутка,
когда дитя играет лодочкой, сделанной из коры
и отражается.
И судьба его вырастает,
пока шепчет Ошум.
О, великая мать Ошум,
если ты вдруг захочешь
возвратить одно тело, жизнь одну,
отдать тело,
кровь, жизнь,
глаза, рот, голос
одной из твоих дочерей,
одной лишь из многих, но только одной,
обещаю тебе подарить множество украшений,
лакомств, цветов,
обещаю тебе подарить за это
свою жизнь
Не пытайтесь забыть меня.
Ибо я первая и последняя,
почитаемая и презренная,
я блудница и святая,
Я новобрачная и новобрачный.
Не глумитесь же надо мной
и не бросайте меня к тем, кто был убит в насилии.
Я жалостлива и жестока.
Я та, которая была ненавидима повсеместно,
и та, которая была всюду любима.
Я та, кого называют Жизнью,
И та, кого вы назвали Смертью.
Ибо множество есть привлекательного на свете
и мимолетных услад,
которые люди пробуют,
пока не станут уравновешенными
и не войдут в место своего успокоения.
И там они обнаружат меня
и будут жить
и больше не умрут.
Мошкара звезд
сплетения вен
оставляют тени и свет
на пластинках гигантского веера
падают парашюты
вулканы включаются
пущены в ход
у строителя много работы
хоть он рассеян и новичок
он ошибается
редко, но постоянно
это бывает утром и вечером,
и когда он идет и читает
он один только всемогущий
дрогнет рука
головоломка погрешности
вихрь
смерч
наводнение
ураган
землетрясение
это лишь пунктуация
в примечаниях.
Кто их будет читать?
Есть, конечно, любители
Камни границ фильтры решений
в тине трепыхаются части брошенной куклы
вынернет розовое лицо, взмах руки.
Быть ей утопленницей или все же
ее вынесет к берегу,
где у зверя сосцы с молоком набухают?
Сможет ли кукла стать полноценной убийцей
и говорить о любви?
Раскатайте клубок света