Высокий, гулкий зал. Мраморная колоннада. Фронтоны. Портики. Фигурные окна. Лепные карнизы. Сводчатые потолки. Люстры. Бра. Барельефы. Настенные росписи, изображающие равенство всех перед судом, а суда — перед законом.
Суд. Особое Присутствие Правительствующего Сената. Высшая судебная инстанция империи. Лучшая зала для правосудия в Санкт-Петербурге. Самое величественное помещение.
Античность. Готика. Классицизм. Торжество геометрии и искусства. Смешение стилей: сурового, мужественного — дорического, стройного, изящного — ионического, просветленного коринфского с элементами эллинизма.
И Справедливая Женщина с завязанными глазами — Фемида. Богиня правосудия. Стоит в высокой белой нише с чашами весов в руках. Кроткая, мудрая, женственная.
А по обеим сторонам кроткой богини — двое городовых. Судебные приставы. Усы — вразлет, бороды — настежь. Ремни, портупея. Густой завес крестов и медалей поперек мундиров.
Напротив — портрет. Два с половиной метра в ширину, восемь — в высоту. Парус, а не портрет.
И человек, изображенный на парусе во весь рост, не просто человек, а…
Мы, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Грузинский, Царь Херсонеса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский и иные низовские земли Повелитель; Кабардинские земли и Армянские области Обладатель, Черкасских и иных Горских Князей Наследный Государь; Наследник Норвежский, Герцог Шлез-виг-Голштинский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая…
Вот кто изображен во весь рост на двадцати квадратных метрах парусной холстины.
Александр Александрович Романов, по прозвищу «Мопс». Семейный человек. Отец пятерых детей. В любимом преображенском мундире. С лентой ордена Андрея Первозванного через плечо. В сапогах.
— …Подсудимый Ульянов, подойдите ближе к барьеру.
«Какие нелепые слова, — думал Саша, — мы, Александр Третий, обладатель и повелитель, царь польский, царь смоленский… Ведь это же абсурд, пустота, за этим ничего нет, никакого реального содержания!»
— …Ульянов, вы слышите меня?
Саша перевел взгляд на кресла сенаторов. Председатель суда первоприсутствующий сенатор Дейер, перегнувшись через стол и изломав золотое шитье мундира, вопросительно смотрел на странного подсудимого, который вот уже несколько минут пристально разглядывает портрет царя, не обращая никакого внимания на его, первоприсутствующего, вопросы.
Что же с ним происходит, с этим Ульяновым? Почему он так долго смотрит на царский портрет? Угрызения совести?.. Прекрасно. Значит, подсудимый в подавленном состоянии. А это всегда помогает правильно вести судебное заседание.
— Ульянов, вы слышите меня или я должен посылать вам свои вопросы в письменном виде с нарочным?
— Я слышу вас, господин сенатор.
— Подойдите ближе к барьеру.
Дейер сделал приглашающий жест рукой.
Саша шагнул вперед, твердо взглянул в публику. Все те же лица: генералы, чиновники, сановные дамы. Несколько физиономий неопределенного вида. И мама… В самом последнем ряду, с краю, возле прохода.
— Подсудимый Ульянов, — голос Дейера звучал под сводами высокого зала торжественно и строго, — вы признаете себя виновным по существу предъявленных вам обвинений?
Саша посмотрел в последний ряд. В маминых глазах — тоска, мука, мольба, надежда… Но чем он может облегчить ее горе сейчас? Чем может помочь ей, стоя один на один против этих расшитых золотом сенаторов — членов суда, этих словно нарочно подобранных мордастых сословных представителей? (Подсудимых вводили в зал судебного заседания для допроса по одному.)
— Ульянов, вы что, плохо слышите? У вас плохо со слухом?
— Я признаю себя виновным по существу предъявленных мне обвинений.
Черная наколка на белой маминой голове дрогнула и наклонилась.
Первоприсутствующий устроился поудобнее в кресле, переложил на столе перед собой бумаги с места па место.
— Вы были в Петербургском университете? — Голос Дейера звучал теперь уже менее строго и даже несколько снисходительно.
— Да, я был в Петербургском университете.
— Уже на четвертом курсе?
— На четвертом курсе.
— Несмотря на ваши молодые годы?
— Да, я был на четвертом курсе.
— Вы кончили курс в Симбирской гимназии?
— Да, в Симбирской гимназии.
— Ваши братья в настоящее время тоже обучаются в Симбирской гимназии?
— Да, они обучаются в той же гимназии.
— Имеете матушку?
Легкий шелест в публике — сановные дамы с любопытством лорнировали одиноко сидящую у входных дверей немолодую женщину в темном платье.
И вдруг Саша увидел, как черная наколка на белой маминой голове поднялась вверх. Мама смотрела на него сквозь шелестящий, любопытствующий, шушукающийся зал твердыми, ясными, добрыми глазами.
«Мужайся, мужайся, — прочитал он в ее взгляде, — будь самим собой, не думай сейчас ни о чем, кроме как о своем достоинстве и своих убеждениях».
