— Скажите, Ульянов, — начал прокурор медленно, задумчиво, — а третий снаряд вы тоже коленкором обклеили?
— Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.
— Но ведь всего было три снаряда?
— Не знаю. Уже чего не знаю, того не знаю, — улыбнулся Саша.
— Три, три, — сделал уверенный жест рукой Лютов. — У Генералова — раз, у Андреюшкина — два, у Осипанова — три.
— Разве только три? — повернулся Котляревский к ротмистру. — А у этих — у Канчера, Горкуна, Волохова — ничего не было?
— По-моему, три, — наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов. — Впрочем… Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?
Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже шевелились на голове своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в розовощеком взгляде отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.
«Комедианты, — подумал Саша, — дешевые комедианты. Неужели на такие же простейшие крючки попались Горкун и Канчер?»
— Я уже сообщил, — сказал он вслух, — что принимал участие в изготовлении только двух снарядов. Ни о каких других средствах нападения на царя мне ничего не известно.
— Позвольте, Ульянов, — скороговоркой зачастил Котляревский, — но ведь вы же знали лиц, которые должны были совершить покушение, то есть бросать снаряды?
— Да, знал.
— Сколько их было?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Но мы-то знаем, сколько их было! — неожиданно закричал пронзительным голосом прокурор. — Их было трое! Значит, и снарядов было три!
— Если вы все знаете, тогда нелепо продолжать эту комедию вопросов, на которые у вас уже имеются ответы.
— Вы должны сказать, кто изготовил третий снаряд?
«Хотите использовать мой ответ при допросе других товарищей? Нет, от меня вы не добьетесь того, чего я не захочу сказать сам. Напрасная затея».
Он вдруг обозлился на Котляревского. Тупица. Посредственность. Ничтожество. Не может отличить, кто ловится на его примитивные штучки, а кто и нет…
— Кто доставил к вам на квартиру азотную кислоту и белый динамит? — снова начал прокурор.
— Отвечать отказываюсь.
— Кому вы возвратили приготовленные снаряды?
— Отвечать отказываюсь.
— Кто вместе с вами набивал снаряды динамитом?
— Я это делал один.
— Но снарядов было три?
— Да, три.
— А вы сделали два?
— Два.
— Где же хранился третий снаряд?
— Не знаю.
— Вы также утверждаете, что вам было неизвестно число прямых участников нападения на государя?
— Да, неизвестно.
— Желаете показать что-либо об участии в вашем деле арестованного Андреюшкина?
— Нет, не желаю. Я устал. Прошу отправить меня в крепость.
— Генералова?
— Не желаю.
— Осипанова?
— Нет.
— А не могли бы вы объяснить, Ульянов, какая роль в организации покушения была отведена Иосифу Лукашевичу?
— Не могу объяснить.
— Но вам же знакома эта фамилия?
— Да, знакома. Это мой однокурсник по университету.
— Тогда в чем же дело?
— Я прошу отвезти меня в крепость.
— Я не понимаю вас, Ульянов, вы снова начинаете упорствовать.
«Молчать. Только молчать. И требовать отправки назад в камеру. Иначе не выдержат нервы. Потеряешь контроль над чувствами. И тогда возможны ошибки. А этого я себе не прощу…»
Ротмистр Лютов, потянувшись, хрустнув костяшками пальцев, поднялся из-за стола.
— Я думаю, что сегодня уже следует заканчивать вопросы, — сказал он дружелюбно, поглядывая на Сашу. — Александр Ильич устал, да ведь и мы тоже люди живые. Пора закусить, отдохнуть. Желудочный сок — он ведь не зря вырабатывается. Что там наука на этот счет говорит, Александр Ильич, а?
Саша молчал.
— Последний вопрос, — упрямо поджал губы прокурор. — На какое время было назначено покушение? Потрудитесь, Ульянов, назвать час. более точно.
— Ну откуда же ему знать об этом? — добродушно рассмеялся жандарм. — Ведь Александр Ильич у нас техник. Он покушениями не занимается. Он только бомбы динамитом набивает.
Ротмистр сделал знак писарям — вызвать конвой. Иванов и Хмелинский вышли.
— Между прочим, — Лютов положил Саше сзади руку на плечо, — товарищи ваши более разговорчивы и откровенны. Я, конечно, понимаю — принципы и так далее. Но ведь этак можно и в смешное положение попасть. Все говорят о вашей центральной роли в заговоре, а вы даже не хотите сказать, кто вам динамит привозил.
Вошел конвой.
— Расстаемся ненадолго, Александр Ильич, — разгладил Лютов усы. — Всего лишь до завтра. Подумайте о моих словах. Не надо усложнять жизнь себе, а заодно и нам. И помните о ваших братьях в Симбирске.
Когда Ульянова увели, Котляревский нервно встал, шумно отодвинул стул.
