Чиновник не прояснил, что он имел в виду: сорняки или соседей.
Я попытался наладить диалог:
— Хорошо, когда один. Сам себе слуга, сам себе господин.
— Сам себе боярин, сам себе холоп, — передразнила Зарема.
— Ха-ха, ну вы и шутники! Скучать друг другу не дадите. Запросто представляю вас старичками, которые катаются по двору на креслах с колесиками и через трубочку плюются бумажными шариками. Красавчики!
Валентин отпер дверь.
Тусклая лампочка зажглась в сенях. Я повесил кур-тку на вешалку, Зарема убрала свою в рюкзак. Обувь поставили в угол, к галошам, кирзовым сапогам и лакированным ботинкам с заостренными носками.
Показав вход в уборную, Валентин через тёмную кухню повел нас в спальню, предназначенную для гостей. Пусть от хозяйской комнаты ее отделяла лишь перегородка, помещение производило впечатление уютного. Две сдвинутые кровати, громоздкий комод, накрытый салфеткой телевизор — все это смотрелось по-старомодному мило на фоне салатовых обоев.
— Пожалуйте и в мои покои.
В «покоях» красовался такой же комод. Двуспальная кровать напоминала ложе восточного сановника. На покрывале с персидским орнаментом выстроились в пирамидку декоративные подушки с бахромой. Над кроватью на лиловых обоях в цветочек висели фото в рамках, повествующие о жизненном пути хозяина. На самом крупном снимке Валентин с важным видом позировал рядом с Безруковым. Одиозный актер улыбался белозубо и вымученно. Так мог улыбаться Есенин после трехчасового выступления.
Памятный портрет соседствовал с областной грамотой, отмечавшей неоценимый вклад заслуженного работника образования в развитие молодого поколения.
— Сергей Витальевич в департамент приезжал. Великий деятель, конечно.
— Матерый человечище, — согласилась Зарема.
Чувствовалось, что Валентин считает снимок венцом если не всей биографии, то служебной карьеры уж точно. Я поежился. Если постараться, огромный город соберешь из тех, кто, точно реликвию, хранит у себя фото с Безруковым, Хабенским, Кабаевой или Басковым. Словно печать в документе, подтверждающая, что история нанесла им дружеский визит и поцеловала на удачу.
Напротив фоторяда стоял стеллаж с книгами. Популярная психология, иллюстрированные энциклопедии, унылая фантастика о попаданцах, сенсационные расследования — эскапизм Валентина принимал традиционные для провинциального книгочея формы. Целую полку занимали компактные издания в мягкой обложке. Судя по оформлению корешков, что-то стильное и альтернативное в равной степени ироническому детективу и фантастическому боевику.
Хозяин заметил мой интерес:
— «Книжный мир Надима Элементаля». Люблю эту серию, она молодежная. Это, например, роман про анимешников-извращенцев. Это про хипстеров, которые на завод устроились. Это про советских конструкторов, как они урановую бомбу собирают и ловят эстонских вредителей. С клубничкой история, хе-хе. А это рассказы про питерские рюмочные. Читаешь и как будто настоечку потягиваешь лимонную. Особенно про гномиков-крадунов текст позабавил.
С каждой книгой, взятой с полки, лицо нашего нового знакомого делалось все блаженнее.
Демонстрируя нам очередное молодежное творение, Валентин открыл по памяти страницу и зачитал отрывок. В нем ингушского закладчика лихо разводила русская проститутка.
— … «и он снова разинул пасть на свой же товар», — закончил хозяин на драматической ноте и воскликнул: — Жизненно ведь, жизненно!
Валентин поставил книгу на место и щелкнул пальцами.
— Настоечку лимонную не предложу, так как у меня ее нет. Зато горячий ужин от вас никуда не денется. Разве что сами убежите, но это навряд ли. Никто не убегал. Жареную картошку любите?
— Мы больше по устрицам, — съязвила Зарема. — Впрочем, картофель тоже едим.
Мы вернулись на кухню. При зажженном свете перед нами предстало опрятное пространство. На одной половине — слева от выхода в сени — между трех лавок, буквой «П» приставленных к стенам, располагался стол. Посреди него на клеенке с плодовоовощным рисунком высилась ваза с яблоками, а в ее тени прятались солонка и перечница. На второй половине кухни тарахтел холодильник и размещался холостяцкий гарнитур, а также плита на две конфорки и микроволновка. Старый календарь с милым песелем намекал на то, что заслуженный работник не чужд сентиментальности.
Валентин спустился в погреб, крышка которого таилась под паласной дорожкой.
— Вам помочь? — спросила Зарема.
— Ни в коем разе, — ответил Валентин, исчезая под полом с эмалированным тазиком.
Он поднялся с картошкой и банкой соленых огурцов. Зарема снова предложила помощь.
— Будет стыдно, если запрягу дорогих гостей. Пока отдохните с дороги. Посмотрите телек, поиграйте в телефон. Какие игры любите?
— Если честно, никакие, — признался я.
— Симметрично, — произнесла Зарема. — Жаль батарейку.
— Рекомендую «Монастырские тайны». Батюшка делает обход, и монашке надо себя незаметно удовлетворить. Пальчиком, свечкой, огурцом, который с ужина умыкнула. На поздних уровнях открывается распятие. Заводной квест. И смех, и грех.
