Маргарета чувствует, как верхняя губа у нее сама собой поджимается. Надолго же ее хватило! Обычно ей достаточно было провести четверть часа в обществе Биргитты, как она поджимала губы, не хуже Кристины. А теперь вон вытерпела целых полчаса.
– Мы только поедим, и все.
Биргитта взмахивает руками, будто защищаясь:
– А я разве что сказала? Извиняюсь тогда. Извиняюсь за все.
В ресторанчике почти никого нет, однако официант не сразу подходит к их столику у окна. Биргитта меряет его оценивающим взглядом – молоденький брюнет в ослепительно-белой рубашке. Он в ответ бросает снисходительный взгляд и, заложив руки за спину, отворачивается к окну.
– Да? – произносит он затем повелительным тоном.
– Мы хотели бы сначала посмотреть меню, – заявляет Маргарета, напустив на себя высокомерие. – И будьте любезны принести его сию минуту.
– И пару крепкого пива, – встревает Биргитта. – Чтоб было чем горло промочить, пока мы решаем.
Маргарета со вздохом откладывает принесенное меню в сторону.
Пора бы уж научиться. За эти годы перенесено уже достаточно приступов острой благотворительности, можно бы и усвоить, что никакая помощь Биргитте не остается безнаказанной. Об этом, собственно, можно было догадаться уже после того, самого первого раза. Хотя, если честно, тогда она искала Биргитту не с целью помочь ей, – она сама тогда нуждалась в помощи.
Марго потеряла к ней интерес спустя несколько недель после студенческих экзаменов. Она что-то прослышала про заброшенное поместье на берегу Бровикена. Четырнадцать комнат! Расписной потолок! Собственный теннисный корт! – а с тех пор как Маргарета категорически отказалась бросить занятия археологией в университете Гётеборга и превратиться в томную барышню из поместья, Марго могла сутками с ней не разговаривать. Разумеется, она по-прежнему накрывала стол на троих, но когда ей случалось передавать Маргарете соль или молоко, движения ее делались какими-то деревянными и дергаными. Теперь она полностью сосредоточилась на Генри. Ее мечта о поместье стала лазерным лучом, нацеленным ему в лоб.
Особого неудовольствия у Генри эта ее причуда не вызывала, хотя он долго бурчал, что бабы дуры, ничего не смыслят в делах. Но с другой стороны, и слепая курица иной раз найдет зерно, и эти руины не такое уж плохое капиталовложение, при условии, что Марьит не станет соваться в реставрацию. Со строительной фирмой он будет иметь дело сам, Марьит может выбирать только цвет ковров, а насчет остального пусть помалкивает. Марго усердно кивала. Конечно! Но можно она закажет поездку в Лондон на август? Тогда она сможет опять зайти в тот потрясающий магазин ковров на Оксфорд-стрит, а Генри – посидеть в своем любимом пабе в Сохо. Генри милостиво кивал, и Марго в восторге складывала толстенькие ручки. Какая прелесть!
Вот так и получилось, что Маргарета оказалась дома одна, когда пришла пора укладывать вещи и собираться в Гётеборг. Сборы шли медленно, потому что ее одолевали сомнения: как быть с подарками, полученными от Марго и Генри? После трех сочельников, двух дней рождения и выпускного экзамена ее шкатулка с украшениями стала тяжелой, словно сундук с кладом. Но имеет ли она право считать эти сокровища своими? Да и во что все это упакуешь? У нее только небольшой чемодан, с которым она сюда приехала, и в него не запихнешь и третьей части накупленных за это время тряпок. И на что жить в Гётеборге – ведь до первой стипендии пройдет не одна неделя?
Еда кончилась на третий день. Маргарета поглядела на последний бутерброд – горбушку, намазанную тонким слоем масла, – и решила считать драгоценности своими. Из романов, которых прочитано было немало, она знала о ломбардах, и, кроме того, ей было известно, что один такой ломбард существует в Норчёпинге до сих пор. Она видела вывеску, когда весной якобы ходила на свиданье к сказочному принцу, а на самом деле слонялась по переулкам позади ратуши.
Отправиться в ломбард было все равно что попасть на страницы какого-нибудь романа – шестидесятые годы вмиг сменились десятыми, а сама она ощутила себя чахоточной героиней в полуботинках на пуговках и в поношенном платье, забыв про свою мини-юбку и сабо на платформе. Человек за стойкой оказался явно из того же романа: тщедушное сутулое существо в потертом черном костюме и с такими белыми пальцами, словно он никогда не покидал этой облицованной бурым камнем каморки и не видел иного света, кроме желтого огонька мутной лампочки. Он молча осмотрел золотые часики, жемчужные серьги и цепочку, которыми она решила пожертвовать, и назвал цену: триста двадцать пять крон. Целое состояние! Маргарета молча кивнула и выхватила ручку, чтобы расписаться в квитанции. Воображаемая чахотка мигом прошла, и сердце колотилось в юном и совершенно здоровом теле – в теле, которое вот-вот завоюет весь мир.
В «Домусе» она купила два чемодана и поехала домой на трамвае – волосы развевались на ветру, влетавшем в открытые окна. Одним прыжком соскочив с трамвая, она галопом помчалась к крытой пластиковой черепицей вилле Генри и Марго, взбежала наверх, перескакивая через две ступеньки, и бросила на пол чемоданы. Yes! Она свободна! Наконец-то!
Когда новые чемоданы были уложены, ей захотелось отдать дань прошлому: она позвонила Андре, хотя знала, что он уехал в отпуск с женой и детьми. Долго стояла она, крепко прижав к уху трубку и намотав провод на указательный палец, стояла и слушала гудки, представляя себе, как они разносятся в пустом доме. А потом, медленно положив трубку, схватила свои чемоданы.
