Гертруд за прошедшие месяцы пришлось нелегко. Сначала она несколько недель пролежала в больнице, а оттуда ее отправили в одно поганое заведение, гадкое место, где командовали злобные лицемеры из Армии спасения. Там Гертруд хлебнула горя, ей пришлось общаться с кучей старых алкоголичек. А все эта рёхнутая Марианна, просто беда, что она вообще появилась в жизни Гертруд. Никому, кроме этой морально озабоченной, и в голову не пришло бы засадить Гертруд в то заведение…
Когда речь зашла о роли Марианны в жизни Гертруд, Биргитта сунула руки под себя и глянула на стенные часы. Надо бежать…
– Прости, мамочка, – сказала она, скользнув со стула. – Если я опоздаю, Стенберг побьет…
Нижняя губа Гертруд задрожала, она закрыла глаза.
– Да иди, пожалуйста, – фыркнула она. – Наверное, не больно приятно сидеть тут и слушать мамочкины жалобы…
Биргитта замерла возле кровати, уже не смея броситься Гертруд на шею, и только робко погладила ей руку:
– Когда мне можно будет вернуться? – В горле встал комок, его пришлось сглотнуть. – Ты говорила с Марианной?
Гертруд, прижав руку к лицу, прошипела:
– Скоро! Я же сказала – скоро!
Утром в день экзамена Старуха Эллен вся прямо разохалась, что никак не попадает на экзамен в обе школы и, увы, увы, никак не успеет добежать из Кристининой с Маргаретой школы в Биргиттину. Решила, что страшно огорчила Биргитту, – но Биргитту это не огорчило ни капельки. Наоборот. Только трусы таскают взрослых на экзамены, а Биргитта не трусиха. Кроме того, если с ней притащится Эллен, то никак не получится заскочить к Гертруд.
Она уже привыкла звонить в дверь Гертруд. Она перекопала весь сад Эллен, убив на это целый вечер, но так и не нашла ключа, в конце концов Эллен собственной персоной прошествовала по саду и заявила, что хватит играть в кротов. Гертруд обещала сделать ей новый ключ, когда деньги будут, а пока их нет. Ну нет так нет – надоедать Биргитта не хотела, у Гертруд и так хватает огорчений.
Никто не подошел к двери, хотя из-за нее слышались голоса. Гертруд была дома, но явно не одна. Биргитта надеялась, что ее зашла навестить какая-нибудь из прежних подруг – тогда целых два человека увидят ее новое платье и всплеснут руками от изумления. Она разгладила юбку, прежде чем снова нажать на звонок, и, не получив ответа, нажала на дверную ручку.
Подруги не было. Был Освальд.
Он развалился, как обычно, в одном из кресел, но на этот раз Гертруд сидела у него на коленях. Глаза у обоих были чуточку масленые, и один чулок слез у Гертруд с ноги и свисал с коленки, как вуаль. Помада размазалась вокруг губ, и Гертруд, казалось, не замечает, что Освальд запустил свою ручищу к ней под юбку. Когда вошла Биргитта, оба повернули головы и заморгали, потом молча на нее уставились. Это Биргиттино платье лишило их дара речи!
– Пришла? – Гертруд нагнулась, ища сигареты. Освальд вынул руку и повел ею вслепую над турецким курительным столиком, ощупью ища свой стакан.
– Угу, – отозвалась Биргитта.
– И нарядная какая, жуть… – сощурилась Гертруд, с наслаждением затягиваясь. – Откуда такая шикарная тряпка?
– От Тети Эллен.
– Эллен? Что еще, на фиг, за Тетя Эллен?
– У которой я живу.
Гертруд поморщилась и встала, прошла в болтающемся сползшем чулке к кровати и села. Как обычно, скрипнули пружины. Все было как обычно. Абсолютно. Ничего не изменилось.
– Значит, есть денежки покупать тебе шикарные платья? – Гертруд скривила верхнюю губу.
Биргитта не знала, что отвечать, но это дела не меняло, поскольку Гертруд еще не выговорилась. Стряхнув пепел в сложенную лодочкой ладонь, она рассмеялась:
– Да, уж надо думать, денег ей хватает… Видно, хорошо ей платят за воспитание чужих деток, а, Освальд?
Освальд что-то буркнул, соглашаясь, из своего кресла. Гертруд, зажав во рту сигарету, снова окинула Биргитту взглядом:
– Да ты ведь у меня всегда была жутко хорошенькая. Прямо маленькая Ширли Темпл… Ну что, теперь ты небось довольна? Хочешь остаться у этой Эллен? Чтобы каждый божий день одеваться в шелка и бархаты?
Биргитта сжала губы и покачала головой. Нет! Она хочет домой к Гертруд, она же говорила уже тысячу раз! Но, может быть, она говорила слишком тихо, может быть, Гертруд ее просто не расслышала? Хоть бы это платье с розанами треснуло по швам и, превратившись в лохмотья, спало прочь с ее тела, чтобы она смогла наконец двигаться и говорить. Но нет: платье никуда не девалось, и Биргитта была не в силах шевельнуться. И говорить не могла.
– Кстати, что это за старуха? – Гертруд откинулась назад, опершись локтем о подушку. Она забыла, что только что стряхнула пепел в ладонь, и на покрывале появилось серое пятнышко. Но это пустяки, не огонь же, а пятно Биргитта отчистит в одну секунду, как только сможет сдвинуться с места.
– Слушай-ка, Освальд, – продолжала Гертруд. – Ты не знаешь, что это за тетка, у которой теперь живет Биргитта?