На лице Заремы застыла глупая улыбка. У меня, подозреваю, отпечаталась такая же.
Я поспешил покинуть кухню, чтобы переждать готовку подальше от хозяина. Зарема двинулась за мной. По ошибке я очутился в комнате Валентина и заметил кошелек на комоде.
Такой аккуратный — и оставил важную вещь на открытом месте.
Мы вошли в спальню, отведённую нам. Зарема присела на краешек кровати. Я завел руки за спину и прислонился к стене.
— Всю охоту к огурцам отбил.
— Брось ты, — махнул я. — Не заморачивайся насчет чужих тараканов.
— Не притворяйся беспечным. Тебе не идет.
Я пожал плечами. Иногда идет, иногда нет. Сейчас не шло.
— Элементаль этот негодяй, кстати. Первое время играл в адекватность, а затем тронулся кукухой. Хвалил Пригожина и грозился взять Одессу. Подливал масло в огонь. Притом если рядовой шовинист с окраин льет прогорклое масло, то буржуазный издатель от души плескал кунжутным или кокосовым. Изысканно подогревал военную истерию.
— Ради хайпа?
— У ватной тусовки он был популярен и без того.
— Бабло?
— Не уверена. Может, по госзаказу. А может, и от чистого сердца.
У меня аж скулы свело.
— Мой знакомый, этнический татарин, в марте укатил в Турцию, — вспомнил я. — Оттуда он стал донатить полку «Азов» и выкладывать фото изувеченных русских солдат. С подписью «Акция-утилизация». От чистого сердца действовал.
Зарема зажмурилась.
— Боюсь таких. Не знаю, если честно, кого больше. Их или тех, кто людей на мыло пускает ради прибыли.
Я подошел и присел рядом.
— Ч то-то много мы говорим о грустном. Надо срочно включить телевизор.
Зарема поправила мне волосы и щелкнула по кончику носа.
— Ты еще в «Монастырские тайны» предложи поиграть.
На затяжное мгновение установилось что-то близкое к идиллии. Хотелось длить секунду, когда Зарема смотрит на меня и улыбается после тысяч километров, преодоленных на попутках по М-7. Грядущая дорога от Лемешек до Финляндии выстраивалась перед глазами в извилистую, как путь к демократии, линию. Мгновение застигло нас в запустелом селе под Владимиром, в ухоженном домике престарелого, как он сам выражался, хиккана, который гнался за молодежной модой и не подозревал, что слово «молодежный» устарело минимум на полвека.
— Я прилягу, ладно? — прервала молчание Зарема.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я уже спала в машине, пока ты забавлял нашего доброго друга. Кажется, злоупотребляю твоим доверием.
— Ложись без всяких угрызений совести, — сказал я. — Если что, съем твою порцию картошки.
— Забились.
Зарема растянулась на кровати, сложила руки на груди и опустила веки.
Я включил телевизор на минимальной громкости. Антенна ловила четыре канала. Каждый из них — и об этом не рассказывали на журфаке — жил за счет субсидий. На первом канале песочили наивного британского избирателя, отдавшего сердце и голос лейбористам, и прочили скорый откол Шотландии. На втором обсасывали развод футболиста и фотомодели. Ни слова о двадцать четвертой смертной казни.
В комнату шагнул Валентин.
— Никогда бы не подумал, что молодежь увлекается скандальными ток-шоу.
— Грешен. Раскаиваюсь.
Зарема вздрогнула и открыла глаза.
— Кушать подано, миледи.
6
В место жареной картошки нас ждала вареная в мундире. Из кастрюли поднимался пар, и хозяин с трепетом вдыхал его, точно дым благовоний.
— Хотите секрет успеха? Пока вся эта красота готовится, каждый клубень протыкаю вилкой. В армейке научили. Я в спецназе служил. Да вы садитесь, что застыли, как столбцы в газете.
Я занял место на лавке рядом с дверью, Зарема села напротив Валентина.
Он поставил кастрюлю рядом с вазой и достал тарелки. В металлическую миску перекочевали темные сморщенные огурцы. Из холодильника вышло в свет растительное масло. Налитое в узкую стеклянную бутылку без этикетки, оно выглядело в разных смыслах мутно и не разжигало аппетит.
— Была картошечка простая, а будет золотая, — прокомментировал хозяин. — Шикарный продукт, на розлив брал, когда ярмарка приезжала. Литрами бы пил.
Заключительным штрихом в натюрморт Валентин вписал серебристый диктофон, который положил на стол перед нами.
Модель родом из нулевых, такие водились у нас на кафедре.
Мы с Заремой переглянулись. На ее лице читались грубые вопросы — как ко мне, так и к нашему сомнительному благодетелю с его закидонами.
На всякий случай, чтобы не усугублять конфузное положение, я взял картофелину и начал чистить. Параллельно в голове вертелись отговорки, как возразить заслуженному работнику, если тот предложит сохранить на память вечерний диалог с дорогими гостями или, чем черт не шутит, записать подкаст. Зря, что ли, так увлечен модными тенденциями.
Валентин нажал на кнопку воспроизведения. Я вздрогнул, когда услышал голос.