Саша положил руки на барьер, стиснул пальцами деревянные перила и почувствовал, как все внутри у него мускулисто подбирается и сжимается в уверенную, надежную пружину.
— Да, у меня есть мать, — неожиданно громко даже для самого себя и почти вызывающе сказал он, и зал, и все члены суда, привлеченные этой необычной интонацией, с шумом повернулись теперь уже в его сторону. — Да, у меня есть мать, — продолжал Саша, — вдова действительного статского советника Ильи Николаевича Ульянова, бывшего директора народных училищ Симбирской губернии, Мария Александровна Ульянова.
Пауза, разлившаяся по залу внезапной тишиной, не собрала ни в первую, ни во вторую секунду ни единого звука. Только усато сопели около незрячей Фемиды мамонтообразные судебные приставы.
Первым нарушил тишину Дейер. Погладив пальцами подбородок, он взглянул на Сашу, прищурился.
— Скажите, подсудимый, в гимназии вы содержали себя на свои средства?
— Нет, в гимназии я содержался на средства отца.
— А в университете?
— Тоже… Впрочем, одно время я имел урок, который давал мне некоторые средства, но это длилось недолго.
— Значит, и в гимназии, и в университете вы содержались на средства своих родителей?
— Да.
— У вас большое семейство?
— Семеро.
Дейер удовлетворенно, как будто он выявил только что такие факты, о существовании которых до этой минуты никому не было известно, откинулся на спинку кресла.
Сидевший справа от него подслеповатый сенатор Ягн, испросив предварительно у председательствующего разрешения, вопросительно направил на Сашу лорнетку.
— Значит, в Петербурге, Ульянов, вы уже четыре года?
«Что ж, он спал все время до этого? — подумал про себя Саша и усмехнулся. — Впрочем, сенаторское кресло, особенно здесь — под сенью окруженной городовыми Фемиды, вполне подходящее для сна место».
— Да, я уже четыре года в Петербурге.
— И что же, все эти четыре года старались навербовать себе сообщников? Или все-таки первые годы провели в учении?
Голос Ягна был старческий, въедливый, дребезжащий.
— Все четыре года, проведенные в Петербурге, я занимался теми науками, для которых поступил в университет. Свидетельства о моем участии в занятиях, скрепленные ведущими профессорами естественного факультета, вы легко обнаружите в материалах дела, господин сенатор.
— Все ваши профессора, несмотря на оказанную им высокую честь воспитания юношества, совершенно не справляются со своими обязанностями!
— Что же касается до вербования сообщников, — продолжал Саша, не обращая внимания на гневную филиппику расшитого золотом старца, — то я этого не делал и в последнее время.
— У вас больше нет вопросов? — Дейер наклонился к самому уху Ягна.
— У меня есть вопросы.
Сенатор Окулов — плотный, с седым бобриком коротко остриженных волос, с вислыми щеками — сверлил Сашу злыми маленькими глазами:
— Объясните суду, Ульянов, как вы попали в кружок? Кто был посредником?
— В этом деле не было никаких посредников.
— Вы знали, где живет Говорухин?
— Знал.
— Часто бывали у него?
— Часто.
— Говорухин жил вместе со Шмидовой?
— Да.
— Шмидова была с ним в таких отношениях, что могла знать все, что делает Говорухин?
— Нет, совсем не в таких отношениях. Они были просто соседями по квартире. Говорухин не доверял ей никаких своих дел.
— Вы утверждаете это?
— Утверждаю.
— А вам никогда не случалось, придя на квартиру Говорухина и не застав его дома, оставить что-либо Шмидовой для передачи Говорухину?
— Нет, не случалось.
Окулов, сделав какую-то пометку в своих бумагах, кивнул седым бобриком председательствующему, как бы говоря, что у него вопросов больше нет.
Дейер посмотрел на сидящих с обоих краев сенаторов: налево, на Бартенева (тот покачал головой — вопросов нет), и направо, на Лего (у Лего вопросов тоже не было), после чего начал задавать вопросы сам.
— Скажите, подсудимый, какого числа уехал за границу Говорухин?
Двадцатого февраля.
Саша посмотрел на маму. Она снова сидела, опустив голову, держа около рта носовой платок. Бедная мама, зачем ей сидеть здесь и слушать все эти крючкотворные вопросы давно уже выживших из ума сенаторов, единственная цель которых — увеличить степень вины второстепенных участников дела: Шмидовой, Ананьиной, Пашковского, Пилсудского, Сердюковой, Новорусского.
— Ульянов, из материалов дела следует, что провожали Говорухина за границу именно вы?
— Да, провожал Говорухина я.
— Почему Говорухин уехал за границу?
— Вследствие того, что он был причастен к замыслу на государя.
Саша взглянул на царский портрет. Курносое лицо Александра III было откровенно тупо… «И что за рабская привычка называть государем этого посредственного, ничтожного человека?..»