Теперь – скорее на вокзал! Плевать, что она не знает расписания. Раньше или позже поезд будет.
В течение осеннего семестра она пару раз написала Марго и Генри, но не получила ответа. Молчание ее встревожило, поэтому второе письмо было длиннее, лживей и льстивей первого. Она благодарила за все то время, что провела в их доме, и бодренько описывала свое новое житье-бытье: места в общежитии ей не досталось, но она сняла комнатку с полным пансионом в Старом городе, недалеко от Хедена. Гётеборг – чудо, хотя там часто дует ветер и идет дождь. С учебой все в порядке. Первый зачет она рассчитывает сдать до Рождества. Разумеется, пришлось немножко приврать: что у нее появилось много друзей. В особенности мужского пола.
Писала она и другие письма, покороче и поближе к истине, но чтобы полностью откровенные – никогда. Она никогда не упоминала в них о том, как временами муторно сосет под ложечкой, ибо имени этому ощущению не знала. Зато она писала Андре о любви, Тете Эллен – об одиночестве вечерами, Кристине о занятиях, а Биргитте – о том, как она то мечтает о семейной жизни, то боится ее. Много месяцев она не получала ни единого ответа, но в декабре, вернувшись с лекций, увидела маленькую открытку, прислоненную к лампе на комоде в холле. Квартирная хозяйка улыбнулась, увидев, с какой стремительностью Маргарета кинулась к открытке, и призналась, что уже ее прочла. Ну-ка, что же там? Маргарета пробежала глазами несколько строчек и положила ее обратно. Значит, ей не придется встречать Рождество в меблированных комнатах: Кристина собирается на Рождество в Вадстену. Спрашивает, не хочет ли Маргарета поселиться с ней вместе в монастырском пансионе? И встретить Рождество с Тетей Эллен, в приюте?
В последнюю неделю адвента она отнесла в ломбард кольцо с белыми камешками и – поколебавшись – свой предпоследний золотой браслет. Кольцо оказалось дороже, чем она предполагала. Засунув деньги в карман кроличьей шубки, купленной ей Марго в прошлом году, она вышла в город и много часов проходила по Авеню, пока наконец не нашла превосходные подарки. Шаль ручной вязки из «Рукоделья» для тети Эллен. Кожаные перчатки на меху для Кристины. И розовая кофточка из нежнейшей ламы для Биргитты.
И только сев в поезд, сообразила, что Биргитта наверняка не станет встречать с ними Рождество.
И все-таки Рождество, как положено, стало праздником примирения. На вокзале ее встретила совсем иная Кристина, непохожая на ту, с которой она рассталась на перроне в Норчёпинге. По-прежнему бледная и тощая, она казалась уже не больной, а – Маргарета подбирала слово – какой-то… подсеребренной. Теперь Кристина очень подошла бы к усадьбе Марго. Может, свести их друг с дружкой? Чтобы Кристина летом подрабатывала сентиментальной барышней в усадьбе на Бровикене и сидела бы там все лето с вышиваньем перед старинным, до полу, французским окном, олицетворяя собой духовность.
Их комната в монастырском пансионе и вправду оказалась настоящей кельей: неяркая лампа под потолком, две узкие кровати с визгливыми пружинами и распятие на стене. За узким окном стоял уже непроглядный сумрак, хотя был еще ранний вечер, снег кружился в свете одинокого фонаря на Страндпроменаден, а на заднем плане мерцали черные воды Веттерна. Маргарете вдруг захотелось плакать: прижавшись лбом к стеклу, она старательно смаргивала слезы. И все без толку, ей пришлось так стоять долго-долго, пока она, осторожно вытерев пальцем щеку, наконец решилась обернуться. Кристина ничего не заметила. Она с увлечением распаковывала Маргаретины вещи и вешала их на проволочные плечики. Как мама. Или настоящая старшая сестра.
– Я, собственно, думала, что мы заберем ее домой, – сказала Кристина, оправляя рукой белую блузку. – Что мы отметим Рождество дома в Мутале, в точности как раньше. Ее бы отпустили на несколько дней, тут нет ничего такого… Но Стиг Щучья Пасть уже сдал дом, а всю мебель отправил на хранение на склад. Все-таки он к ней так добр!
– Но представляешь, если она выздоровеет? Где ей тогда жить?
Кристина повернулась и посмотрела ей в глаза:
– Тетя Эллен не выздоровеет никогда. Разве ты не понимаешь?
Лицо Маргареты дернулось.
– Но ведь бывали чудеса…
– Нет, – отрезала Кристина, – никаких чудес не было. Никогда.
Кристина предусмотрела все до последней мелочи. Она заблаговременно, еще за месяц до Рождества, переговорила с заведующей приютом и получила разрешение устроить отдельный рождественский стол в комнате Тети Эллен, а также заручилась позволением монахинь пользоваться по вечерам гостиничной кухней. Накануне сочельника спать она легла только в четыре утра, однако вид у нее был ни капельки не усталый, когда она, открыв холодильник, с торжествующим видом продемонстрировала свои кулинарные произведения: рыбная запеканка и маринованная селедка в баночке, ветчина и тефтели, красная капуста и запеченные свиные ребрышки, студень, миндальные трубочки и имбирное печенье. Плюс закуплены готовые деликатесы – сыры и печеночные паштеты, сосиски и солодовый хлеб. Все разложено и упаковано в маленькие формочки и пакеты из вощеной бумаги.