Биргитта по-прежнему была красива: волосы такие же ослепительно-светлые, кожа – ровная и бархатная, и такой же мягкий изгиб губ. Но кончики пальцев – такие же распухшие вокруг под корень обкусанных ногтей, а в волосах уже четко просматривались борозды от расчески. Голову не мешало бы помыть. Ей вообще не мешало бы помыться: грязно-серая полоса на шее, памятная со времен детства, появилась снова, и теперь казалось, это железный ошейник сдавил ей горло.
Биргитта, заметив ее критический взгляд, взглянула в ответ не менее критически.
– Ты похожа на мокрую курицу. – Разлив кофе, она подпихнула блюдце с сухарями в Маргаретину сторону. – Что ли, вплавь сюда добиралась?
– Дождь идет, – объяснила Маргарета, хватая сухарик. – А я шла пешком от самого вокзала.
Биргитта бросила взгляд за окно, похоже, она только сейчас заметила там серую холодную морось. Потом равнодушно повернулась к окну спиной и вытянула ноги перед собой, разглядывая свои стройные икры, обтянутые черными нейлоновыми чулками. Ребенок, уставший было кричать, заплакал снова, но тоньше и слабее. Биргитта его словно не слышала.
– И чем теперь занимаешься? – Она опустила ноги.
– Учусь. В Гётеборге. Я же писала. Ты что, не получила письма?
Биргитта пожала плечами, зажигая сигарету:
– А в Мутале ты зачем? Если переехала в Гётеборг?
Маргарета протянула сверток через стол и попыталась улыбнуться:
– Чтобы вручить тебе рождественский подарок.
Биргитта уставилась на сверток, уронив обгоревшую спичку в пепельницу, но брать его явно не собиралась.
– Бери, – сказала Маргарета. – Это тебе!
Биргитта нерешительно взяла сверток одной рукой, но потом, сдвинув сигарету в угол рта, проворным движением энергично рванула ленточку и скотч.
– Ого. – Она выпустила другим углом рта облачко дыма, держа розовую кофточку перед собой. Кофточка была с глубоким треугольным вырезом, такие успели выйти из моды и смотрелись немного забавно, но Маргарета знала, что Биргитте нравится стиль «вамп» – кофточки с глубоким вырезом и узкие юбки.
Биргитта положила кофточку на колени, вынула изо рта сигарету и недоверчиво пыхнула дымом:
– Ты, что ли, приехала из Гётеборга, чтобы подарить мне кофту?
Маргарета, вдруг смутившись, взялась за чашку.
– Нет. Я на Рождество была в Вадстене. У Тети Эллен.
Биргитта наморщила лоб:
– Что, старуха переехала? Она теперь в Вадстене живет?
Маргарета сделала глоток.
– Она в Вадстенском приюте.
Вид у Биргитты был удивленный.
– Она все болеет?
Маргарета кивнула, уставившись в стол. Клеенка потрескалась, из трещин торчали белые нитки.
– Ее парализовало. Половину тела. Она никогда не выздоровеет.
Биргитта глубоко затянулась и, отведя взгляд, произнесла резким голосом:
– Я не виновата.
Маргарета опустила глаза, не зная, что ответить. Наступило молчание, дождь шелестел по стеклу, а плач ребенка понемногу иссякал, как ручеек. Маргарета глядела в свою чашку, вдруг почувствовав усталость. Безнадежно. Даже Биргитте она не сможет рассказать о том, что с нею случилось осенью, а если и сможет, то Биргитта не поверит ей, во всяком случае, ничего не сможет объяснить, слишком крепко укорененная в собственной жизни. Ребенок перевел дух, а секундой позже плач перешел в отчаянный вопль.
– Чертов гаденыш!
Биргитта оттолкнула чашку, поднялась и, пройдя в одних чулках через кухню в переднюю, скрылась из виду. Было слышно, как она хлопнула дверью.
– Тихо! – крикнула она пронзительным голосом. – Не замолчишь – убью!
Маргарета вскочила так поспешно, что упал стул у нее за спиной, только теперь до нее дошло, что ребенок находится тут, в Биргиттиной квартире. Она в три шага одолела кухню и, чуть не поскользнувшись на линолеуме прихожей, ухватилась за дверной косяк.
Биргитта стояла в маленькой темной комнатке, должно быть, спальне: шторы были опущены, а у стены стояла незастланная постель, на полу на матрасе валялись драные одеяла. Посреди комнаты стояла детская кроватка. Пахло отвратительно, испражнениями и чем-то приторным.
Биргитта застыла у кроватки по стойке «смирно». Спина прямая, как копье, руки прижаты к телу, взгляд устремлен в потолок.
– Цыц! – кричала она. – Цыц, засранец, не то убью!
Из кроватки донесся пронзительный крик и показалась маленькая ручонка. Маргарета нерешительно шагнула в комнату:
– Биргитта? У тебя ребенок?
Биргитта круто повернулась и тупо уставилась на нее:
– А ты думала – нет?
Ей удалось обставить это как подобие игры – младшая сестренка просит старшую дать ей поиграть в свою хорошенькую куклу. Мальчику было всего три месяца, и он почти ничего не весил, и все-таки Маргарета словно уловила блеснувший в его глазах совершенно осознанный страх, когда она подняла его и снова положила в кроватку. Его попка оказалась темно-малиновой, почти лиловой, – она попыталась подтереть его краешком ползунков, все равно безнадежно испачканных – жидкий кал давно просочился сквозь памперс и растекся по ногам.
