Он замотал головой из стороны в сторону, потом тряхнул снизу вверх, зажмурил глаза и резко открыл: перед ним расплывались красные, синие, зеленые круги.
Надо дописать. Найти последние силы и дописать. А то будет поздно. Надо найти последние силы…
«…Ввиду этого строгая централизация террористического дела нам кажется излишней и трудно осуществимой. Сама жизнь будет управлять его ходом и ускорять или замедлять его по мере надобности. Сталкиваясь со стихийной силой народного протеста, правительство тем легче поймет всю неизбежность и законность этого явления, чем скорее осознает оно все свое бессилие и необходимость уступок…»
Голова опустилась на стол. Перо выпало из руки.
Он провалился в сон, как в глубокий, бездонный колодец.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
— Александр Ильич, мы внимательно проштудировали вашу рукопись, которой вы дали наименование… э… э… «Программа террористической фракции партии «Народная воля». Я правильно излагаю?
— Правильно.
— Вы составляли программу в настоящий момент по памяти?
— Да, по памяти.
— Никакими вспомогательными источниками не пользовались?
— Разумеется. У меня все было отобрано при обыске.
— Скажите, Александр Ильич, а в какое время был приготовлен оригинал этой рукописи?
— Программа была принята сразу же после того, как фракция оформилась организационно.
— А точнее?
— Точнее не припоминаю.
— Я прошу извинения…
— Пожалуйста, господин прокурор…
— Ульянов, кто первый подал мысль о составлении программы?
— Мысль была общая.
— Ну, а все-таки? Чьей рукой были написаны первые фразы?
— Это не имеет никакого значения.
— Я повторяю свой вопрос: чьей рукой было начато составление программы?
— А я повторяю свой ответ: на мой взгляд, это не имеет никакого принципиального значения.
— Меня не интересуют ваши взгляды. Я требую точного ответа на поставленный мной вопрос.
— А меня мало интересуют ваши вопросы, господин прокурор. Какие бы точные они не были.
— Ульянов, вы забываетесь.
— Ничуть.
— Запамятовали степень своей вины перед отечеством?
— Нисколько.
— Запомните: я приложу все усилия, чтобы вы получили по заслугам. Полностью.
— Не сомневаюсь в вашем особом ко мне расположении.
— Господа, господа… Александр Ильич, ну зачем же нам ссориться? Ведь можно все выяснить спокойно, мирно…
— Господин ротмистр, я же просил вас, чтобы в дальнейшем меня допрашивали только вы один!
— Это оказалось невозможно. Служба-с.
— Во всяком случае, отвечать на вопросы этого монстра я больше не собираюсь.
— Господа, господа, я прошу вас!.. Александр Ильич, вы напрасно обижаетесь на прокурора…
— Я вовсе не обижаюсь на него. Я просто не могу дышать с ним одним воздухом.
— …совершенно напрасно. Вы же знаете, в свое время господин Котляревский пережил нервное потрясение. На него покушался Валериан Осинский. Вам, должно быть, рассказывали старшие товарищи?
— Да, рассказывали.
— Ну вот и прекрасно! А кто рассказывал-то?
— О чем?
— Да об Осинском.
— Ах, об Осинском… А кто такой Осинский?
— Александр Ильич, батенька мой, вы же только сейчас сказали, что вам рассказывали старшие товарищи по партии о покушении Валериана Осинского.
— Впервые слышу об этом от вас.
— Позвольте, но вы же только что подтвердили мое предположение: Это же ваши слова: «Да, рассказывали».
— Я сказал их по инерции, думая совсем о другом.
— Значит, вы никогда не слыхали такого имени: Валериан Осинский?
— Нет, никогда.
— Организатор «Земли и воли»? Учредитель Исполнительного Комитета?
— Нет, не слыхал.
— Александр Ильич, это наивно. Человек, находившийся в революционной среде, не мог не слышать имени Валериана Осинского.
— И тем не менее это так.
— Его повесили в Киеве… Извините, конечно, за неуместное напоминание.
— Сделайте одолжение.
— Так-таки и не слыхали? Ни разу?
— Представьте себе — ни разу.
— Странно, очень странно…
— Господин ротмистр, разрешите мне продолжить допрос?
— Прошу вас…
— Ульянов, ну, а что же все-таки побудило вас и ваших товарищей взяться за составление программы?
— Я не желаю отвечать вам.
— Давайте мириться, Ульянов. Это в ваших же интересах.
— А я с вами не ссорился.
— Отлично… Так какие же были мотивы? Вы все время ищете случая высказать теоретические взгляды вашей группы. Я предоставляю вам такой случай.