Освальд отпил из стакана и рыгнул.
– А как же, – отозвался он. – Эллен Юханссон. Она берет приемных детей, теперь у нее их штуки три-четыре.
Гертруд наморщила лоб:
– Которая Эллен Юханссон?
– Вдова Хуго Юханссона. Большая шишка был, помнишь, да помер лет десять назад…
Освальд, захохотав, сделал еще глоток и почесал грудь:
– Она, старая сволочь! Лет на двадцать его младше. Они и года вместе не прожили, как он копыта откинул, а она осталась в его доме и при его денежках… А он-то жил небедно.
Гертруд уже сидела в кровати, выпрямившись:
– Рак, что ли? Он что, помер от рака?
Освальд пожал плечами. Фиг его знает. Ну да все равно, Гертруд уже сама нашла ответ.
– Мать твою! Да я же знаю, кто это. Низенькая такая тетка, коренастая… Ха!
Она глубоко затянулась и, прищурившись, глянула на Биргитту:
– Можешь передать ей привет от меня. Передай ей, что я и ее помню, и ее недоноска. Мы же с ней рожали вместе.
Клевая тачка, – говорит Биргитта, наконец пристегнув ремень безопасности. Маргарета усмехается – можно подумать, ей сказали что-то смешное.
– Да ничего. Только разваливается потихоньку, вот глушак вчера сменила. Потому и пришлось забирать ее из мастерской…
А что, она была в мастерской? И предполагается, что Биргитта об этом знает? Сказано таким тоном, будто Биргитте это давно известно. С ней, кстати, многие так разговаривают. Видимо, считается, что Биргитта Фредрикссон умеет читать мысли. Ладно, не будем никого разочаровывать – лучше сменим тему.
– Так ты ехала на ней аж из самой тундры?
Маргарета качает головой, кончик языка она высунула, – такое впечатление, что рулит она языком, одолевая кольцевую развязку возле здания полиции.
– Нет, из Кируны я прилетела в Стокгольм. Машина-то не моя, я ее одолжила.
Биргитта нащупывает в кармане сигареты:
– У кого это?
Маргарета снова усмехается:
– У одного знакомого. Клас его зовут.
Биргитта поднимает брови, одновременно вытаскивая сигарету из пачки. Там почти ничего не осталось.
– Что, клевый мужик?
– Да, пожалуй. Очень даже клевый во всех отношениях.
– Вы поженитесь?
И опять Маргарета ухмыляется, – с чего это она так развеселилась?
– Вряд ли. Мы с ним оба не то чтобы the marrying kind…[28]
Да что за гадство? Что, по-человечески сказать нельзя? Биргитта перезабыла уже весь свой школьный английский, она ничего не поняла, но не намерена об этом сообщать, чтобы Маргарета не задрала нос еще выше. И поэтому помалкивает, закуривая.
– Дай и мне тоже, – говорит Маргарета и протягивает руку, не отрывая взгляда от дороги. Биргитта заглядывает в пачку:
– Там вообще-то не так уж много осталось.
И секундой позже понимает, что выразилась не совсем удачно. Ротвейлер опять проснулся.
– Вообще-то это мои сигареты! – шипит Маргарета и тянет пачку к себе.
И все равно классно, когда сидишь в машине, а тебя везут, даже если за рулем ротвейлер. Биргитта зевает и потягивается. Черт, скоро она уже будет дома, хватанет пивка и завалится баиньки. А утречком проснется и все забудет напрочь: и анонимку, и задавак, все эти пакости.
– Устала?
В Маргаретином голосе ехидство, она продолжает сволочиться, хотя свои сигареты успела прибрать. К тому же одна у нее уже во рту – так радуйся, и хватит злиться! Отвечать Биргитта не намерена, она откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Но Маргарета в упор не видит, что человеку спать хочется, и болтает, не закрывая рта:
– Между прочим, я тоже здорово устала. Не знаю даже, как доеду до Стокгольма. Могу и уснуть за рулем.
Ну надо же, как интересно! С ума сойти! Но Биргитте, честно говоря, хочется спать, у нее своих забот хватает и нет ни малейшего желания слушать еще и про Маргаретины. Кто из них, кстати, умирает и имеет по такому случаю право на снисхождение? А? Просто любопытно бы узнать. Но лучше рта не открывать и держать свое любопытство при себе. Чтобы в следующую секунду не стать добычей для ротвейлера.
А Маргарета не умолкает:
– Да уж, – продолжает она тем же паскудным тоном. – Прошлая ночь выдалась длинная, ничего не скажешь. Мы и глаз не сомкнули. Как ты, вероятно, догадываешься.
Чего? Биргитта открывает глаза и усиленно ими хлопает:
– Это ты к чему?
Маргарета сидит чуть наклонившись вперед, по-прежнему не отрывая взгляда от дороги. Биргитта, видимо, малость задремала – они уже давно едут по шоссе, осталось всего полпути до Линчёпинга.
– Не придуривайся, – говорит Маргарета. – Ты прекрасно знаешь, к чему это я.
Биргитта выпрямляется в кресле:
– Блин, да объясни толком, о чем ты?
Маргарета, видно, нажала на газ, стрелка спидометра дрожит на ста тридцати. Мгновенное видение Страшной Аварии вспыхивает в Биргиттином мозгу, но она его отгоняет. Теперь времени нет на эти короткометражки.
– Ты чего? – переспрашивает она снова. – О чем ты все время толкуешь, я что-то не пойму?