Тетя Эллен после явления Астрид тоже переменилась. Она все чаще подымала взгляд от работы и устремляла его на Кристину, но не улыбаясь и ничего не говоря. Да еще завела в доме новый порядок: девочкам больше не разрешалось подходить к телефону и бегать к ящику за почтой. Все это Тетя Эллен делала сама. Причем некоторые письма она вскрывала прямо в саду, хотя еще стояла зима и было холодно. Кристина все это видела в окошко из кухни: нахмурившись, Тетя Эллен разрывала конверт, проглядывала письмо, а потом шла прямиком к мусорному баку и выбрасывала.
Только Маргарета осталась такой, как была. Казалось, она не замечала ни перемен, ни тайн, внезапно появившихся в доме. Она по-прежнему при каждом удобном случае терлась возле Тети Эллен, как балованная кошка, и по-прежнему изводила Кристину, подробно пересказывая ей каждую прочитанную книгу. Она словно бы не заметила даже, что Стиг Щучья Пасть стал захаживать все чаще и всегда поздно вечером, когда девочкам было уже пора спать.
Но Кристина это заметила. Вечер за вечером она лежала в своей кровати в пустой комнате, широко раскрыв глаза и вслушиваясь в его рокочущий голос, доносящийся с кухни. Он рокотал непрерывно, Тетя Эллен почти ничего не говорила.
Уговоры. Да, наверняка. Стиг Щучья Пасть пытался уговорить Тетю Эллен сделать что-то, чего той совсем не хотелось. На Кристину волной нахлынула дурнота от этой мысли, и надо было срочно что-то предпринять, все, что угодно, лишь бы узнать, о чем они там говорят. Очень осторожно она спустила на пол босые ноги, потом встала и беззвучно прокралась в прихожую.
– Что нам нужно – так это долгосрочное решение проблемы, – изрек Стиг Щучья Пасть, издав прихлебывающий звук, стало быть, Тетя Эллен угощала его кофе. – А детский дом никак не может быть долгосрочным решением. По крайней мере, для данного случая.
Кристина затаила дыхание. Неужели ее отошлют обратно? Внезапно ей страшно захотелось писать. И более того, она описалась. Как она ни сдерживалась, по левой ноге уже потекла струйка. Кристина рванулась в уборную, но не успела закрыться.
Дверь все еще была открыта, когда Тетя Эллен и Стиг Щучья Пасть минутой позже вышли из кухни посмотреть, кто это там ходит. Кристина закрыла глаза от стыда. Она не хотела, чтоб они увидели ее сидящей на унитазе, с натянутой на коленки ночной рубашкой, но не могла встать и закрыть дверь, потому что боялась замочить весь пол.
– Ты не спишь? – удивилась Тетя Эллен.
А позади нее мелькнуло улыбающееся лицо Стига.
– Слушай, Маргарета, – сказал он. – Что ты скажешь, если у тебя появится еще одна сестренка?
– Вообще-то это Кристина, – заметила Тетя Эллен.
А днем позже на пороге Тети Эллен уже стояла Биргитта.
Кристина не могла тогда решить для себя, красива эта девочка или нет, как-то в ней совмещалось и то, и другое. Волосы были у нее почти белые и кудрявые, глаза – совершенно круглые, а изгиб выпяченной в гримаске верхней губы явственно напоминал лук Амура. Она была бы похожа на куклу, если бы не грубое, какое-то топорное телосложение. Ноги – как палки, икры без малейшего намека на округлость, торчащий вперед живот, кисти рук – широкие и короткие. Кожа на шее отличалась от лица своим цветом. Серым. Кроме того, из ноздри текла зеленоватая струйка, а кончики пальцев над обкусанными ногтями были такие красные и распухшие, что просто физически чувствовалось, как они болят.
– К маме хочу, – сказала Биргитта. Фраза была детская, но голос, которым она ее произнесла, – вовсе не девчачий, а глуховатый и низкий, почти мужской.
– Будет, будет тебе, – сказала тетка из комиссии по делам несовершеннолетних, пришедшая вместе с ней. – Ты же знаешь, маме нужно отдохнуть.
– Без меня она не сможет отдохнуть. Ведь это я о ней забочусь…
Тетка из комиссии, растерянно улыбаясь, наклонилась расстегнуть ей куртку.
– Ну конечно, деточка, я знаю, что ты так думаешь. Но маме нужно отдохнуть как следует, поэтому она попросила нас о тебе позаботиться…
Биргитта с подозрением покосилась на нее, а потом, шмыгнув носом, сунула в ноздрю указательный палец. Тетка из комиссии отдернула руку, и в следующую секунду пуговица уже снова была застегнута. На миг в прихожей Тети Эллен сделалось совершенно тихо. Все уставились на пуговицу – Маргарета и Кристина, тетка из комиссии и Тетя Эллен. А Биргитта смотрела на них всех, переводя взгляд с одного лица на другое. Когда осмотр завершился, она зажмурилась и втянула в себя воздух, это напоминало глубокий вздох. Совершенно непроизвольно Кристина с Маргаретой тоже вздохнули: словно ветерок пронесся по прихожей Тети Эллен.
Секундой позже Биргитта снова открыла глаза. В них что-то блеснуло, она круто повернулась и бросилась к двери.