Она сбегала на кухню и намочила ползунки, чтобы как следует подтереть малыша, потом вернулась в комнату, нашла пачку целлюлозной ваты, отщипнула несколько кусков, как когда-то делала, играя в куклы, и запихнула их под памперс. Пластик на нем задубел, а швы стали коричневыми от засохших какашек. Она завернула малыша в одеяло, и он лежал у нее на руке, как маленький капустный голубец, продолжая кричать, но потише и с закрытыми глазами. Выпуклый лобик взмок от пота.
Маргарета остановилась на пороге кухни, склонив голову набок, – Биргитта, сидя за столом, раскуривала очередную сигарету.
– Он, наверное, голодный?
Биргитта выпятила верхнюю губу и стряхнула пепел:
– Ничего он не голодный. Просто вредничает, сволочь.
– Слушай, ну пожалуйста, – взмолилась Маргарета. – Я никогда не кормила малышей из бутылочки. Можно?
Биргитта кивнула, но отвела глаза.
Ей пришлось самой искать пакет со смесью и набирать воду в кастрюльку и, найдя ершик, мыть засаленную бутылочку. Это не очень получалось, невозможно было отмыть ее как следует в холодной воде и только одной рукой. Она не смела положить малыша, он все кричал, а Биргитта, продолжая сидеть, заткнула руками уши, – кто знает, что она бы с ним сделала, положи Маргарета мальчика на пол хоть на минутку. Но готовить смесь, держа в одной руке ребенка, было неудобно – она слипалась комками.
Наконец Маргарета села у кухонного стола и сунула соску малышу в ротик, он секунду смотрел на нее бессмысленными глазами, потом закрыл их и стал сосать. В квартире вдруг стало тихо-тихо: Биргитта все так же сидела сгорбившись над кухонным столом, зажимая руками уши.
– Как его зовут? – тихонько спросила Маргарета.
Биргитта опустила наконец руки и пожала плечами. Ее пальцы шарили по клеенке в поисках сигаретной пачки, но, найдя ее, тут же отпустили.
– Слушай, – сказала она, – ты не посидишь часик с ребенком? Мне надо в магазин сходить. И в социальный отдел, мне нужны деньги на врача.
Маргарета с сомнением взглянула на часы. Голос Биргитты сделался решительнее, она напирала:
– Понимаешь, у меня коляски нету… Так что, если с ребенком некому посидеть, я не могу даже из дому выйти. А еще, как назло, в доме ни крошки. И мне правда к врачу надо, так болит!
Маргарета кивнула. Жалко Биргитту. Жалко мальчика. Нужно помочь.
– Только вернись до пяти. А то у меня поезд.
Биргитта была уже на ногах, она торопливо провела рукой по волосам:
– Да не бойся ты, я обернусь за пару часиков. Ты чертовски любезна, Маргарета. Как всегда!
Маргарета снова опустила глаза. Любезна? Да. Пожалуй.
Биргитта стаскивает с себя черную кофточку и зашвыривает ее в угол, натягивает на себя розовую и скрывается в передней – а когда снова появляется на кухне, глаза ее сильно подведены черным карандашом, а губы – ярко-розового цвета.
– Только пару часиков, – улыбается она. – Лапочка, уж выручи, а!
В восемь вечера Маргарета начала плакать. В десять перестала и принялась перечислять все известные ей ругательства, по одному на каждый шаг по кухне. В два часа ночи она уснула с мальчиком в обнимку. А в полседьмого кто-то крепко тряханул ее за плечо, так что она разом проснулась.
– Вали-ка отсюда, – сказала Биргитта. – Это моя постель. А я ухайдакалась, как собака.
Ну, чего злишься. – Биргитта наполняет свой стакан. – Это всего-то пиво. Маргарета смотрит в сторону: она снова раскаивается, она раскаивается всегда. Когда в следующий раз ей захочется оказать любезность одной из сестер, она отведет себя в сторонку и врежет там себе как следует. Просто в качестве напоминания.
– Я не злюсь, – отвечает она, но не может скрыть раздражения в голосе. – Я просто думала, ты бросила пить. Ты же обещала, когда я звонила в прошлом году.
Биргитта поднимает стакан и разглядывает на свет янтарную жидкость.
– Я и не пью, – отвечает она. – Просто пива взяла. И не нужно истерики.
Истерики? Маргарета, хмыкнув, открывает меню:
– Что ты будешь? Пиццу? Или еще что-нибудь?
Биргитта не отвечает, прикрыв глаза, она с наслаждением потягивает пиво длинными глотками.
– Лично я беру семгу. – Маргарета откладывает меню в сторону. – Семгу-гриль.
Биргитта почти опустошила стакан и слизывает пену с верхней губы.
– Семгу? Да блин, как-то жрать вроде не тянет…
Если она не съест чего-нибудь, то опьянеет, а если опьянеет, то тогда держись… Перед глазами у Маргареты встала картинка: вот она идет по Дроттнинггатан, пытаясь утихомирить горланящую и спотыкающуюся рядом с ней Биргитту. Нет уж, такого унижения она терпеть не станет. И, положив обе руки на стол, она откидывается назад и шипит сквозь зубы:
– Ты сейчас же поешь! Если не поешь, я не повезу тебя ни в какую Муталу, можешь добираться домой, как знаешь!
Биргитта сперва оторопела, но тут же затараторила: