какой стремительностью Маргарета кинулась к открытке, и призналась, что уже ее прочла. Ну-ка, что же там? Маргарета пробежала глазами несколько строчек и положила ее обратно. Значит, ей не придется встречать Рождество в меблированных комнатах: Кристина собирается на Рождество в Вадстену. Спрашивает, не хочет ли Маргарета поселиться с ней вместе в монастырском пансионе? И встретить Рождество с Тетей Эллен, в приюте?
В последнюю неделю адвента она отнесла в ломбард кольцо с белыми камешками и — поколебавшись — свой предпоследний золотой браслет. Кольцо оказалось дороже, чем она предполагала. Засунув деньги в карман кроличьей шубки, купленной ей Марго в прошлом году, она вышла в город и много часов проходила по Авеню, пока наконец не нашла превосходные подарки. Шаль ручной вязки из «Рукоделья» для тети Эллен. Кожаные перчатки на меху для Кристины. И розовая кофточка из нежнейшей ламы для Биргитты.
И только сев в поезд, сообразила, что Биргитта наверняка не станет встречать с ними Рождество.
И все-таки Рождество, как положено, стало праздником примирения. На вокзале ее встретила совсем иная Кристина, непохожая на ту, с которой она рассталась на перроне в Норчёпинге. По-прежнему бледная и тощая, она казалась уже не больной, а — Маргарета подбирала слово — какой-то... подсеребренной. Теперь Кристина очень подошла бы к усадьбе Марго. Может, свести их друг с дружкой? Чтобы Кристина летом подрабатывала сентиментальной барышней в усадьбе на Бровикене и сидела бы там все лето с вышиваньем перед старинным, до полу, французским окном, олицетворяя собой духовность.
Их комната в монастырском пансионе и вправду оказалась настоящей кельей: неяркая лампа под потолком, две узкие кровати с визгливыми пружинами и распятие на стене. За узким окном стоял уже непроглядный сумрак, хотя был еще ранний вечер, снег кружился в свете одинокого фонаря на Страндпроменаден, а на заднем плане мерцали черные воды Веттерна. Маргарете вдруг захотелось плакать: прижавшись лбом к стеклу, она старательно смаргивала слезы. И все без толку, ей пришлось так стоять долго-долго, пока она, осторожно вытерев пальцем щеку, наконец решилась обернуться. Кристина ничего не заметила. Она с увлечением распаковывала Маргаретины вещи и вешала их на проволочные плечики. Как мама. Или настоящая старшая сестра.
— Я, собственно, думала, что мы заберем ее домой, — сказала она, оправляя рукой белую блузку. — Что мы отметим Рождество дома в Мутале, в точности как раньше. Ее бы отпустили на несколько дней, тут нет ничего такого... Но Стиг Щучья Пасть уже сдал дом, а всю мебель отправил на хранение на склад. Все-таки он к ней так добр!
— Но представляешь, если она выздоровеет? Где ей тогда жить?
Кристина повернулась и посмотрела ей в глаза:
— Тетя Эллен не выздоровеет никогда. Разве ты не понимаешь?
Лицо Маргареты дернулось.
— Но ведь бывали чудеса...
— Нет, — отрезала Кристина, — никаких чудес не было. Никогда.
Кристина предусмотрела все до последней мелочи. Она заблаговременно, еще за месяц до Рождества, переговорила с заведующей приютом и получила разрешение устроить отдельный рождественский стол в комнате Тети Эллен, а также заручилась позволением монахинь пользоваться по вечерам гостиничной кухней. Накануне сочельника спать она легла только в четыре утра, однако вид у нее был ни капельки не усталый, когда она, открыв холодильник, с торжествующим видом продемонстрировала свои кулинарные произведения: рыбная запеканка и маринованная селедка в баночке, ветчина и тефтели, красная капуста и запеченные свиные ребрышки, студень, миндальные трубочки и имбирное печенье. Плюс закуплены готовые деликатесы — сыры и печеночные паштеты, сосиски и солодовый хлеб. Все разложено и упаковано в маленьких формочках и пакетах из вощеной бумаги.
— О, — рассмеялась Маргарета. — Прямо рождественский стол Тети Эллен. В миниатюре...
Кристина рассмеялась в ответ:
— Вот именно. Я решила, в этом году у нас будет кукольное Рождество.
И Тетя Эллен засмеялась, когда они явились со своими корзинками: она даже стала больше похожа на себя прежнюю, один раз ущипнула Маргарету за щеку и назвала дурехой, другой — нахмурилась и велела Кристине есть как следует, чтобы у нее наконец наросло мясцо. Сиделки помогли ей украсить комнату к празднику: в конической вазе, принадлежащей ландстингу, стояло несколько еловых веток с шариками, а на подоконнике горели три свечки — в подсвечнике, позаимствованном из терапии. Когда же подошло время дарить подарки, она смутилась и забормотала:
— Если б меня руки слушались, как раньше, — пролепетала она невнятно, пока Маргарета разворачивала предназначенный ей сверток, — я бы сделала для тебя что-нибудь красивое...
Маргарета с нежностью разглядывала подарок — скромное колье из некрашеных деревянных палочек и шариков, чередующихся в прихотливом узоре.
— Но оно очень красивое, — сказала она, натягивая колье через голову. — Ужасно красивое!