В дверь Кристининого кабинета стучат, слышится такое робкое «тук-тук-тук», что на миг кажется, будто бы тот самый замерзший воробышек с кормушки Тети Эллен пролетел сквозь время и оказался в коридоре поликлиники. Но телу хватает здравого смысла немедленно обеспечить себе необходимое алиби. Одним проворным движением Кристина поворачивает лампу и винтовое кресло в сторону компьютера – она просто заносит информацию в историю болезни.
– Да, – откликается она как можно равнодушней.
– Простите, пожалуйста, – слышится нерешительный голосок. Это Хелена, медсестра.
– Сейчас я всех приму… – говорит Кристина, не отрывая взгляда от дисплея.
– Да нет, – смущается Хелена. – Всего-то пять минут прошло…
Кристина круто разворачивается в своем винтовом кресле лицом к двери.
– А что такое?
– Да Хубертссон…
– Что с ним?
– Что-то такое странное. А еще из приюта звонили, там у кого-то из его пациентов сильнейший эпилептический припадок.
– Да?
– А Хубертссон… Он… с ним невозможно разговаривать.
Кристина поправляет очки.
– Он что, выпил?
Хелена прямо извертелась от неловкости, она в поликлинике – первый адвокат Хубертссона, наседка без цыплят, готовая терпеть любые выходки и капризы Хубертссона ради сомнительного наслаждения – взять его под свое белое крылышко, когда тому плохо.
Кристина встает и засовывает руки в карманы халата. Ее это раздражает. Уже не первый раз Хелена считает, будто с Хубертссоном творится что-то странное, но упрямо отказывается принять Кристинину версию – что странности могут объясняться хорошо припрятанной бутылкой виски. А может, еще и сильной аллергической реакцией на таблетки от кашля – от Хубертссона обычно здорово разит смесью ментола со спиртом как раз тогда, когда, по мнению Хелены, с ним творится что-то странное. И в этих случаях Кристине приходится принимать кроме своих еще и его больных.
– Где он?
– У себя в кабинете.
Проходя через приемную, Кристина мысленно прикидывает: три пациента, из них один ее, а два других, по-видимому, Хубертссона. Стало быть, обеда ей сегодня не видать.
Дверь в кабинет Хубертссона приоткрыта. Как только что сама Кристина, он выключил все лампы и теперь сидит глядя в окно – как только что глядела она. Вот только смотрит он не на стоянку – его взгляд устремлен на желтый фасад приюта. Кристина, взявшись за спинку его винтового кресла, разворачивает Хубертссона лицом к себе и заглядывает в глаза:
– Что случилось?
Лицо у него еще серее, чем было утром, лоб влажный. Кристина повышает голос:
– Тебе нехорошо?
Он молча делает предостерегающий жест.
– Ты выпил?
Взгляд у него чуть блуждает, голова трясется. Она наклоняется над ним, потягивая носом. Нет, ничем не пахнет – ни виски, ни ментолом, ни даже вчерашним перегаром.
– Ты сегодня что-нибудь ел?
В ответ он издает слабый звук, который можно понимать как угодно. Кристина кладет руку ему на лоб. Лоб не просто влажный, он взмок от пота.
– А инсулин? Колол сегодня?
Он бурчит что-то неразборчивое, веки чуть подрагивают. И тут становится совершенно ясно, что с ним. Инсулиновая декомпенсация. Гипогликемия. Вообще-то странно. Хотя образ жизни Хубертссона далек от того, что сам он проповедует пациентам-диабетикам, однако гипогликемии он обычно ловко избегает. И, выходя из квартиры, не забывает сунуть в карман брюк несколько кусочков сахару.
– Быстро, – командует Кристина Хелене через плечо. – Будем вводить бета-глюкозу. Готовьте инъекцию…
И прямо-таки ощущает Хеленино облегчение. Все медсестры такие. Почти все обожают, когда решение принимается за них, а им остается только принести шприц. Пока Хелена готовит инъекцию, Кристина сама берет пробу крови. Взяв лапищу Хубертссона, она колет ему палец и прижимает к тестовой полоске. Все сразу становится ясно: содержание сахара в крови – на нижнем пределе.
Теперь обе работают молча и сосредоточенно, не глядя друг на друга. Хелена наклоняется над Хубертссоном и наполовину стягивает с него белый халат, закатывает правый рукав и закрепляет манжету поверх локтя. Кристина кончиками пальцев тихонько разминает кожу, чтобы вена выступила как следует. Когда игла входит внутрь, Хубертссон делает резкий выдох. И пока Кристина медленно-медленно отжимает поршень шприца, он открывает глаза и говорит совершенно ясным голосом:
– Дезире.
– Биргитта, Маргарета и Кристина. – Тетка из комиссии по делам несовершеннолетних издала вежливый кудахчущий смешок. – Не хватает только маленькой Дезире, а то у вас тут был бы прямо дворец Хага…[12]
– Дезире – из говна пюре, – отозвалась Биргитта. Она сидела на полу кухни после того, как тетка из комиссии затащила ее обратно с крыльца, и не желала сдвинуться с места. Тревога шевельнулась у Кристины в животе: этой новенькой надо бы понимать, что она уже большая и не должна сидеть на полу, выкрикивать, как маленькая, нехорошие слова, – а должна подняться и сесть как следует за стол, чтобы пить морс с булочкой, как Кристина и Маргарета.
– Дезире – из говна пюре, – повторила Биргитта. – Фрёкен Навоз-и-Понос, герцогиня Из-Говна-Пюре-фон-Сракен…