— Я удивлен вашей бестактностью, ротмистр, — обиженно заговорил он, собирая листы протокола. — Почему вы прервали мои вопросы? Ведь он уже начал раскрываться. Он подтвердил показания Канчера по поводу…
— А я удивлен вашей ненаблюдательностью, господин товарищ прокурора! — грубо оборвал Котляревского Лютов. — Он уже закрылся, ушел в себя, а вы все еще продолжали спрашивать о каких-то мелочах. Вы же знаете мнение государя: взяты мальчишки! Основные участники заговора на свободе. В любую минуту покушение может быть повторено!
Ротмистр грузно прошелся по комнате.
— Нужно нащупать их связи на свободе. Нужно дать понять Ульянову, что мы знаем об этих связях.
— Я полагаю, что все связи давно уже обрублены. По делу арестовано около восьмидесяти человек. Их организация полностью разгромлена.
— Когда казнили желябовцев, все тоже были уверены, что террористов в стране больше нет. Однако ровно через год Желваков и Халтурин убили в Одессе генерала Стрельникова. Вы знаете об этом не хуже, чем я.
Лютов поправил воротник мундира, дотронулся рукой до шеи.
— Если подобное повторится и сейчас, нам не простят этого никогда. Вот о чем нужно думать больше всего.
Котляревский молча перебирал листы протокола.
— Завтра он заговорит совсем по-другому! — Ротмистр сделал уверенный жест рукой. — Завтра он назовет новых участников заговора. Ему нужна ночь, чтобы решиться на это. И если он не дурак, то он понял сегодня, что нам от него нужно прежде всего. А он далеко не дурак, и мы с вами имели возможность убедиться в этом неоднократно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Александр Ильич, это третья наша с вами встреча, не так ли?
— Совершенно справедливо, господин ротмистр.
— У нас с вами друг от друга секретов нет, а?
— Какие уж там секреты…
— Поэтому о своем участии в деле нужно рассказывать обстоятельно и подробно…
— Я уже рассказал решительно все. Мне просто совершенно нечего добавить.
— Я перебью, ротмистр… Мы располагаем сведениями, Ульянов, что вы были одним из наиболее активных организаторов замысла на жизнь государя. Вы подтверждаете это?
— Нет, господин прокурор, не подтверждаю. Я вообще не был организатором замысла на жизнь государя императора.
— Ну, не организатором… как бы это найти нужное слово… Инициатором, да?
— Инициатором тоже.
— Не хотите ли вы сказать, что ваша роль в деле сводилась только к интеллектуальному участию?
— Приблизительно так и было.
— Но вы же организовали вступление в заговор no-скольких лиц, которые обвиняются сейчас по одному с вами делу?
— Я всего лишь несколько раз беседовал с некоторыми из обвиняемых.
— О чем?
— О многом… О ненормальностях существующего строя, например.
— Еще о чем?
— О тех путях, которыми этот строй должен быть исправлен.
— Какие же это пути?
— Пропаганда. Просветительская деятельность. Культурная работа.
— Пропаганда чего?
— Экономических идеалов.
— Господин прокурор, теперь я вас перебью… Александр Ильич, вот вы говорите: экономические идеалы, просветительская деятельность, культурная работа… А бомбы? Отравленные пули?
— Террор необходим, чтобы вынудить правительство к уступкам.
— К уступкам? В чью же пользу?
— В пользу наиболее ясно выраженных требований общества.
— Общество может требовать все, что угодно, стремиться к любым идеалам, но зачем же царя убивать? У него ведь семья, дети…
— Экономические идеалы, господин ротмистр, доступны только зрелому обществу. А эта зрелость достигается политическими свободами. В России же эти свободы отсутствуют полностью.
— Позвольте, но…
— Только при известном минимуме политических свобод целесообразна и продуктивна пропаганда экономических идеалов. Пока их нет, одни лишь бомбы и пули могут заставить правительство дать обществу эти свободы.
— Это программа вашей фракции?
— Нет, это мои личные убеждения.
— И эти убеждения вы неоднократно пересказывали своим товарищам по университету?
— Некоторым из них, господин прокурор.
— Склоняя их тем самым к участию в покушении на государя?
— Все участники покушения, насколько мне известно, пришли к убеждению о необходимости террора самостоятельно. Путем зрелого и продолжительного размышления.
— Но вы же не станете отрицать, Ульянов, что разговаривая о терроре с вашими однокурсниками, вы оказывали на них определенное влияние?
— Влияние это было ничтожно.
— Но оно могло ускорить намерения этих лиц вступить в террористическую фракцию?
— Очень незначительно. Я повторяю: все участники покушения действовали вполне сознательно и убежденно.
— Александр Ильич, мне хотелось бы немного поговорить с вами насчет Андреюшкина. Не возражаете?
— Отчего же? Пожалуйста.
— Скажите, динамит вы изготовляли только из азотной кислоты?