— Хорошо, я отвечу. Ни в одной из существовавших до нашего выступления революционных программ не подчеркивалось значение террора как способа вынуждения у правительства уступок. Ни в одной программе не давалось более или менее удовлетворительного объективно научного объяснения террора как столкновения правительства с интеллигенцией, неизбежного столкновения, так как оно выражает собой разлад, существующий в самой жизни и неминуемо переходящий, при известной степени обострения отношений, в открытую борьбу…
— Вы не сообщаете ничего нового, Ульянов. Все это уже есть в поданной вами рукописи.
— Я даю точный ответ, господин прокурор, на поставленный вами вопрос.
— Вы сказали, что в старых революционных программах не было достаточно научного объяснения террора… Вы хорошо знаете содержание этих программ?
— Относительно хорошо.
— А как же удавалось знакомиться с ними? Расскажите, если не секрет.
— Секрет, господин прокурор.
— Ну, а все-таки? Имели непосредственные связи с авторами или получали через третьи руки?
— И то, и другое.
— А подробнее?
— Мне не хотелось бы вмешивать в свое дело людей, не имевших прямого отношения к замыслу на жизнь государя.
— Скажите, Ульянов, а тех, кто доставлял вам знакомство со старыми революционными программами, удовлетворила программа, составленная вашей группой?
— В основном — да.
— А в частности?
— Были кое-какие мелкие разногласия.
— Какие же?
— Они касались некоторых организационных изменений в постановке террористического дела.
— Необходимость террора признавали все старые программы?
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Почему?
— Как член террористической фракции партии «Народная воля» я могу давать показания только о своей партии, только о своей фракции. Говорить о взглядах других революционных групп я не уполномочен.
— Вы говорили об изменениях в постановке террористического дела… Имелись в виду предполагаемые изменения или уже осуществленные?
— Я не считаю удобным обсуждать этот вопрос.
— Почему?
— Об этих изменениях ничего не говорится в программе.
— Скажите, Ульянов, а можно считать с ваших слов установленным, что накануне совершения террористического акта над высочайшей особой в революционной среде уже существовала теоретическая платформа для объединения всех антиправительственных сил?
— Можно.
— И инициатива создания этой общей платформы принадлежала вашей группе?
— Мы стремились к этому.
— Вы стремились объединить революционные партии?
— Мы стремились составить общепартийную программу, которая смогла бы объединить революционные партии.
— Ульянов, только откровенно… Вы рассчитывали, что террористический акт вызовет оживление в революционной среде?
— Безусловно.
— И прямым следствием этого оживления будет объединение всех революционных партий?
— Естественно.
— Но ведь другие партии не разделяли ваших идей о необходимости террора… Или разделяли?
— Вы повторяетесь, господин прокурор.
— Но вы же ничего не сказали об отношении других партий к террору.
— Я ничего не скажу об этом и сейчас.
— Да, от вас, видно, и в самом деле ничего не добьешься. Государь прав.
— Государь следит за ходом дознания?
— Протоколы всех допросов доставляются его величеству каждый день.
— И моего?
— Да, и вашего. Вас огорчило это?
— Наоборот, я польщен.
— Господин прокурор, разрешите мне задать несколько вопросов Александру Ильичу.
— Прошу, ротмистр.
— Александр Ильич, я хотел бы поговорить с вами очень и очень откровенно. Вы не возражаете?
— Нет.
— Дознание подходит к концу — очевидно, это наша последняя встреча с вами. Мы и так слишком затянули ваши допросы. Но мы все время преследовали, если вы заметили, одну и ту же цель.
— Я заметил это.
— Я попытаюсь сформулировать ее в таких выражениях, которые не оставили бы никаких кривотолков.
— Попробуйте.
— Видите ли, Александр Ильич, сравнивая вашу историю с предыдущим делом о цареубийстве (с делом Желябова, например), нельзя не обратить внимания на некоторые странности. Прежняя «Народная воля» была действительной партией — с десятками, если не сотнями членов, с оружием, типографиями, огромными средствами… Ваша группа выглядит, мягко говоря, менее значительной. Всего полтора десятка активных членов, три бомбы, один револьвер, случайное гектографирование. Но тем не менее называете вы себя фракцией целой партии… Здесь можно предположить два варианта: или вы переоцениваете, завышаете роль своей группы, совершенно необоснованно называя ее фракцией целой партии, или мы имеем дело пока еще только с незначительной ее частью…
— Господин ротмистр, я не подозревал о вашей склонности к анализу…
— Не перебивайте меня… Так вот, государь и все наблюдающие за дознанием лица склонны предполагать, что ваша фракция, сплошь состоящая, кстати сказать, из студентов, не является самостоятельной, а тесно связана со старым народовольческим подпольем и действовала под его непосредственным руководством.
— Я еще раз польщен.
— Как вы могли заметить, в течение всего дознания мы с прокурором делали неоднократные попытки подвести вас к разговору об этой связи и облегчить вам начало этого разговора. Собственно говоря, в этом и заключалась та цель, о которой я говорил.