Кристина, кивнув, стиснула свой сверток:
— Очень идет к этому платью. А на черном вообще будет изумительно.
Она развернула упаковочную бумагу: пара вязаных прихваток для кастрюль.
— Я только осенью научилась вязать крючком. — Тетя Эллен улыбнулась своей кривой улыбкой. — Это можно делать и одной рукой. Следующим номером будет покрывало...
— Чур мне желтое, — засмеялась Маргарета.
Что-то блеснуло в Кристининых глазах.
— А мне — розовое!
Тетя Эллен долго держалась, но ближе к десяти заметно устала. И не возражала, когда Кристина и Маргарета сняли с нее платье и надели ночную рубашку, и явно была довольна, когда потом они сидели по обеим сторонам ее кровати. Когда она уснула, они осторожно отодвинули стулья и прокрались по коридору в буфет для персонала. Пока Кристина наливала воду в мойку, Маргарета искала полотенце.
— А чем, по-твоему, сейчас занимается Биргитта? — спросила она.
Кристина пожала плечами:
— Не знаю. Надо думать, тем же, чем обычно.
Маргарета аккуратно поставила перед собой первую вытертую тарелку.
— Но не в такой же вечер... А?
Кристинин голос звучал по-прежнему тихо, но тон сделался резким:
— Кто знает, чем такие занимаются на Рождество? Кто знает, чем они вообще занимаются? Я не хочу об этом говорить. Противно!
Когда они вышли на улицу, все еще шел снег, мороз щипал Маргарету в просвет между кроличьей шубкой и сапогами. Кристина конечно же оделась куда разумнее; пальто у нее было длинное, ниже колена, да еще перед выходом она поддела рейтузы. Маргарета не сразу осмелилась задать вопрос, который мучил ее уже целый час:
— А мы пойдем к ночной мессе?
Кристина недоуменно уставилась на нее, натягивая свои новые перчатки. Они отлично ей подошли — и по размеру, и по цвету.
— Нет, — ответила она. — А зачем?
Потому что мне это нужно, думала Маргарета уже позже, лежа на скрипучей монастырской кровати.
Потому что моим глазам нужны изображения святых и горящие свечи, потому что внутри у меня пусто-пусто и я хочу наполниться ревом органа и пением псалмов, потому что хочу простить и быть прощенной...
Она зажмурила глаза, вспоминать не хотелось. Надо выкинуть все это из головы, так чтобы через несколько лет, вспоминая об этой осени, она не могла бы припомнить ничего, кроме учебы и симпатичной квартирной хозяйки. И как бы она ни напрягала память, чтобы в мыслях не всплыло бы позора... Это произошло, как только она поступила в университет, и стыд был таким тяжким, что парализовал ее, что она — шумная, хохочущая, вечно кокетничающая Маргарета — не смела заговорить с однокурсниками, что она вместо их праздников и вечеринок в одиночестве слонялась по улицам, вдавив правый кулак под ложечку... Забыть, забыть о том, как она оборачивалась и глядела в глаза незнакомых мужчин, когда те с нею заговаривали. И как она трижды шла за ними следом и молча делала то, что им хотелось.
Могла ли она даже сквозь густую темноту кельи прошептать об этом Кристине? Могла ли она рассказать ей, как стояла на каких-то задворках, спустив трусы до колен и прижавшись щекой к щеке незнакомого мужчины? Как в кинозале она раздвинула ноги под чьими-то шершавыми пальцами? Как она молча пошла за безымянным незнакомцем в дешевые меблированные комнаты? О том, что она ощущала некое облегчение, покуда все это происходило, а потом захлебывалась отчаянием и сама влепляла себе пощечину — в наказание за несбывшийся душевный мир и покой, за то, что никому она не нужна дольше чем на какие-то минуты?
Нет. Этого она никогда не смогла бы рассказать. Кристине во всяком случае. Но, может быть, Биргитте.
Тону, думала она. Спасите меня кто-нибудь!
Кристине нужно было возвращаться в Лунд уже на третий день Рождества, чтобы сдавать зачеты, начинался новый семестр. Маргарета проводила ее на вокзал, они поспешно обнялись на прощание и пообещали друг другу писать и видеться чаще.
Потом Маргарета пошла в приют, рождественский снег стал дождем и лужами, и Тетя Эллен закивала ей в ответ на предложение погулять. В те дни у них было множество прогулок, Тетя Эллен соскучилась по свежему воздуху, и ее не пугал ни моросящий дождь, ни пронизывающий ветер. Она все больше становилась прежней собой; во второй половине дня они ходили в кондитерскую на Рыночной площади, где Маргарета должна была молча стоять у кресла, покуда Тетя Эллен общалась с тетками за прилавком и допрашивала их относительно всех ингредиентов каждой булочки и пирожного. За день до встречи Нового года она заказала гигантский торт и, несмотря на зарядивший с утра мелкий дождь, настояла на том, чтобы отправиться за ним самой. И поскорее! Персонал обычно пьет кофе в четыре часа, и к этому времени торт должен быть уже на столе. На обратном пути она, съежившись в своем кресле, ворчала, чтобы Маргарета обходила булыжники, а то торт совсем расползется в коробке. Маргарета смеялась. Пальцы у нее онемели от холода, а кроличья шубка слиплась и отяжелела от дождя, но от знакомого ворчания Тети Эллен делалось теплее.